А они с Леной не знали этого…

Девочка горько рыдает, уткнувшись в колени матери, открывшей ей грустную истину.

Темнее чёрной тучи становится Джемалэддин…

Новые картины рисуются в разгорячённой воображением памяти Джемалэддина.

Зарубины приехали из Тифлиса. Боевая карьера внезапно кончилась для капитана. Старая рана раскрылась, и вследствие этого он не мог больше участвовать в строю. Для Джемалэддина наступили розовые дни с их приездом. Ласки доброй Елизаветы Ивановны, дружба Леночки и Миши, отеческое отношение самого Зарубина и добродушная воркотня неисправимого Потапыча всё это, вместе взятое, услаждало и красило жизнь юного пленника.

Его тоска по матери и по родным горам мало-помалу стихла… Когда смутное, как сон, известие о смерти Патимат, засохшей в тоске по сыну, пришло с Кавказа, Джемалэддин, уже тогда взрослый юноша, только и мечтающий служить под знаменем белого царя, перенёс его с покорной грустью.

Предчувствие говорило ему ещё тогда, при отъезде из Ахульго, что он не увидит больше матери. Он успел свыкнуться с этой мыслью и теперь трогательно покорился своей неумолимой «кысмет».

А тут снова ласковые, тихие, полные христианского значения речи Леночки, говорившей о смирении и милосердии Христа, поддержали его в тяжёлую минуту горя.

И не только о Боге говорила с ним Лена… Чуткая, впечатлительная девочка, жадно стремившаяся к познанию и совершенству, заразила этой своей жаждой юного Джемала… Они вместе читали русских и иностранных писателей, вместе следили за новыми произведениями литературы и искусств, вместе учились понимать это искусство. Весёлый, легкомысленный, жизнерадостный Миша далеко отставал в этом от них. Несмотря на природные способности, он учился лениво и кое-как переваливал из класса в класс, в иных засиживаясь по два года. Совершенно иные интересы притягивали его: он жаждал подвигов, войны, удалых набегов. Книга не удовлетворяла его… Его идеалом была война… Драться за царя и родину — было единственной целью и потребностью души подвижного и жадного на впечатления мальчика.

Пример отца страстно воодушевлял его.

Джемалэддин вышел в полк на три года раньше своего друга. Миша застрял. Он день и ночь бредил Кавказом, куда обязательно решил перевестись по окончании корпуса. Наконец желанный день настал, день счастья для Миши и глубокого разочарования для его друга.

Быстро проносятся картины, сменяя одна другую, заставляя снова переживать молодого офицера то яркое счастье, то тяжёлую тоску. Вот и оно, ужасное, полное невыразимого, безысходного отчаяния воспоминание. До них доходит слух о разграблении мюридами богатого поместья Цинандалы в Кахетии, о взятии ими в плен жившего в этом поместье, преданного русскому царю аристократического семейства, которое жестокие горцы угнали в горы.

Говорят о каком-то выкупе… об обмене пленных на аманата… Говорят, будто Шамиль требует сына назад и в таком случае только соглашается возвратить пленным свободу…

Вначале он не придал никакого значения слухам… Но вот они звучат всё явственнее, всё настойчивее… О нём, Джемалэддине, говорят всюду, его жалеют… Наконец сам государь призывает его к себе…

Шибко-шибко бьётся сердце Джемалэддина при этом воспоминании… Он до сих пор не может забыть задушевных речей монарха, сердечно приласкавшего его… Он, великий государь, ничего не требует, ничего не хочет. Он понимает, как тяжела, как непосильна будет задача для бедного Джемалэддина исполнить то, чего от него ожидают. Ему ли вернуться теперь назад, на суровую, дикую его родину, когда яркий светоч цивилизации преобразил совсем прежнего маленького дикаря? Государь только поясняет ему с необычайной лаской положение вещей, весь ужас неволи пленных женщин и детей, освобождение которых возможно лишь с возвращением сына имама в горы. Но он, Джемал, готов идти на все… Готов принести какую угодно жертву. И жизнь отдать за русского царя, за одну такую ласку готов он, Джемалэддин!

