Судя по скрежету, Доркас собралась устроиться на стуле и совсем не собиралась трансгрессировать восвояси. А Сириус, словно и не рассчитывая на второе, сразу подготовил две кружки, когда только начинал готовить магловское зелье бодрости.
Он вместе с Медоуз мирно распивает кофеёк на кухне его дяди. Вот уж необъяснимое явление. Сириус точно и не помнил, в какой момент их отношения достигли дружеской отметки, но из всех бывших «Мародёров и Ко» с Доркас ему было легче всего. Он даже умудрился заскучать по ней за время её долгой командировки. Разумеется, Сириус в этом не сознается и под страхом самой мучительной смерти.
— Так ты идёшь на свадьбу? — Буднично спросила она, удерживая пряник кончиками пальцев и купая его в кофе, пока Сириус еле удерживал стремящееся перекоситься лицо. Извращение какое-то.
Но всё равно спасибо за уведенную от главной повестки тему.
— Как будто есть выбор, — по-доброму фыркнул он в сторону.
— Он есть. Алиса не расстроится, если у тебя «возникнут обстоятельства».
— Именно поэтому я просто обязан там быть. Пусть знает, что потеряла, — поиграл он бровями. Доркас проглотила смешок и покачала головой, явно припоминая разразившуюся в украшенной цветами гостиной Гриффиндора сцену на четвертом курсе, когда Сириус поверил в себя и нацелился соблазнить самую недоступную и строгую на веку Хогвартса старосту. Тогда у Алисы были длинные каштановые волосы, а не стрижка пикси, как сейчас, и для тогдашнего-Сириуса этого повода было предостаточно, чтобы подкатить к девушке. Даже наличие в комплекте парня его никак не смущало.
— О да, она увидит тебя в твоём лучшем костюме, пожалеет об упущенном шансе и сразу бросит своего надёжного, заботливого и вменяемого жениха.
— Такой план, — поднял он кружку, в которой был не только кофе. — А ты? Пойдешь в платье или, может, в костюме?
— Я ещё не решила, пойду ли вообще, — пожала она плечами. — У нас обоих есть тот, кто не расстроится из-за «возникших обстоятельств»... сам понимаешь.
— Марлс так и не позвонила? — Мог и не спрашивать.
— Не хочется встретиться в первый раз после возвращения в формальной обстановке, да ещё и делать вид, будто ничего не было. С другой стороны, ничего ведь не было. И не будет. Почему я с тобой это обсуждаю… — вздохнула она, склонившись над чашкой.
— А с кем ещё тебе это обсуждать.
Что-что, а в «не тех» чувствах к «не тем» людям Сириус немного разбирался. И в сложности проявления этих чувств тоже.
Наверное, на этом поприще их с Доркас отношения и преодолели взаимную непереносимость. Сириуса так долго раздражала возникшая в одночасье нерушимая дружба между нею и Марлс, что он даже не сумел разглядеть в ней нечто большее. Пока однажды не перехватил во время общей посиделки перед выпуском особенный взгляд, с которым Доркас смотрела на смеющуюся с какой-то шутки подругу. Раньше Сириус бы не придал ему значение, но тогда он уже знал этот взгляд.
Он так же смотрел на одного человека. И ещё дольше насильно заставлял себя смотреть на кого угодно, кроме него, чтобы вот так не попасться.
Как уже давно выяснилось, Марлин всё видела, когда они встречались. Оттого и невдомёк, как она не замечала чувства подруги — того трепета, с которым Доркас к ней относилась. Но как выяснилось относительно недавно, это Сириус позабыл, что Марлс мастерски умеет закрывать глаза на неудобные вещи. Почти как Сириус.
Тут два варианта. Либо ты просто не знаешь, что нужно делать. Либо знаешь, но тебе просто до усрачки страшно.
И когда полгода назад, за день до отъезда Доркас в Румынию, на заснеженном крыльце его дома появилась до костей продрогшая Марлин, обнимающая голые плечи трясущимися руками, он и узнал, какой из них верный.
