*Сириус обращается к Доркас словами из песни Shocking Blue – Beggin'

Последние три реплики один в один повторяют их диалог из главы “Каково это”, произошедший перед первым поцелуем.

====== Глава 2.14 Клетка ======

— Спрашиваю второй и последний раз. Где ещё одна?

Человеческий голос на границе с рвущимся наружу рыком. В руках податливая чёрная кожа, врезающаяся молнией в ладони. А напротив непримиримо сопротивляющиеся вторжению серые глаза с еле сдерживающимися слезами.

Ему так хотелось увидеть, как они сбегут по точеным скулам.

— Я ни слова тебе не скажу. Кто бы ты ни был.

Так хотелось стереть эту напускную силящуюся дерзость в тоне. Раздавить. Вырвать. Вырезать смотрящее на него с неприкрытым вызовом серебро, что так раздражало в столь непозволительной близости. Близости, в которой почему-то оказывалось не в первый раз, будто обозначая какое-то мнимое влияние на него.

Но влияния не было. Ему было всё равно.

Что нужно сделать, чтоб показать, насколько мне всё равно?!

— Ладно.

Толчок в грудь. И стоило серебру исчезнуть из виду, инстинкты враз заверещали, толкнув его следом в глотающую дым пасть. А потом так же враз замолкли, еле успев среагировать вовремя.

— Думал, я действительно дам тебе умереть?

Адреналин, разделённый на двоих. Насыщенный мускус, забирающийся в самую глубь рецепторов. Его вело от этого запаха сильнее, чем от любой самки.

Но ты не имеешь на меня никакого влияния.

Всё, чего он желал, это услышать последний вдох девки, что вызывала в том такой бодрящий ураган тревоги. И так даже лучше. Пусть прознают всю ту агонию, что бурлит в нём самом от потери родного брата.

— Где бы вы ни спрятались, я найду её, и тогда, хоть грудью своей заслоняй, — услышь же, насколько мне, блядь, всё равно, — я пробью тебя насквозь, если потребуется.

И сорвавшееся с губ напротив терпкое дыхание сменилось резким глотком аромата свежего постельного белья.

Римус резко приподнялся, скользнув локтем по слишком гладкой простыне, и с нажимом провёл ладонью по заспанному лицу. Понадобилось пара десятков учащённых ударов сердца, чтобы сообразить, где он находится.

Погруженная в полумрак просторная комната. Занимающая, наверное, четверть площади кровать с балдахином. Поблёскивающая золотая окантовка лампы на тумбочке. Платяной шкаф из тёмного лакированного дерева с переливающимися бликами от пробивающегося через шторы утреннего света. Ничего лишнего. И ни звука, кроме того же загнанного сердцебиения.

Шумно выдохнув и облокотившись на вторую руку, Римус лишь захватил взглядом остальную часть комнаты ближе к окну, как ритм моментально споткнулся.

— Что такое, малыш?.. — раздался обманчиво ласковый рокочущий голос из высокого кресла. — Кошмар приснился? — Вспыхнули во мгле два синих огонька, и Римус отлетел к спинке кровати.

— Что ты… — удары стали ещё громче.

— Не-е-ет, Римус, это что ты тут делаешь? — Неторопливо подался вперёд Сивый, сверкнув ровным белым оскалом. — Мы не так договаривались. Припоминаешь, наш договор, скрепленный кровью, когда ты вступил в стаю, м?

Ещё громче.

И тот рывком поднялся, ступив к нему и вытянув руку, в которой бешено сжималось окровавленное человеческое сердце.

Вырванное из проломленной насквозь его, Римуса, груди сердце.

— ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ!!!

— Нет!!! — Подорвался он на кровати, словно только что летел в свободном падении.

Ладонь лихорадочно прощупала солнечное сплетение — на месте, как и сердце — и вытерла липкий пот, покрывающий лоб.

— Снова кошмар? — Всё та же комната. Тот же предрассветный полумрак. То же кресло. Но совсем другой голос. Монохромный и уставший. — Что на этот раз? — Выгнул бровь разминающий висок Блэк.

Римус, откинув одеяло, опустил ноги на мягкий ковёр и сжал со всей силы простынь.

Он не мог смотреть на Сириуса.

— Как я сбросил тебя с четвёртого этажа, — совершенно ровным тоном.

