– Я, знаешь, думала, что это со мной что-то не так. Что это вокруг меня вечно у всех какие-то беды, что лучше уйти и оставить людей в покое.
Когда слышишь от другого свои сокровенные мысли, кажется, тебя пытаются обмануть. Вырвать признание, чтобы обернуть его против. Подделать родство душ, а потом предать. Если бы не этот её безумный блеск глаз и не идиотская привычка пялиться в пространство перед собой, рассказывая что-то действительно важное (которая регулярно приводит меня в отчаяние: независимо от фактического расстояния, в такие моменты она недосягаемо далеко и я не могу ей помочь)… Если бы не всё это, я бы, наверно, не проговорился, не выдал своего фатального «да, я тоже», после которого, если сказать его искренне, не открыться становится невозможно. И так уже слишком целую вечность не.
Агата хмыкает и ни о чём не спрашивает. Продолжает сама:
– А потом я решила проверить: вот меня нет, я ушла, как будут жить те, с кем я всё это время была рядом? Станет ли им полегче?
Невозможно спросить, немыслимо промолчать:
– И что, стало?
Агата хмыкает, она вообще очень любит хмыкать, это у неё такой способ выражать вселенскую скорбь – вроде бы улыбается, значит, ничего не фатально, но достаточно ясно, что тем не менее тяжело:
– Неа. Всё то же самое, что со мной: вечно что-нибудь вычудят, вечно что-то стрясётся, кто-нибудь вдруг уйдёт или умрёт, руку сломают, в конце концов. Только, если рядом не случается тот, кто не ждёт ничего взамен на совет и ласковые слова, люди ломаются чаще.
Это был какой-то очередной октябрь, второй или третий, не помню. Помню, что именно тогда мы решили, что общая жизнь веселее раздельной, что падать спиной назад и знать, что поймают – просто вопрос веры (мне, если честно, до сих пор всё ещё страшно). И что, если когда-нибудь один из нас забудет, зачем вообще это всё, будет, кому напомнить.
***
Ну давай играть, раз уж играем.
– Можешь ли ты иначе?
– Да.
– Хочешь ли ты иначе?
– Нет.
– Стоит ли оно того?
– Однозначно.
Кто-то всё ещё пристально смотрит мне в спину, мол, ну что, мой дружище Фил, страшно тебе?
– Нет.
Больно тебе?
– Регулярно.
Хочешь ли ты, чтобы всё это закончилось?
Иногда мир и правда предлагает тебе всё поменять, по щелчку, вот прямо сейчас, отныне и впредь всё будет совсем по-другому, согласен? Никаких больше кофепитий с теми, кто уйдёт назад в свою жизнь, с теми, кто требует у тебя тебя, когда тебя совсем нет. Никакой больше боли. Не падать лицом в подушку по вечерам, потому что устал любить, а без любви, сам же знаешь, ничего никогда не работает. Не чувствовать их, не волноваться за них, не болеть ими и из-за них, не чувствовать себя частью изменчивого, но очевидного чуда, никогда-никогда больше. Ну что, согласен?
– Нет, – отвечаю я и знаю, что это главная правда от меня обо мне. Фил, дружище, ты только что опять упустил отличный шанс никогда больше не хотеть сдохнуть вот прямо сейчас.
– Ну и ладно.
Спасибо тебе, – говорит мне октябрь, то ли осень, то ли смерть, то ли возможность начать всё заново. – Просто за то, что остался. Без тебя было бы не так весело и не с кем пить чай по ночам в тёмных пустых дворах.
Мне кажется, я слышу каждое слово, хотя, конечно, откуда? Мне кажется, я совсем ничего не слышу. Я знаю, что Агата уже дала свой ответ на точно такой же наш ежегодный вопрос, вон каким безумным весельем сияют её глаза, любо-дорого посмотреть. «В горе и в радости», только горе приходит без посторонней помощи, а радость мы создаём себе вместе. Радость, тепло, что-нибудь, ради чего стоит жить, проживая все свои печали до дна. Мне очень плохо, мол, я сейчас расскажу тебе, а потом мы придумаем заплатку на пальто или сбежим в лес, и вряд ли что-то изменим, но, может быть, хотя бы уравновесим.
Я говорю, что охраняю от неприятностей, Агата говорит, храню равновесие, октябрь говорит – опять решил умереть и начать всё заново.
