— В порядке? — Упала челюсть у Блэка. — В порядке?! А ты поближе не мог подойти, чтобы почувствовать, в каком я порядке?! — В десятый раз взревел тот, схватившись за запрокинутую голову. И когда опустил, в глазах уже стояли слёзы. За которые в ответе только ты, Римус. — Ты вырвал мне сердце… — споткнулся в шаге от срыва любимый голос, — не «почти», не «три недели назад». Два года назад ты вырвал его и забрал с собой! Оставил меня ни с чем! А нет, с долбанным рисунком и ключом от банковской ячейки, — сглотнул Сириус и рвано выдохнул. — Я два года жил с этой пустотой, пытаясь хоть чем-то её заполнить… — серебристые глаза поднялись к потолку, и вниз сорвалось два блестящих следа. — У меня даже нет патронуса, Римус! Потому что ты забрал с собой всё хорошее, что было в моей жизни! И больше всего я ненавижу тебя именно за это! За всё, что ты со мной сделал! За всё, что дал мне тогда почувствовать, а потом лишил! За то, что, несмотря ни на что, спустя два года! Спустя два грёбаных года я так и не смог тебя разлюбить!!
Блэк, подавившись своими же словами, зажал рот ладонью и застыл.
— Сириус… — попытался начать он, ненавидя сейчас самого себя за то, что он даже не может прослезиться.
Соль ощущалась в горле, скулы сводило от судороги, но он так привык не показывать слабость, как бы ни было больно. А тот ждал. Смотря сквозь него. Сквозь ушедшие два года, словно проживал их заново. И Римус, так и не найдя слов, думал уже шагнуть к тому, зная, что Сириус сразу опомнится и сбежит.
Однако им обоим дал опомниться третий голос, прогремевший из ворвавшейся в кухню светящейся пантеры.
— Заседание суда назначили на завтра. Подготовься, Люпин. В девять утра буду у вас.
Патронус рассеялся, и Сириус, содрогнувшись, выбежал в коридор, в конце которого хлопнула дверь.
И только тогда, оказавшись наедине с застрявшим в глотке рёвом, Римус осел на пол и захлебнулся разряженным вязким воздухом.
Через минут десять дверь хлопнула уже наверху, откуда раздавались сдавленные всхлипы, заставляющие сжиматься всё внутри. Сириус не хотел его сейчас видеть, но то, насколько он нуждался в нём, ощущалось через потолок. В каждом остервенелом ударе ладонью в плечо.
В отсутствии малейшего порыва вырваться из его хватки.
Ну так, и что сидим? — фыркнул голос в голове.
— Как будто тебе есть дело, — выплюнул он.
Мы одно целое, Римус.
И Римус, вытерев лицо, закрыл глаза и прислушался. Действительно же — внутри сжималось абсолютно всё. Волк чувствовал ту же боль. Он его часть, и хоть раньше Римус не мог с ним говорить, волк был с ним на протяжении всех лет в школе.
Когда Римуса корчило, тот тоже скулил под рёбрами. Когда он злился во время ссор с Сириусом, волк вставал на дыбы. Когда они были в постели, желание удваивалось — распалялось так, что Римус едва не терял человеческий рассудок. Воспоминания о Сириусе никогда не принадлежали ему одному.
Поэтому, когда они вернулись, волк тоже пережил их вместе с ним.
Долбанная клиника. Особенно слышать голоса в голове. Это всё-таки случилось — он рехнулся. Вроде Марлин рассказывала, что такое лечится с помощью введения штырей в череп.
Плеснув в лицо холодной воды, Римус по привычке замочил сковородку, убрал осколки кружки и, поправив сдвинутый стол, направился наверх. Из спальни Сириуса уже не доносились всхлипы, зато доносились ноты сигаретного дыма. Мальборо. Он не стал стучать. Просто толкнул дверь, на которую, если б тот хотел, наложил бы запирающее, и размеренными шагами подошёл к стоящему напротив окна силуэту.
Здесь остаточно пахло сандалом, хотя Сириус, по всей видимости, перестал пользоваться тем парфюмом. Вообще перестал пользоваться парфюмом. Но его собственный запах не изменился, и он был несравним даже с самым дорогим одеколоном.
И Римус вдохнул его, обхватив сотрясающегося в ознобе Сириуса за талию.
— …ты сам ведь никогда не простишь меня, — выдохнул он в шею.
— Если тебя упекут, точно нет, — лихорадочно затянулся тот, и Римус отодвинулся, дав выкинувшему сигарету Сириусу обернуться. — Ты всё ещё «жаждешь мести»? — Скрестив руки.
Римус, подойдя к кровати, сел на край и зарылся лицом в ладони. Столько вещей сложны для объяснения самому себе, не то что другому человеку.
