И это к лучшему, им не стоит ни о чем знать. Сириусу не стоит знать. Ведь тогда смысл его… жертвы? — пусть будет жертвы — теряется. Ему нужно уйти, чтобы они смогли доучиться, чтобы смогли насладиться ещё одним годом хотя бы относительной беззаботности, прежде чем столкнуться с жестокой действительностью. А Римус знал своих друзей — они ворвутся в неё со всей самоотверженностью, считая это своим долгом.

Римус знал своих друзей.

Если он расскажет им истинные причины, вынуждающие его уйти, они его просто не отпустят. Потому что со всей своей горячей наивностью, они считают себя неприкосновенными, что им всё по плечу, что вместе они справятся со всем на свете. Это Римус знал, потому что он думал о себе ровно то же самое и ровно до той поры, пока действительность не пришла и не укусила его за зад.

Однако была одна вещь, которую Римус узнал о себе.

То, что он жалкий трус.

Потому что выход из ситуации был.

И речь не о просьбе помощи у Дамблдора. В словах волчицы был толк, она вообще ни разу ему не солгала — Дамблдор не сможет спрятать всех. Речь о том, чтобы сдаться в Министерство. Встать на учёт, обзавестись клеймом — это единственный способ уничтожить к себе интерес со стороны других оборотней, возможно, даже заслужить подобие одобрения отца. Но он не мог набраться смелости сделать этот шаг. Раз его жизнь разрушится в любом случае, раз ему нужно отказаться от всего, что он имеет, то Римус выберет скорее разгуливать меж руин на просторах, чем заточение.

Это ли не самая настоящая трусость? Не обращаться к Дамблдору, на самом деле понимая, тот либо сам сдаст его, либо использует по назначению, только подпихнув в объятия Сивого и сказав пару мудростей напоследок, а потом его нахрен прибьют за шпионаж. Ведь что Дэмиан, что Харли так легко считывали его мысли, им и легилименция не была нужна.

В стае нет ничего своего.

Видимо, это касалось и мыслей.

Не обращаться за помощью. Не говорить правду Сириусу, потому что тот начнёт ломать голову, искать решение, пути отхода. А когда не найдет их, предложит сбежать вместе, и Римус просто не сможет отказаться. Он не имеет на это право — разрушить ещё и жизнь Сириуса.

Но главное, он не сможет уйти, если Сириус будет умолять его остаться.

Поэтому Римус убедил себя, что выхода нет. И тот факт, что он защищает своих друзей, хорошенечко помогал. Как и пропитанные холодным потом кошмары, и навязчивый запах ошивающихся по близости оборотней, не дающих ему забыть об обратном отсчете.

От меня все уходят, все отворачиваются, но я не вынесу, если отвернёшься ты, понимаешь?

Эти слова Сириуса… это же было почти признание. Раньше Римус отдал бы всё, чтобы услышать их, а теперь отдал бы всё, чтобы заглушить. Они вырезались на подкорке поверх старой зажившей надписи тем же ржавым гвоздём, и так нечестно, что у него даже не было времени насладиться их сутью. Хотя бы один день. Скажи их Сириус на один день раньше… но он сказал их, когда в голове Римуса звенел чужой утробный голос, оглашающий условия сделки, перечёркивающей, сметающей облегчение, которое должно было принести это признание.

В итоге оно принесло лишь боль.

И хоть Римус и не ответил тогда, не дал Сириусу пустое обещание, его так легко можно было бы использовать как оправдание. Не уходить, потому что тот, даже не зная всей картины, просил никогда не бросать его, не отворачиваться.

Но если бы Сириус знал всю картину, что бы он ни говорил, в глубине души он бы сожалел о сказанном.

Потому что, на самом деле, Сириус вынесет, если он просто уйдёт. Чего Сириус не вынесет — так это правды. Что Римус вынужден бросить их, чтобы защитить. И как бы ужасно ни звучало — прежде всего, его. Не переживёт, если уговорит Римуса остаться, и потом кто-нибудь пострадает.

Сириус не переживёт несовместимую с жизнью рану, нанесённую заострёнными длинными когтями.

А всё остальное пережить можно. Можно вынести.

Как и можно вынести один год вдали от друзей, держась лишь за одну мысль, что они в безопасности. А когда он вернётся, когда всё будет позади, даже если они его не примут… что ж, Римус будет знать, что сделал ради них всё что мог.