— … я просто не смогла. Не смогла, Сириус… — зубы Маккиннон стучали громче дров в камине. Она нервно подносила к покусанным губам стакан с джином, но не сделала ни глотка. — …она призналась, так внезапно, я думала, что я смогу, но я…
Сириус гладил её по спине через плед, сидя рядом на подлокотнике. Слушал еле складывающиеся в цельные предложения обрывки мыслей. Он понимал реакцию Марлин, но сильнее ощущал жалость к Доркас, которая осталась одна с неопределенным «прости, я так не могу». Которой сам дал совет признаться до отъезда. Хреновый совет, очевидно. Но кто вообще стал бы слушать советы Сириуса по любовной части — ещё и бухого в стельку.
Только отчаявшийся человек, очевидно.
Потому что последний, к кому следует прислушиваться в таких делах — это, блядь, Сириус. Больше прока будет спросить дорогу у заблудившегося путника или секреты успеха у спившегося бездомного. Не по адресу. Сириус мастак разве что в вопросах, как достигнуть блестящего с эпическим размахом краха. И совершенно точно не умеет утешать. Или забыл, как это делается. Поэтому:
— Дерьмово. Но испугаться это нормально, Марлс, ты ж не знала.
— Я знала.
И дальше Сириус уже целенаправленно вслушивался в треск камина. Слова Марлин всё равно были громче.
— Конечно, я знала. Как можно не видеть этого, когда вы практически живёте вместе? Она сбивалась, если взгляды встречались чуть дольше положенного, всегда отводила свой первым, краснела от простых прикосновений, отворачивалась, когда я выходила из душа, воспринимала в штыки всех, кто проявлял ко мне симпатию… — ох, Сириус бы с лёгкой руки накидал ей инструкций «как можно не видеть этого». Достаточно быть кретином. — Я же не слепая. — Или слепым, да. — Просто чем настойчивее я спрашивала себя, а что будет, если правда вскроется, тем расплывчатее становился ответ. Я люблю её, но как друга же… а теперь…
В том, что там «теперь», Сириус окончательно запутался. Сама Марлс после той ночи тему не поднимала, хоть её тоска по подруге была заметна невооруженным глазом. Какого же рода была эта тоска, из Маккиннон и клещами не вытянешь. Отчасти он был рад, что, несмотря на небезоблачное совместное прошлое, Марлин пришла именно к нему в момент перелома. Отчасти желал бы вычеркнуть ту ночь из своей жизни, так как она вновь окунула его в другое прошлое.
Слишком похожая ситуация.
Разница лишь в том, что Марлин не была готова сталкиваться с кризисом ориентации даже из-за страха потерять друга.
— …признайся, скажи всё, что чувствуешь, пока есть возможность. Даже если кажется, что её нет, что уже поздно, лучше скажи. Потому что, когда её действительно не будет, это сожаление сожрёт тебя заживо.
Определенно, хреновый совет.
Признание не даёт никаких гарантий.
В представлении волшебников человек, ставший оборотнем, руководствуется животными инстинктами и скорее имитирует человеческое поведение, дабы вписываться общество, но обдумывая увиденное и подслушав ряд разговоров, я могу заключить, что наше представление в корне неверно. Пребывая в стае, я не раз слышал «мой волк» или «твой волк», и что-то подсказывает, это не претенциозная фигура речи. Оборотни говорили о «волках» как об отдельных личностях со своими желаниями, потребностями, волей и даже голосом. Возможно, я ошибаюсь, но сознание укушенного не подвергается никаким изменениям, он не обзаводится новыми чертами характера схожими с животными повадками. Он остаётся человеком. И, как и в случае с любыми человеком, на его становление влияют выпавшие на долю окружающие и внутренние факторы. Тем не менее, такой внутренний фактор, как разделение тела с ещё одной сущностью, в данном случае всё-таки перевешивает.
Мерлин, Альфард, ты слышал что-нибудь про абзацы!?
Есть два пути развития этих внутренних отношений. Вражда и «симбиоз». Оборотни, на протяжении всей жизни борющиеся со своим «волком», по сути, выгодны нашему сообществу. Они слабые, не представляют угрозы, в какой-то степени ненавидят себя больше, чем их ненавидят волшебники. Мне рассказали случаи, когда на утро после обращения человек просыпался с ранами уже несовместимыми с жизнью. Однако, если «вступить с ним в диалог», не подавлять животную сущность, она не будет пытаться нанести вред первому хозяину тела.