— Ммм, незабываемые были ощущения, — облачился в панцирь сарказма Сириус, но ему не хватило убедительности.

Видимо, потому что после полубессонной ночи, проведенной в кресле, сил на иронию было маловато. Зато сил молниеносно вскочить, как только Римус поднялся с кровати, оказалось достаточно.

— Сириус, мне нужно в ванную, — мельком пересёкся он с воинственным взглядом, чуть отвернув голову.

— Ладно, — освободил тот путь, сложив руки на груди, — пошли, — направившись за ним, и Римус сразу крутанулся.

— Серьёзно?

— Абсолютно, — повёл Блэк плечом, словно вообще не видел в происходящем ничего нелепого.

— Ради Мерлина, я всего лишь хочу умыться… — взмолившись к потолку, выдохнул Римус и, не учуяв подвижек в глухом отрицании, таки посмотрел тому прямо в глаза. — Сириус, я никуда не денусь.

— Сказал он два года назад.

Рот приоткрылся сам по себе. Язык будто обожгло ядом, скатившимся по гортани, трахее и разъевшим внутренности. Римус просто проглотил его, и Сириус, уведя взгляд, протопал мимо, слишком громко сбежав по лестнице.

И так они сосуществовали уже почти неделю.

Римус невидяще окинул комнату, в которой условия были явно лучше клетки для ожидающих суда, но которой он отчасти предпочёл бы сейчас клетку, и едва удержался от напрашивающегося удара, наверняка пробившего бы стену, свернув по коридору в ванную.

Он чувствовал всё, что думал Сириус.

Сириус, блядь, думал очень громко.

Стены этого дома отчетливо кричали ему всё, что тот подавлял в себе, боясь даже начать разговор. Потому что эти жалкие дозы яда были ничем, по сравнению с накопленной за два года обидой. И Римус был готов принять её полностью, лишь бы покончить уже с этим. Однако Сириус травил его по чуть-чуть и сбегал, стоило плескающейся внутри боли проступить наружу.

Сбегал — то есть уходил в другую комнату, чтобы через минут пять вернуться к роли его надзирателя. Хотя, на самом деле, они оба были пленниками.

И если бы их было только двое…

Навалившись на раковину, Римус зажмурился изо всех сил и подставил затылок под мощный напор ледяной воды. Это никогда не помогало. Ни остудить голову — фигурально. Ни температуру тела — буквально. И Римус, задышав только быстрее, нехотя поднял взгляд на своё отражение.

Радужка тут же вспыхнула неистовым пламенем.

А об этом я мечтал целых два года… Вроде ты хотел вырвать хребет… Сойдёт…

Спазм, поднявшийся из желудка, согнул бы его вдвое, если б не вцепившиеся в раковину прямые руки, самовольно выпустившие когти.

— Хватит, — шёпот на тяжелом выдохе. По горлу прошёл ещё один спазм.

Пальцы разжались, и Римус, перехватившись крепче за край, уставился на свою правую ладонь, вымазанную в багровых густых разводах. Как и вся раковина, которая несколько секунд назад была белоснежной. И вторая ладонь тоже.

Хватит противиться, тебе же нравилось. Нам нравилось.

— Нет… я не делал этого.

«Бездействие ровно соучастию». Разве не так говорил наш любимый Сириус?

— Заткнись.

Вспомни, как сладко было ощущать в руках чей-то пульс. Даже его. Ту власть. Контроль. Мы были бесстрашны. А что теперь, Римус? Прячемся, как жалкая крыса, от своих братьев и сестёр. От отца. Ты уже не заткнёшь меня. Я часть тебя. После стольких лет ты опять собираешься мне сопротивляться, серьёзно?

И Римус, приоткрыв глаза, увидел рассматривающее его по ту сторону зеркала лицо со снисходительной ухмылкой. Он был уверен, что не ухмылялся. Глаза на мгновение загорелись, и кровавые разводы внизу исчезли.

Они померещатся снова. Они постоянно мерещились, не отмываясь, сколько бы Римус ни соскребал их, раздирая кожу. Они преследовали его, когда Римус спал. Когда просыпался. Когда смотрел на Сириуса, у которого непременно открывалось кровотечение слева под рёбрами. Там, где теперь навсегда остался безобразный шрам.

Естественно, тот не показывал его, не спеша оголяться в присутствии Римуса, но он чувствовал до сих пор заживающую область, распространяющую контрастный жар.