По крайней мере, Римус верил, что останется прежним спустя этот год.

Год…

Это же не так долго?

— Следующий год будет самым долгим в вашей жизни! — Топала впереди Макгонагалл. — Отработки с последним звонком и до последнего луча солнца. Всем четверым! Вопиюще, просто вопиюще! Мистер Поттер, от вас я такого не ожидала!

— Что, правда? — Поднял брови идущий рядом Блэк, взглянув на так же удивившегося Джеймса.

Действительно, чего ещё можно ожидать от Сохатого?

— Ну, профессор Макгонагалл, это же традиция! И никто не пострадал, экзамены не сорваны, да и у всех хорошее настроение, — обежал тот декана, теперь шагая спиной вперед. Макгонагалл так резко остановилась, что они с Сириусом чуть на неё не налетели.

— Посмотрите на моё лицо, мистер Поттер. Похоже ли, что я в хорошем настроении?

Сохатый пару раз открыл рот, подбирая ответ, и Римус даже отвернулся, чтобы не видеть это фиаско. Сейчас же херню какую-нибудь ляпнет.

— Может, ваше лицо и не выражает эмоций, профессор, — ой-ой-ой, — зато глаза горят огнём справедливости!

Римус прям услышал, как вытягивается каждая морщинка Макгонагалл.

— Ага, это огонь расправы над нами, — прыснул ему в плечо Блэк.

— В мой кабинет. Немедленно. Вы первый, мистер Поттер.

Нам хана, — смирившись с участью, пожал плечами Джеймс и обернулся к устрашающе развевающейся мантии декана, которой оставалось пройти четыре метра до кабинета Трансфигурации. Они мысленно посовещались и решили пока не приближаться.

Макгонагалл, выжидающе выгнув бровь, взмахнула палочкой и дернула за ручку, но дверь не поддалась, а табличка трансформировалась в перевернутую букву «М».

— Пароль?

Все четверо заткнули смешки кулаками.

— Вы и мой кабинет заколдовали?! — Задымилась Макгонагалл.

— Все кабинеты, профессор, — гордо ответил Сохатый. Хвост аж пискнул от того, как сверкнули очки на носу ведьмы.

Она просверлила их мародёрскую шеренгу, перевела взгляд на дверь и тяжело вздохнула.

— Вон отсюда…

Сказано — сделано.

Они шустро, путаясь в ногах, сбежали и спрятались за ближайший поворот, высунув головы из-за угла. И, естественно, спалившись, шмыгнули обратно. Через секунду послышался хлопок двери, и — Римусу не показалось — Макгонагалл даже искренне усмехнулась.

— Что она сказала? — Вытаращились на него воодушевленные Джеймс, Сириус и Питер.

— Что Слизерин — факультет заносчивых змеёнышей.

Все поочередно отбили друг другу пять и наконец позволили себе откровенно расхохотаться.

Это чувство называлось «шалость удалась».

Они работали над этой выходкой полтора месяца, изучая портрет Полной Дамы и уделяя ей не меньше времени, чем подготовке к экзаменам. И вот, спустя полтора месяца, в день сдачи С.О.В. и Ж.А.Б.А. ни одна дверь в Хогвартсе не открывалась без произнесения пароля. А паролем являлось абсолютно любое, так сказать, нелестное высказывание в адрес Слизерина.

В результате с раннего утра тут и там раздавались громогласные оскорбления пресмыкающихся, и особым удовольствием было наблюдать, как самим слизеринцам приходится обзывать свой факультет, даже чтобы попасть в туалет.

Тем не менее, уговор есть уговор — никто не пострадал. Только тщеславие некоторых чистокровных личностей. Лили просто покачала головой и не разговаривала с Джеймсом всего лишь до обеда. Остальные же три четверти школы жали им руки так, что преодоление расстояния, обычно занимавшего пять минут, теперь занимало все пятнадцать. И, конечно же, на вопрос «как вам это удалось?» ответ был один — «секрет фирмы».

Существовал лишь один беспокоивший Римуса нюанс, о котором он расспросил Сириуса бесчисленное количество раз. А именно: не хочет ли он выбрать в качестве пароля что-нибудь не имеющее отношения к Слизерину? На третьем десятке «всё нормально, Лунатик» он таки сделал вид, что ему поверил. В конце концов, в этом была вся соль, и все до единого это понимали. Просто идея пришла им ещё до событий решающего матча.