— Не мели чепухи. Конечно, будешь.
— Нет, — придавая голосу металлическую твёрдость.
И отец таки перевёл на него взгляд — совершенно не типичный для того Лайелла Люпина, которого знал Римус — полный решимости.
— Существует закон. Эта тема не обсуждается, — сказал он так, будто считал разговор оконченным, и Римус опешил.
Он не этого ожидал. Он ждал, что тот припадёт к новой бутылке рома и пойдет жалеть себя бедного и несчастного, как и всегда. А не твердить ему про закон, который сам нарушал последние тринадцать лет, готовя ебучий чаёчек!
— Не понимаю… тебе так принципиально, чтобы меня посадили на цепь? Зачем тогда нужно было скрывать меня всё это время?! — Взревел волк. — Ждал, пока я сам смогу ответить за твою ошибку?
— Единственная моя ошибка в том, — с нажимом, — что я не распознал в Фенрире Сивом оборотня в тот же миг, как увидел, — ударил по столу отец. — Чем ты в нынешних обстоятельствах будешь отличаться от его стаи убийц, если не сдашься в Министерство? — И до него дошло. Всё из-за того нападения. — Я сказал, эта тема не обсуждается. И я не стану укрывать преступника.
— То есть? — Мотнул головой Римус.
— То есть не внесёшь своё имя в реестр, можешь не возвращаться.
На секунду Римус подумал, что ему послышалось. Не послышалось.
— С-серьёзно? Даже Дамблдор…
— Дамблдор? Дамблдору нужен ручной щенок. Мне казалось, ты смышлёнее, — на поверхность бледно-голубых глаз выступило нескрываемое разочарование. — Пора повзрослеть, Римус.
Давясь горьким застрявшим в горле комом и шумно дыша, Римус ненароком посмотрел на задвинутый стул, и его затрясло ещё сильнее. На чью сторону она бы встала? Позволила бы вышвырнуть своего ребёнка за то, что он хочет жить как все? Или пошла бы наперекор? Но она влюбилась в того Лайелла — рьяного и идейного борца с тёмными существами, высокого статного мужчину с горящим сердцем и целью зачистить мир от монстров. Может, увидев его проблеск в этом замызганном сорокалетнем старике, её хватила бы ностальгия.
Римус этого уже не узнает. Стул задвинут, а её давно нет. Есть только отец, махнувший на него рукой и отвернувшийся, чтобы достать кружку.
Сжав челюсти, Римус насильно сглотнул. И вздёрнув подбородком, хотя до его показушной храбрости никому не было дела, произнёс единственный возможный ответ, надеясь, что голос не дрогнет.
— Я принял решение.
— Тогда ты знаешь, где выход.
Наряженная ёлка сверкала сотнями разноцветных огоньков, подвешенных на пышных зеленых ветках. Вокруг неё друг за дружкой бегали разодетые в платьица две маленькие девочки лет пяти-шести, которых тщетно пытался ухватить за ноги затаившийся под деревом черно-белый кот. В соседней комнате красивая женщина с вплетенным в косу платком и передником поверх домашнего сарафана семенила возле накрытого стола, завершая последние приготовления. Она уткнула руки в боки и обратилась к мужчине, прятавшемуся от балагана за газетой, и глава семейства [но это не точно], поняв, что его раскрыли, убрал чтиво и окликнул беснующихся девчушек. Они сразу послушно остановились, и кот, цапнув за гольф ту, что была ближе, с чувством выполненного долга запрыгнул в стоящее в углу кресло. Однако жертва мохнатого злыдня не растерялась и постояла за себя, щёлкнув пальцами по черному уху, а затем поспешила за сестрёнкой к столу. Как вдруг девочка что-то заметила. И, развернувшись на полпути, она подбежала к окну, широко улыбнулась и помахала рукой.
Опомнившись, Римус сразу схватил чемодан и похромал дальше по заснеженному тротуару. Не хватало ещё получить солёную дробь себе в задницу за сталкерство.
Бедро болело уже не так сильно, но из-за неутоптанного слоя снега, достающего порой почти до колена, нужно было буквально пробивать себе дорогу, и ему приходилось делать привалы каждые пятнадцать минут. Дом Поттеров находился почти на окраине Годриковой впадины, так что он добрался до него только к сумеркам. Ну как добрался… дополз. Врезаясь в прохожих плечом. Впадая в прострацию перед вокзальным табло. Пропустив нужную станцию на обоих поездах. Пару раз забыв пункт назначения. Ноги сами вели его, но без поддержки помутнённого сознания им было тяжеловато.
