Оставив разглядывать хозяина квартиры, Грених приступил к своим прямым обязанностям. Его не касались причины и мотивы преступления – это дело следователя. Он обязан лишь сделать первичный осмотр тел и дать свои показания для протокола.
Стянув со скатерти нож и вилку, Константин Федорович отбросил полы своего английского военного тренчкота и присел на корточки, начав с тела, что было на полу. Черная угольная масса под натиском столовых приборов неохотно, со скрипом начинала отваливаться кусками, обнажая жженые волосы, скукоженную, белую, будто сваренную, кожу лба.
Некоторое время он диктовал, а Петя, положив поверх блокнота бланк протокола, записывал.
– Под воздействием экзотермической реакции тела плавились, поэтому ковырять их дальше лучше в морге, – Грених отложил на стол нож и вилку. – Сейчас поторопимся, и пену эту вместе с кожей начнем снимать. И без того кислота сделала лица жертв почти не опознаваемыми. Могу лишь сказать, что смерть того, что сидит, наступила часов двенадцать, может, восемнадцать назад.
Мезенцев, наблюдавший за действиями Грениха, стоя у книжных полок с заведенными за спину руками, дернул щекой и провел пальцами по загривку.
– Шкловский, – каркнул он в сторону хозяина квартиры. – Когда, вы сказали, явился тот незнакомец?
Человечек вскинулся, глаза его расширились, подбородок затрясся, на губах выступила слюна, он сильно покраснел от усилия, напружинился так, что руки на коленях заплясали чаще, голые пятки в бумажных носках принялись отбивать настоящую чечетку.
– Вы-вы-вы-я-я-я-от-от-от… – затянул он.
– Ну что ж вы опять за свое? Успокоились же было… – И Мезенцев обратился к Грениху: – Свидетель после всего этого сильно заикаться начал. Опросить его не могу. Одно только и выяснил, что вчера вечером к нему незнакомый человек в дверь позвонил. И записку оставил: «Милицию вызвать в 16:00». А что хотел, почему у него в квартире два обугленных трупа к утру появились – не выпытать никак. Надеюсь на вспомоществование. Заикание – это ведь ваш профиль?
Грених обратил взгляд к человечку. Тот посмотрел на Константина Федоровича снизу вверх жалобными глазами животного, приведенного на убой.
– Я-я-я-не-не…
Мезенцев обошел стол и положил тому руку на плечо.
– Товарищ Грених – не только профессор судебной медицины, он имеет опыт работы психиатром, специалист – каких не бывало. Я, знаете ли, сам в войну контузию получил такую после удара по затылку, что тоже заикался, похуже вашего. Одна беседа с ним – и все как рукой сняло. Чудо! Истинное чудо науки.
Шкловского эти слова не слишком успокоили, он задрожал еще больше.
– Да что вы трясетесь, он вас и пальцем не тронет. Сами увидите! – и повернулся к Грениху: – Здесь сможете ваш этот сеанс провести? И чтобы недолго.
– Прямо здесь будет трудно, – профессор замялся, ощущая прежнюю никуда не девшуюся неловкость и боязнь, что гипноз именно сейчас не сработает. Это чувство возникало всегда, хотя с тех пор, как он впервые после неудачи с гипнозом в Преображенской психлечебнице, где служил ординатором еще до революции, взялся заново изучать гипнотерапевтической метод, прошло уже больше года и редко когда сеансы давали осечки.
Если бы он не заставил себя перебороть неуверенность, бедная Ася так и не заговорила бы. Именно этой хрупкой, но отважной девушке, которая теперь с успехом оканчивала первый курс химико-фармацевтического факультета 2-го МГУ, что возвышался купольной ротондой с мощной колоннадой на Малой Пироговской, Грених был обязан тому, что советская судебная медицина взяла на вооружение гипнотизм как новаторскую методику в изучении личности преступника и получении признаний от обвиняемых и свидетелей. Под гипнозом Ася не только заговорила, но и поведала обо всех тонкостях преступления, совершенного секретарем зелемской газеты, свидетелем которого невольно стала. Случай привлек внимание масс. Да столь скоро, что нынче Грених уже сейчас готовил очередную порцию лекций на основе курса Токарского «Терапевтическое применение гипноза» в Институте судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского, куда окончательно перевелся, оставив должность сотрудника КСЭ[1] в пользу исследовательских работ.