К тому же учение Иссы требует жертв, а он в глубине души горячий последователь этого учения… О, он принесёт эту жертву, во имя Иссы, во имя монарха, во имя милосердия!.. И потрясённый до глубины души, он даёт слово ценою собственного благополучия возвратить свободу пленной семье.

Ярко светит с неба февральское солнышко… Светит прямо на белую пелену снежных сугробов… Ослепительный, яркий морозный день, последний день зимы, повис над столицей… У окна квартиры Зарубиных стоит белая, тонкая как былинка, девушка, с ярким, как бы во внутрь себя ушедшим взглядом. Неизъяснимо кроткая улыбка застыла в её необычайно одухотворённом, милом личике.

— Джемал, — тихо, чуть слышно говорит она, — будешь ли ты помнить закон Иисуса? Будешь ли там у себя, в горах, милосердным и добрым, как Он нас учил этому?

— Лена! — может только выговорить, задохнувшись от волнения, молодой офицер.

Тогда белая девушка срывает маленький золотой крестик со своей груди и, быстро надев его на грудь своего друга, лепечет, вся так и сияя лучистой, светлой улыбкой:

— Не надо переставать быть мусульманином, Джемал, чтобы следовать его Закону! Бог Един на земле и на небе и у мусульман, и у русских, и у всех! Слушай голос сердца, и пусть этот маленький крестик предохраняет тебя от всего дурного в твоей тёмной, дикой стране! Не расставайся с ним никогда и, глядя на него, вспоминай о Заветах Иисуса!.. Исполнишь ли ты всё это, брат мой Джемал?

Что-то неземное осеняет белое личико худенькой девушки, и в одну минуту оно делается прекрасным, как ни у кого… Великая, мировая любовь делает красавицей дурнушку Лену.

Джемал смотрит в сияющее неземным светом личико, и ему кажется, что пред ним сам ангел Джабраил, посланный с неба…

— Всё, всё исполню я, что только повелевает Христос! Клянусь тебе в этом, сестра моя Лена! — шепчет он, охваченный глубоким чувством.

Она молча протягивает руку и кладёт её на голову своего друга, а он, повинуясь непреодолимому порыву, склоняется перед нею до земли…

И потом долгий, бесконечный, унылый путь, путь о бок с Мишей, который к этому времени получает назначение в одну из вновь образовавшихся русских крепостей Нагорного Дагестана… Длинный путь, исполненный тревог, и сомнений, и глухой тоски…

Всё светлое, радостное, хорошее осталось позади него, далеко, далеко… Неизвестное, тёмное, как бездна, будущее ждёт его там, впереди, глядя на него непроницаемыми и чёрными, как ночь, глазами…

Глава 3

Вновь воскресший. Пятнадцать лет войны

а высокой гористой площадке, покрытой лесом и как бы перерезанной горным источником, у самого подножия стремнины правильными рядами теснятся прочно выстроенные деревянные сакли, образуя между собой широкую улицу. На левой стороне её, дальше к востоку, стройно высится белый минарет мечети, заканчивающийся большим полумесяцем из красной меди. На правой стороне улицы, прямо против мечети, окружённый деревянным тыном из заострённых кольев, находится имамский дворец.

Из-за высоких стен не видно саклей дворца. Оба конца аула обнесены валами, а ворота, ведущие в него, снабжены небольшими башнями. Около западной башни находится окружённая низеньким тыном туснак-хана[72] с гудыней[73] внутри неё.

Недалеко от аула на правом берегу истока выстроен громадный сарай. Это завод Шамиля, где отливаются пушки. Рядом с ним такие же, но меньшие сараи: это кузницы, слесарня, мастерские и пороховые склады.

Большой аул с деревянными саклями, башнями и минаретом — это Дарго-Ведени, новая столица и резиденция имама.

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как бушующие волны седого Койсу приняли в свои холодные объятия неустрашимого всадника и его коня.

Отделавшись незначительным повреждением ноги, Шамиль, как оживший мертвец, поднялся из пены Койсу, чтобы с новой неутомимой энергией повести дело газавата с ненавистными его сердцу гяурами.