Как же больно! Как больно! Даже, когда сожженный и изуродованный с гниющей плотью, едва не отваливающейся кусками с моего тела, я шёл тысячи вёрст, я шёл и дошёл потому, что она ждала меня. Несмотря ни на что, ждала меня. Я это знал, я чувствовал это сердцем.
Ныне же вокруг меня был холод и темнота, потому что Аяи не было рядом. И она не ждала меня нигде, она не хотела больше никогда меня видеть, поэтому сбежала так…
…Да, так, как дрянная воровка! Как воровка! Я не могу этого вынести, она сбежала, не сказав ничего, не сказав даже: всё, не люблю тебя, не хочу больше видеть, ухожу…
…Как бы она сказала, она знала, что будет за этим…
…Что будет?! Что?! Да! Потому что она моя! Она моя! Моя была и будет! Кто сделал её предвечной?! Я! Я! И она не смела отворачиваться от меня!..
…Ты и теперь ничего не понял. Ты ослеп и оглох, потому что открыл свою душу, свои уши яду, тут же влившемуся внутрь и заполнившему тебя до краёв, вытесняя всё живое и настоящее, что там было прежде…
…Чушь! Чушь всё! Просто она дрянь, всё время обманывала меня за моей спиной. Всё время! Орсег, Эрик… Кратон, кто ещё, о ком я не знаю?..
…Безумец…
…Молчи! Слюнтяй и слабак!..
…Надо найти её и умолить простить меня и вернуться…
…Надо найти её, чтобы примерно наказать! Наказать! Прибить до смерти! Задушить! Убить её!!! Убить!..
…Умолять… умолять…
Но найти не так-то просто. Прошёл год, никто из предвечных не знал, где она, ни её гонцы: птицы, рыбы, другие животные не являлись ни к кому из нас.
Прошло ещё несколько лет, прошло десять и тридцать лет, прошло и пять сотен и ещё… Вообразите, что это значит…
Я объехал весь мир не один раз. Я летел самолётом, я плыл на кораблях, шёл с караванами, я много раз обошёл весь мир, все страны. Людей прирастало, страны становились многочисленнее, насыщеннее. Поднимались и падали династии, золото поднимало и губило народы. Последователи Ивуса, назвавшиеся христианами, превозмогли Рим настолько, что теперь гордая империя, что топтала и рвала христиан на части, империя, владеющая всем миром, как им казалось, потому что за пределы побережий Срединного моря они не хаживали и не знали, что помимо их земель существуют тысячи других стран и островов, теперь та империя управлялась христианами, словно в насмешку над прежними гонениями. А недавно они вовсе рассорились, не поделив, кто правильнее превозносит Ивуса, которого они же когда-то предали лютой казни. Это было забавно, днесь наблюдать за этим со стороны.
Встречаясь с другими предвечными, мы обсуждали это, и я ни разу не пускался рассказывать, что сам являлся ученикам Ивуса после его гибели. Все теперь верили и даже знали, что Ивус преодолел смерть проявлением Божественной силы в себе. Я не разочаровывал никого не потому, что я был так уж благороден, вовсе нет, а потому что я и делал всё это некогда только с этой целью: не дать имени и стремлениям Ивуса кануть в реку забвения, которая своими волнами стирает все имена и лица. В своё время я сделал это, потому что чувствовал свою вину перед ним.
Все имена и лица стирает время, все, кроме одного, кроме её… Аяиного. Так много времени мы ещё не оказывались на расстоянии друг от друга. За эти сотни лет я прошёл все стадии по кругу несколько раз: от ненависти и желания отыскать для того, чтобы убить, до отчаянного бессилия и желания упасть в пыль пред её ногами и умолять, умолять быть со мной, снова быть со мной. Или хотя бы позволить видеть себя. Хотя бы видеть. Хотя бы это. Я словно не вижу солнца сотни лет, я всё это время не живу…
Эрик отказывался видеться со мной. И это тоже было тяжело, если всегда прежде он больше скучал по мне, я это знал, и всегда было приятно встречаться после разлук, потому что я знал, что мой брат ждёт меня и будет счастлив встрече. То теперь, после того, как я почти выгнал его из нашей долины, куда по сию пору продолжаю возвращаться из всех своих скитаний, то ли в надежде, что застану там Аяю, то ли чтобы спрятаться от мира снова, я не видел его ни разу. Едва он узнавал, что я прибуду туда, где они теперь снова жили с Дамэ, Рыбой и Агори, он скрывался и не встречался со мной. Даже Эрик…
Никто ни разу не спросил меня об Аяе, вокруг меня словно образовался заговор молчания. Но я уверен, что и все остальные не знают, где она. Потому что даже Орсег ни разу не взглянул на меня победоносным взором, да и Вералга или, тем паче Басыр непременно сообщили бы мне, что Аяя теперь соединилась с кем-либо или предвечных, или смертных.
