Ослабшие ладони ударили по бёдрам вместе с отчетливым звоном разбившегося стекла. Сириус кротко кивнул. Потом ещё раз. А затем развернулся к нему спиной и опустился на «скамью», облокотившись на колени.
Задетые его словами струны души не нуждались в подписи. Для Сириуса там могло быть только одно имя. И Римус, разрываясь между тем, что ему сказать или сделать, положил руки на сразу же вздрогнувшие плечи и, наклонившись, обнял того поперек груди. Минуту Сириус не шевелился и будто не дышал, а потом на его предплечье сцепились бледные изящные пальцы — лучше любого возможного ответа.
— Так ты… вы… узнали больше о твоём детстве?
Римус, высвободившись, перешагнул скамью — благо рост позволял — и уселся рядом, доставая пачку Мальборо. Хотя бы одну он сегодня выкурит самостоятельно? Блэк терпеливо наблюдавший краем глаза, как он медленно возится с упаковкой, выбивает из неё сигарету и вставляет меж зубов, ненавязчиво прочистил горло, и кончик вспыхнул оранжевым огоньком. Не обращая внимания, Римус всласть затянулся, выпустил струю густого дыма и…
— Нет.
— В смысле? — Выпрямился тот, прожигая его профиль.
— В прямом. Нет, — безмятежно пожал плечами Римус, переведя взгляд на его ошалевшее лицо, и усмехнулся. — У меня было время взвесить это предложение, подумать над ответом. И ответ — нет. Ничего, кроме воспоминаний перепуганного мальчишки, слушающего перепалки родителей за стенкой, я там не найду. Это прошлое, а я хочу двигаться вперёд. Я наконец знаю, каким человеком хочу стать. Тем, на кого можно положиться, кому можно доверять. Тем, кто отвечает за свои слова. Я хочу стать сильнее и даже попробовать принять ту часть себя, что всегда отвергал. — Блэк многозначительно выгнул бровь. — Давно пора подружиться с сожителем и посмотреть, что он мне может дать, — м-да, над называнием вещей своими именами ещё работать и работать. — И, Сириус, — вложил он максимум серьёзности, — вне зависимости от стадии наших отношений, неважно какого рода, если ты близок к грани, я хочу, чтобы ты шёл ко мне, а не в бар. — Потому что я люблю тебя. — Потому что я волнуюсь за тебя.
Они промариновали друг друга долгими пристальными взглядами, будто играли в гляделки. На удивление Блэк сдался первым, ухмыльнувшись и закатив глаза.
— …черт, а я ведь почти возбудился от твоей речи.
— Да иди ты, — несильно толкнул его Римус, вставая на ноги, как Сириус ухватил его за руку, заставив обернуться.
— Хорошо, — без увиливаний и смешинок, — я обещаю постараться, — где-то Римус это уже слышал, — ну, не как в прошлый раз, — поджал тот губы. — И я тоже, — улыбнулся Сириус самой сногсшибательной своей улыбкой, — волнуюсь за тебя, Лунатик.
Он же не умеет читать мысли? Точно не умеет.
Но эта улыбка…
И Римус, потянув его на себя, закинул руку себе на плечо, а сам, зарывшись пальцами в живой прохладный шёлк, контрастирующий с обдающей жаром шеей, надавил на затылок несопротивляющегося, сразу открывающего навстречу губы Сириуса.
Когда они оторвались друг от друга, вокруг уже все было припорошено снегом.
Всё, кроме клочка земли, на котором они целовались под увешанными гроздями ветвями [ебучей] рябины.
====== Глава 1.29 Сюрприз (часть первая) ======
Каково это — целовать Сириуса Блэка?
Спустя полтора месяца, спустя сорок пять дней — порой пролетающих в одно мгновение, порой явно превышающих двадцать четыре часа — Римус мог ответить на этот вопрос. Естественно, не односложно. Недостаточно краткого или даже самого длинного и поэтично составленного прилагательного.
Это переизбыток ощущений, сотрясающих каждую клеточку тела, будоражащих каждое нервное окончание, запускающих разгоняющиеся до скорости света под кожей импульсы удовольствия. Каждое его прикосновение — ожог, новый наслаивающийся шрам, который Римус ни за что не захотел бы свести или скрыть. Это болезнь, которую он с радостью довёл бы до хронической стадии, потому что симптомы облегчают существование. Это лечение, в действие которого очень хочется верить, но оно ещё не доказано и не прошло ни одного испытания.
