– Представляете, да.
Они остановились под аркой особняка, занимаемого Губсудом.
– Хм, – Петя призадумался и глубокомысленно изрек: – Шарко – голова!
– Не только Шарко, но еще и Бред, Льебо и Бернгейм – это те, кто ввел гипноз в науку. Но вот в чем закавыка. Только один человек может быть хранителем ключей раппорта. Врач строго хранит тайну наведенного моста.
– Да, странно. Расскажи такое кому – сразу вас бы заподозрили.
– Увы, в этом и состоит проблема гипнотического метода, с которого сняли запрет и выставили на всеобщее обозрение. Если вскрыть механизм гипноза и повернуть кое-какие шестеренки, то он рискует превратиться в бомбу. Если знать, как он работает, можно осуществить вербальную и невербальную подстройку под тип дыхания пациента, голос, жесты – все, что делаем мы, и управлять им, точно куклой на веревочках. Именно поэтому до революции гипноз почти никто не использовал. После случая с доктором Ганзеном никто из врачей не желал рисковать своим добрым именем и репутацией.
Грених вздохнул, про себя добавив: «Кроме моего сумасшедшего братца, который трижды подавал ходатайство в Медицинский совет о снятии ограничений на гипнотический метод в психотерапии».
– Я никому не скажу, – горячо заверил Петя.
– Да что толку? Надо вызнать, кто это меня копировал.
Вот и наступил тот роковой день, когда эту особенность гипноза обернули против Грениха, навязали ему якобы связь со свидетелем. Причина была явно преступной, нечего обнадеживаться, хватаясь за спасительную мысль о случайности.
Он знал, что гипнотический метод, который так широко стали изучать всевозможными способами со стажерами и студентами, врачами и профессорами, когда-нибудь станет пищей для недомолвок. Но не думал, что это привлечет чей-то изощренный ум, который пожелает не то потешиться над молодыми советскими учеными, не то обернуть их стремление изучить этот метод против них же самих.
– Еще в далеком Средневековье, не говоря о евангелических временах, гипноз использовался как один из видов шарлатанства. Ходили пространные толки о животном магнетизме, флюидах, ясновидении, о телепатии – все эти понятия ввели, увы, те, кто не особенно задумывался о гипнозе как о лечебном средстве. Гритрекс, Калиостро, Гаснер, Месмер, маркиз Пюнзегюр, тот же Ганзен эксплуатировали учение гипнотизма с корыстными целями, рассматривая его лишь с коммерческой точки зрения. Имя Месмера всегда было нарицательным. Именно он впервые применил термин «раппорт» и внес некую ясность в теорию внушения.
– А что за Ганзен?
– Не помните доктора Ганзена? Да, вы еще тогда и не родились… В Петербурге он давал сеансы по 200 рублей за вечер, устраивал их с актерами, с которыми условился заранее. Был очень популярен, но его разоблачил профессор Мержеевский.
Грених помолчал, припоминая слухи о гипнотизере-неудачнике, которого позвали в круг медиков, заранее предубежденных против гипнотизма.
– Так бывает, – продолжил он после паузы, – если шарлатан, желающий обогатиться, немного медик и понимает худо-бедно суть человеческой психологии. Скажи больному то, что он желает услышать, и пациент всецело в твоей власти, он станет верить в любую несуществующую болезнь, какой угодно чуши, и тем паче устремится всем своим существом к тому, кто даровал надежду на исцеление. Это невероятная власть. В руках бескорыстного – дар, волшебство, чудо, а меркантильный подведет больного к краю могилы. Или того хуже – сотворит массовую истерию.
– Но вот в книгах Владимира Михайловича «Гипнотизм» и «Гипноз, внушение и психотерапия и их лечебное значение» все очень даже серьезно и научно изложено. Никакого шарлатанства быть не может!
– Ну а брошюрки, которых сейчас полно, в духе неомесмеризма? – Грених глянул в светлое, раскрасневшееся от возмущения лицо Пети и дернул краем рта в мягкой улыбке. Разница меж ними в семнадцать лет прощала наивность стажера. – Увы, если было бы возможно разливать людскую доверчивость во флаконы и продавать ее в аптеках, на том давно бы сколотили целое состояние. До того средство действенно! Ну что ж, нас ждет вскрытие. Прежде нужно понять, кто эти люди, а уж потом попробуем выяснить, с кем водил знакомство жилец из дома в Трехпрудном, явно с кем-то важным, раз жил один.