Римус просто выпадал из собственного тела. Неконтролируемо. Внезапно. И стоило прийти в себя, он снова возвращался на порог его дома, на котором застыл всего на несколько мгновений, прежде чем перешагнуть.
Отец так ничего ему больше и не сказал. Хотя какие слова были бы уместны?
Удачи, сынок? Не пропади, сынок? Напиши, как устроишься в стае Сивого, сынок?
Наверное: прости, сынок, я погорячился. Но Лайелл даже не вышел к нему, чтобы закрыть за Римусом дверь.
И сейчас, спустя одиннадцать часов, подползая к дому родителей Джеймса под тихий скулёж свернувшегося под рёбрами волка, Римус не чувствовал ничего кроме опустошающей усталости. По крайней мере, ему так казалось.
Украшенная снежной глазурью крыша коттеджа уже виднелась за поворотом и подсвечивалась гирляндой, как путеводный маяк. Перехватив чемодан в другую руку, он подсобрался для последнего рывка. Оставалось только преодолеть детскую площадку, с которой доносился меланхоличный лязгающий звук, что странно для довольно позднего времени и полного штиля. Римус оторвал взгляд от тротуара — смотреть под ноги в подобных условиях жизненно важно, если не хочется навернуться и сломать шею — и обомлев, застыл на месте.
На одиноких качелях спиной к нему с поникшей головой, чуть раскачиваясь, сидел Сириус. В небо поднималась прямая струйка дыма, а на угольных волосах виднелись осыпавшиеся сверху хлопья снега. Кадык самовольно съездил верх-вниз, и Римус, поставив балласт, двинулся к нему. Он не намеревался скрывать своё присутствие, закрывать глаза ладонями и кричать «угадай кто!», от его проваливающихся в сугробы шагов раздавался весьма громкий хруст, но тот и головой не повёл, крутя в пальцах пачку Пэлл Мэлла. Ещё одна странная вещь, потому что Сириус не курит. Не так. Он стреляет сигаретку у Римуса, если надо, или они раскуривают одну на двоих. Для Блэка иметь при себе пачку — это зависимость, а Сириус Блэк слишком крут для зависимостей [цитата].
— Тебя настолько доконала любовь и забота, что ты аж закурил? — Сириус так подпрыгнул, что чуть не выронил упаковку и, поймав её в последний момент, резко обернулся.
— Лунатик! — Впились в него ошарашенные родные глаза и неверяще скользнули по нему сверху вниз и обратно. — Ты что здесь делаешь? В смысле, так рано?
Не дожидаясь ответа, Сириус сократил расстояние и притянул его, сцепив руки за спиной. Пропитавший длинное черное пальто сандаловый парфюм тут же проник в лёгкие, выгоняя весь кислород. И Римус разрешил себе им задохнуться, чувствуя, как от столь нужного объятия начали подступать слёзы.
— Римус, прости меня идиота, — затараторил Блэк, отстраняясь, но удерживая за плечи, — я… — он что-то говорил и говорил, но до Римуса не доходило ни слова.
Настигнувшая реальность, от которой он с горем пополам удирал целый день, безжалостно вонзила свои когти в позвоночник, и его пробил лихорадочный озноб, никак не связанный с холодом, а губы неуправляемо задрожали. Сириус враз замолчал, забегав обеспокоенным взглядом по его лицу.
— Лунатик… что случилось?
И всё. И пиздец.
Щёки обожгло вырвавшимся из глаз солёным потоком. Все силы, позволявшие до сих пор держаться на ногах, покинули его, и он начал оседать так, что Сириусу пришлось его подхватить. И Римус, практически воя, уткнулся в ворот его дорогущего пальто, заливая шерстяную ткань всеми выступающими из лица жидкостями.
Римус не слышал, как вой оборачивается в заикающееся подобие слов, среди которых имя отца через одно. Не слышал, что Блэк шептал ему на ухо, почти касаясь губами. Он не замечал этого. Не замечал, как тот прижимал его к себе, зарывшись пальцами в волосы. Его просто разрывало от нестерпимой боли, которой слишком много в его жизни, и она никак не закончится.