И всё же вечно так продолжаться не могло. Право… я устал уже и от жён, с которыми сходился лет на тридцать, снова рождались дети, мои жёны кто больше, кто меньше, любили меня, потому что я был богат, я продавал свои толковые идеи и даже разработки разным богатым и знатным вельможам для строительства в городах мостов, колодцев, водопроводов и иных полезных вещей, или новым учёным, и все они щедро платили золотом.
Я никогда не был расточителен, как мой брат, и склонен к роскоши, хотя на жён не жалел, но я не брал тех, кто привык сорить деньгами, мои жёны были вполне образованны, домовиты и очень красивы, из простых семей, иногда из купеческих. Из аристократок я не брал, что было делать мне с праздной красавицей? Дворцов для них строить мне не хотелось, а иначе ни один отец за лекаря, али алхимика, коим я представлялся и продолжал являться, свою дочь никогда не отдал бы. Так что мои избранницы были из середины. Да и не пристало и нельзя предвечному быть вблизи тронов, это всегда оборачивается бедой. Наш с Эриком трон навеки поглотил Байкал, а иные прочие вовсе не про нашу честь.
За эти годы я жил во многих концах мира, почти во всех странах, лишь на краткие промежутки возвращаясь в свои горы, где потихоньку развалилась пристройка, потому что никто больше не следил за ней и не подновлял, где сам дом я перестраивал уже несколько раз, ведь без меня и он хирел и косился, заваливаясь то на один бок, то на другой.
Шли годы, десятилетия, сотни лет утекали, я всё будто в том же дне, когда я проснулся и обнаружил, что Аяя ушла от меня…
И в то утро я едва не сломал зубы, кусая себе кулаки и плача, сорвал голос, пока кричал во все концы её имя, а после изрыгал ругательства, а после выл, упав на землю и катаясь, как больной зверь. И снова ругался и снова кричал. Я хотел броситься в погоню, но я не знал, куда? Никто и ничто не подсказывало больше мне. Её птицы и бабочки молчали, всё омертвело вокруг меня, как и я сам.
И теперь я не стал живее. И боль в моей душе не утихла, и одиночество только усиливалось с каждым днём. Причём в семейном кругу я чувствовал его только сильнее.
И вот я разыграл свою смерть для очередной своей жены, изобразив лихорадку, принял капли, которые замедлили мой пульс и остудили тело, и сказал ей и детям, «умирая», чтобы не держали тело, а похоронили в семейном склепе в тот же вечер, и «почил», сквозь ресницы наблюдая за всем, что происходило дальше. К счастью, никто не ослушался меня, мои сыновья, младшему из которых исполнилось тринадцать, а старший должен был жениться будущей осенью, уже и невесту сосватали из семьи богатого и уважаемого купца. Я решил «умереть» на этот раз раньше, чем обычно лет на десять, мне хотелось вернуться в горы и побыть там, в одиночестве и уединении несколько лет. И вот, несомый в гробу на кладбище и оплакиваемый своей доброй семьёй, я думал, до чего долгими мне кажутся эти часы, пока меня не оставят одного здесь…
Едва стихли погребальные песнопения, и я услышал, как, заскрипев, закрылась дверь склепа, я был готов выбраться уже наружу и сбежать, а жили мы на благословенной земле Италии, одной из прекраснейших стран из всех известных мне, но надо полежать немного, дождаться темноты. Странно, прежде я не испытывал такого нетерпения. Бывало, и вздремнуть успевал в своём произвольном оцепенении, сей же день, ни сон не шёл мне, ни хотя бы просто покой.
Полежав, как мне казалось, достаточно, я отодвинул крышку саркофага, что подалась легко моей силе. Верно, было уже темно, сумерки сгущались, еще немного и летняя ночь завладеет миром. Здесь, в склепе, я заранее спрятал злато и одежду, чтобы не убираться в похоронной, к тому же распоротой на спине для удобства одевания покойника. Переодевшись, набросив дорожный плащ на плечи, я оставил свою погребальную одежду и саван в гробу, снова задвинул крышку и поднялся по ступенькам к выходу. Дверь, однако, оказалась заперта, и я был вынужден выбраться, вылетев через окно – узкое как бойница, но всё же достаточное для того, чтобы я протиснулся в него.