Убитыми оказались один из сотрудников райфинотдела, который курировал Сахарпромтрест, и знаменитый вор-рецидивист из Новгорода Тимохин, шумевший своими налетами два года назад, арестованный и совершенно неведомо как оказавшийся в Москве на свободе. Вор бежал, но побег не предали огласке. Числился он на Октябрьском сахарном заводе, с собой имел фальшивое удостоверение личности.
Прежде чем сжечь тела кислотой, жертв раздели донага и удушили – фининспектор умирал долго и мучительно, вору быстро переломили хребет. С момента смерти до обнаружения первого прошло больше суток, второго – часов восемнадцать-двадцать. Первого убили за день, где-то, судя по трупным явлениям, в другом месте; второго, скорее всего, уже в жилище Шкловского. В самой квартире никаких следов, убийца, видно, обернул ноги тряпками.
Самое интересное другое: в ходе обыска квартиры фининспектора были найдены документы, изобличающие того в крупном взяточничестве, а председателя сахарного треста – в больших недостачах на нескольких заводах, которые сотрудник райфинотдела покрывал. В ответ на принудительное снижение цен тресты часто шли на незапротоколированные сделки, возникала разница фактических и отчетных отчислений в фонды улучшения быта рабочих, всплывали раздутые наградные и связь с посредниками-спекулянтами. Большие партии сахара отпускались по заниженным ценам, проходили через несколько рук. И тут на тебе – целая гора фальшивых отчетов! И это трест, находящийся в подчинении государства!
«Финансовая газета», «Экономическая жизнь», «Труд», «Рабочая Москва» разродились крикливыми статьями о чудовищных тратах народного бюджета председателем треста, повязанного как с частниками, так и с ворами, возмущались, что фининспектор был найден в компании с рецидивистом. Заголовки мелькали намеками на неведомого Робин Гуда, затейливо использовавшего товар, которым промышляли нэпманы, для того, чтобы разоблачить их связь с преступным миром и с неблагонадежными сотрудниками финансовых отделений.
Вместо того, чтобы сместить фокус на поимку таинственного мстителя, все радовались фееричному обнаружению спекулянтов и возможной вероятности снижения цен на сахар в ближайшем будущем. Радость эта дошла до того, что в журнале «Огонек» появилась забавная карикатура, изображающая незнакомца в плаще и маске, наподобие персонажа американского немого кино, которого играл Дуглас Фербенкс, – как раз Совкино приняло решение о широкой демонстрации зарубежных лент, и с блеском вышел на экраны «Знак Зорро».
Образ Зорро очень быстро приклеился к таинственному незнакомцу, превратившему тела спекулянтов в две черные окаменевшие фигуры, которых точно настигла некая высшая кара.
– И как мне теперь вести дознание? – рычал на совещании Мосгубсуда взбешенный Мезенцев, щека которого дергалась теперь почти непрерывно. – Если я его поймаю, то получается, что буду против народного героя.
– Поймать надо как можно скорей, – отрезал заведующий уголовного отдела Брауде, захлопывая папку с делом. Это был высоколобый, худой, жесткий и прямолинейный человек. Но маленькие круглые очки добавляли его внешности нотку беззащитности, оттого не было так страшно, когда он, стуча кулаком по столу, распекал своих сотрудников.
– Но… – начал было старший следователь.
– Никаких «но»! Это вы, Сергей Устинович, вели дело о недостаче в Сахарпромтресте.
Старший следователь побелел.
– Сколько вы с ним танцы танцевали? – наступал на него заведующий уголовным отделом. – С председателем Радиловым и тамошними фининспекторами? Полгода, год? А теперь вам этот мертвый фининспектор манной на голову?
– Что ж, я повинен, что так случилось? – едва шевелил посиневшими губами Мезенцев.
– Черная пена… – плевался Брауде, – черт знает что такое! Разберитесь быстро, чисто и красиво. Иначе этот псевдогерой почувствует свою безнаказанность и выступит вновь. Нам второго Леньки Пантелеева[5] не надобно. Ленинград его до сих пор помнит. И помощи такой – тоже. Сами разберемся! Таких персонажей следует держать в кулаке, – и Самуил Максимович, уронив локоть на папку, сжал кулак и пригрозил им поочередно старшему следователю, Леше Фролову, Пете Воробьеву и Грениху, которого вызвали в качестве эксперта судебной психиатрии, чтобы он составил психологический портрет незнакомца, ко всему прочему владеющего техниками гипноза.