Его метод не просто получил одобрение, он был с энтузиазмом подхвачен руководителем института Евгением Николаевичем Довбней и его замом Цецилией Мироновной Фейнберг. Открывались широкие просторы в изучении личности преступников, убийц и маньяков. Довбня наделил Грениха почти неограниченными полномочиями в грядущем исследовании. Сам Дзержинский, нарком внутренних дел и председатель ГПУ, еще до того памятного пленума ЦК в прошлом июле, после которого умер, лично вызывал Грениха к себе, дав понять, что идеей развить гипноз здесь, в России, где пока о нем слышали лишь от бродячих циркачей и заморских фокусников, заинтересован сам генсек Центрального Комитета партии. В Париже уже даже созывался гипнологический конгресс, на котором было принято постановление о введении изучения гипнотизма в преподавание медицинских наук. И только в России гипноза боялись и считали его шарлатанством.
Глава МУУРа Соколов, тотчас как узнал о возможности научиться использовать гипноз в следственных делах, прислал несколько своих инспекторов на стажировку. Самуил Максимович Брауде – заведующий уголовным отделом Мосгубсуда – все чаще просил Грениха присутствовать при допросе свидетелей. Порой само присутствие гипнотизера развязывало языки, иногда приходилось прикрывать агентурную информацию якобы успешным гипнозом, но, бывало, Грениху доводилось применять такие техники, которые заставляли людей против воли, в трансе, говорить только правду.
А все это было потому, что Ася, занемогшая мутизмом[2] и давшая согласие лечить себя гипнозом, бойко застрекотала во время сеанса, промолчав до этого целых два месяца. Студенты Грениха, которые присутствовали при сеансе, разнесли сенсацию по всему МГУ. Это не могло остаться без внимания. Грених понимал, что теперь он будет вынужден выгрести из себя все знания о гипнозе, отринуть любые сомнения и двигать гипнотизм в массы, готовить поколение психиатров, которые, точно фокусники, мановением рук могли бы лечить любые нервные и психосоматические болезни, и дознавателей, которые выводили бы лжецов и врагов народа на чистую воду.
По крупицам он собирал работы брата по гипнотерапии, съездил в Ленинград, посетил Психоневрологический институт Бехтерева, сходил и в бывшую Преображенку. Там он нашел только горстку предметов, которые Макс использовал в гипнозе: тибетскую чашу, колокольчик, небольшой барабан да́мару да старый потрепанный томик «Махабхараты»[3]. Он был единственным, кто в изучении гипноза черпал знания в сокровищницах Восточной Индии.
Разложив все это богатство перед собой, Грених вспоминал, как Макс вводил в транс пациентов, заставлял их – во имя выздоровления – испытывать мучения, страх или успокоение, как он тряс перед их лицами колокольчиком или заводил деревянным пестом тибетскую чашу, звук которой будто проникал в мозг, все внутри переворачивал, а потом приводил в порядок. Будто какой-то маг, он излечивал многие нервные болезни, поднимал силу духа у безнадежных больных, избавлял от вредных наклонностей, используя странный шаманский набор совершенно не медицинских предметов.
И вот этим всем Константину Федоровичу теперь придется заняться самому, да еще других учить.
Объяснения Грениха, что такой общественный «эксперимент» может дать непредвиденный результат, были пропущены мимо ушей. Машина набирала ход и уже неслась вперед.
– Нам до умения, которого бы следовало бояться, еще расти и расти, – отмахнулся Довбня, который был одним из лучших учеников Ардалиона Ардалионовича Токарского – наряду с Бехтеревым тот вел экспериментальные исследования гипнотических состояний до революции. – От алкоголизма заговорить, внушить истеричной бабе тишину в голове – это все, чему нас Ардалион Ардалионович научил. Чаша эта едва почата, работы на сто лет! Будем учиться вместе со студентами. Дальше посмотрим. Сейчас нам всякое ремесло, каждый специалист дорог. А уж коли у вас практика давно на рельсах стоит, быть вам в авангарде.