— Нет, — провёл он языком по зубам, нащупывая подходящие слова, которыми вынужден был разбить пронёсшуюся по спальне волну облегчения. — Но я всё ещё злюсь, сильно… правда, скорее на «обстоятельства», — украдкой окинув приблизившегося к нему Блэка. Руки уже висели по швам. — Волк никуда не ушёл, Сириус… теперь я даже слышу его голос, — от того не исходил даже намёк на удивление. Только сожалеющее понимание. — И меня тянет назад. Пока меня допрашивали две недели, я чуял запах арестованных из стаи, осадок их мучений. Я хочу вытащить их, не хочу оставлять тех, кто на свободе, но ещё меня словно затягивает назад цепями… которые держит Сивый, — в волосы зарылись тонкие прохладные пальцы, — …не знаю, как объяснить, это что-то вроде…
— Связи? — Внезапно закончил за него Сириус, заставив задрать голову. — Я многое узнал об оборотнях. Мой дядя, как выяснилось, встревал по магическим существам, — округлил тот глаза, и уголки губ Римуса слегка поползли вверх, а охлаждающая ладонь Блэка переместилась на затылок, когда тот сделал ещё один шаг к нему.
И Римус прижался лбом к обтянутому тонкой кофтой прессу, набирая в иступлено-разворачивающиеся лёгкие насыщенный пряно-терпкий аромат не отталкивающего его тела. Сириус заметно похудел — и со школы, и за две недели восстановления, но Римус бы соврал, сказав, что тот выглядел хуже. Его изгибы стали ещё более изящными, как и черты лица, обрамленные укороченными волосами. Видимо, Мэри таки дорвалась до своей цели. Но Римус бы и соврал, сказав, что не винит себя за каждый потерянный фунт под атласной фарфоровой кожей.
— Я не могу её разорвать, — прошептал он осевшим голосом, — но если мне и удастся её подавить, то только благодаря тебе, — обхватил он того по бокам, будто удерживая на последнем расстоянии от себя и чувствуя, как от прикосновения сократились мышцы живота. Сейчас Римус был уверен, что когти не выпустятся. — Только ты помог мне продержаться эти два года, Сириус. Ты был рядом, даже когда я этого не осознавал, — и вторая ладонь тоже забралась в волосы, прижимая его к себе. — Прости меня… прости за этот шрам. Прости за тот, что нанёс гораздо глубже. За то, что не подошёл ближе к твоему дому прошлым летом… прости, что сдался во время затмения, а ты продолжал бороться за меня, даже когда бороться, казалось, было уже не за что, — сжал он Сириуса ещё сильнее, когда сверху проронилась пара капель. — И прости, что не сказал, что люблю тебя два года назад, хотя всегда любил… кажется, с самой нашей первой встречи в поезде.
— Ты сказал.
Римус так резко вскинул подбородок, что позвонки щёлкнули.
— Ну, вернее, пробулькал, — горько усмехнулся тот, — я думал, что тебя так пробило от моей пламенной речи, — и Сириус, вытерев влажные следы, вернул руки на его плечи и замотал головой. — Я не смогу простить… у меня не будет времени, если тебя отправят в Азкабан, — держа его уже за шею, чтоб не дать отвернуться. — Римус, мне наплевать, что ты сделал под эгидой Сивого, Дамблдор сам отправил тебя к нему, какого хрена тебя вообще судят?
— Сириус, — переплел он их пальцы, вновь перенимая мелкую дрожь, — я должен был быть среди напавших на Косой переулок… вы меня просто выдернули.
— Да какая, блядь, разница! Ты ничего не совершил! — Римус сглотнул, и тот перевёл на него мечущийся взгляд. — Нет же?.. — и он посмотрел на Блэка так, что уже отвечать не имело смысла. Он бы сказал, что ему жаль. Но это тоже была бы ложь. Ему было жаль только за судорожный выдох Сириуса. За то, как раз за разом серебристую поверхность затопляет солёная влага. И за то, что Сириус отшагнул от него, обреченно рухнув рядом. Не касаясь. — Ребята наверняка тоже завтра придут… ты их…
— Частично, — откинулся он на спину, — я помню их через тебя. — По закрывающим верхнюю половину лица предплечьям пробежали мурашки от обратившегося взгляда. — Ещё в школе, перед уходом, Элерс посоветовал мне спрятать пару козырей в рукаве… на случай если надежды не будет и всё в таком духе, — облокотился Римус на покрывало, пока была возможность смотреть на Блэка, который почему-то больше не истекал кровью. — Я спрятал тебя. Все чувства, воспоминания — в течение года я заталкивал их как можно глубже… и, очевидно, у меня получилось затолкнуть их настолько глубоко, что они не стерлись, даже когда Элерс всё подчистил. Но так вышло, что каждый мой день, вдох, разговор, так или иначе, сводился к тебе.