– Эй, сколько же у тебя жизней?
– Без счёта.
Варенье из безнадеги
– Привет! Ну как ты? Что врачи говорят?
– Говорят, что всё будет хорошо.
Голос в трубке срывается. Ты большой и сильный мужчина, а большие и сильные мужчины ничего бояться не должны.
– Когда у тебя операция?
– Двадцать пятого утром.
– Отлично! Я тут на досуге варила варенье. Ты такого ещё не пробовал, но обязательно должен. Слива в шоколаде, не хухры-мухры. Короче, позвони мне после операции, а я заеду к тебе с баночкой этой чудо-штуки. Обещаю, ты не пожалеешь.
Завтра надо будет купить слив, тёмно-синих и продолговатых. До двадцать пятого у меня есть два дня. Успею.
***
– О, кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! Как твоя новая работа?
– Ой, не дави на больное. Знаешь, мне кажется, я оттуда вылечу с треском через неделю: начальница взъелась не пойми на что, да и простуда эта. Короче, доконают они меня все вместе взятые.
– Но тебе там нравится?
– Конечно, нравится. Я ж об этом месте полгода мечтала, старалась, а теперь… Эх…
Ты обречённо вздыхаешь. Не люблю, когда ты так вздыхаешь и сутулишь плечи.
– А знаешь, что? У меня тут совершенно случайно закатилась баночка варенья из малины, брусники и черники. Хочешь, занесу завтра? Мне не сложно. Заодно расскажешь, как там у тебя что. И вообще.
– Опять всех вареньем кормишь? Себе-то хоть оставляешь? Хотя предложение заманчивое, да и не сидели вместе просто так давно. Давай тогда завтра, в восемь у меня.
Ягоды у меня всегда есть, да и рынок совсем рядом с домом, полчаса прогулки, говорить не о чем.
– В восемь так в восемь, – улыбаюсь. Будет тебе варенье.
***
– Привет, я к тебе на час, потому что он у меня есть, а я всё равно была рядом. Как дела?
– Тебе прям правду или как всем?
– Зачем мне «как всем»? Рассказывай, чего стряслось.
– Да вот, в кое-то веки думала, что всё у меня хорошо, и человек надёжный рядом, и работа на зависть каждому. А вышло, что вышло. И человек предал, хотя клялся в высоком-чистом-вечном, и работа под откос летит. С деньгами меня подставили, а теперь вот и дело всей жизни хотят отобрать. И вроде так хорошо всё шло… Ну ты в курсе. Рассказали уже небось.
– Откуда бы и кто? Ты ж вечно от всех всё прячешь, только улыбка на лице и нос до неба. О, кстати, а знаешь, что я тебе привезла? Правильно, варенье. Смородиновое! Твое любимое.
– Эх, вот всё бы тебе варенье худеющей женщине подкинуть! Без работы почти, без мужика, так ещё и жирная буду.
– Зато счастливая. Бери, у меня ещё банка дома стоит, тебя дожидается. В этот раз много получилось.
– Ну тогда жди меня в гости, жирную и счастливую.
Мы смеёмся, и усталость пополам с тревогой покидает твои открытые миру глаза. Пусть даже и ненадолго. Иногда так важно выдохнуть хоть на пару минут воздух отчаянья, забившийся в лёгкие. Всё будет, милая, всё у тебя ещё будет.
А про тебя мне, конечно, уже рассказали. Иначе как же мне было угадать, из чего именно варить для тебя заветную баночку, которую ты так умильно прижимаешь сейчас к груди и уже строишь грандиозные планы на то, как будешь её растягивать, чтобы не слопать всё сразу.
***
Из чего я варю своё варенье и зачем, спросили меня однажды.
Что я могла ответить? Из ягод, фруктов, сахара, новостей, всего мира и немножечко из боли, которая у каждого своя. Разбавить её, размешать, перегнать, изменить и вернуть вам.
Как совсем-то без боли? Совсем нельзя. И без отчаянья нельзя.
Человек, который всегда счастлив, начинает лениться, забывать, зачем и куда он шёл. А не идти тоже нельзя, не идти – смерть.
Вот и получается такая полезная для здоровья маленькая кухонная магия. Очень простая.
Забрать, изменить, вернуть.