Однако если всё же требуется подобрать одно подходящее слово, то пусть будет — самозабвенно.
Блэк всегда целует его как в первый раз и в тоже время так, будто этот раз последний. Он до боли, до скулежа, до невозможности пылкий и в тоже время нежный. И он до одури любит растягивать прелюдию, заставляя Римуса до треска сжимать спинку кровати, сдерживая затуманивающее рассудок желание.
А ещё Сириус Блэк самая сексуальная, самовлюблённая, нечестная и ленивая задница на свете, которая делегирует ему всю подручную работу, но тут Римус, в принципе, не возражает. Если в его обязанности входит доводить Сириуса до экстаза, то он не прочь заниматься ею и сверхурочно, и в выходные, и до конца жизни.
Однако есть один момент. Особенный момент… конечно, не перекрывающий всю ту сбивающую напрочь пульс близость, не равноценный, он просто… особенный.
Это момент перед поцелуем.
Когда запирающее заклинание уже наложено, когда все неуместные шутки-минутки в исполнении Блэка уже обронены в тишину, когда руки Римуса уже обвиты вокруг его талии, а руки Сириуса грациозно покоятся на его плечах. Когда до соприкосновения губ остаётся сократить всего лишь жалкую пару дюймов, тогда-то он и наступает. Его можно сравнить разве что со свободным падением. Добровольным шагом в бездну. И эта всепоглощающая бездна в жалких двух дюймах напротив. Во вскипающих глазах Блэка.
Это чистое откровенное предвкушение и — есть у Римуса подозрения — не без доли любования своим отражением в его глазах. И честно говоря, Римус вообще не хочет думать о том, что Сириус в них видит на самом деле. Потому что на таком жалком расстоянии уже ничего не скроешь.
Но Сириус, помимо всего перечисленного, ещё и милосердный дьявол, которому Римус готов за гроши продать свою душу. И милосердие заключалось именно в том, что он не зачитывал вслух выгравированное в его открытой нараспашку душе признание, не распоряжался им как вздумается, как вещью. А дьявольская сущность проявлялась в чертовом умении имитировать этот искушающий взгляд в любое время дня, блядь, и ночи!
Собственно, спустя полтора месяца Блэк ассимилировался [в краях лазурных наслаждений, ага]. Он без стеснения облизывал его одними глазами в Большом зале так, что Римусу не удавалось толком поесть. Взял за привычку наведываться в библиотеку, периодически располагаясь напротив, видимо, чтобы удобнее было пялиться. Сбивал весь учебный настрой с самого утра, задерживаясь в проходе и закусывая губу, когда Римус пропускал того в ванную — непременно полуголого — так, что от желания закрыться в этой ванной с Блэком зудели вены.
Дьявольская похотливая скотина, в общем, бессовестно отвлекающая его от учебы и насущных вопросов.
Римус пока не приступил даже к первому пункту программы принятия себя от профессора Элерса. Он просто не мог сосредоточиться на звере. Только вроде у него получалось успокоить ритм сердца, прислушаться к дремлющему нутру, из-за двери доносился голос Сириуса, и приходилось начинать сначала. А когда до полной луны оставались считанные дни, и волк, проснувшись со сладкими потягушками, сам давал о себе знать, Римус уже чувствовал что угодно — аномальный голод, перевозбуждение, скрипящие суставы — но никак не гордость. Видимо, на ближайшее время его приоритеты укрепились в определенном порядке, который так легко не переставишь.
И хоть с Трансфигурацией и Зельеварением худо-бедно ситуация выровнялась, он явно проседал по Нумерологии и Древним рунам, требующих особой концентрации — практически транса, дзена. Его так же было весьма проблематично достичь под блуждающим по его лицу блядскому прицелу!
А стоило Римусу на днях взглянуть на календарь, на голову свалился ещё один не терпящий отлагательств насущный вопрос, и теперь словив такое редкое уединение в библиотеке, когда, по идее, ничего не мешало полностью отдаться переводам и транскрипциям, он нескончаемо вертел его, как намертво запечатанную шкатулку-головоломку.
