Позади дома раскинулся сад, обнесенный стеной; разбитый еще монахами аббатства, он славился тем, что зацветал на две недели раньше, чем все остальные сады в округе. Пройдя вдоль южной стены этого сада – и сделав при этом около сотни шагов – посетитель оказывался возле руин старого монастыря, которые в течение нескольких поколений служили каменоломней для близлежащих деревень; впрочем, несмотря на это, до сих пор пребывали в сохранности великолепные ворота, по которым можно было судить, насколько величественной и большой была эта постройка когда-то. Пройдя через эти ворота, вы оказывались возле ограды, отмечавшей границы старого кладбища, ныне распаханного фермерами, а затем и возле церкви – вполне хорошо сохранившейся, с высокой башней, однако не слишком интересной с точки зрения архитектуры, если не считать прекрасных медных украшений и большой статуи монаха, вырезанной из дуба – предположительно, это было изображение настоятеля аббатства, умершего во времена Эдуарда I. Примерно в ста пятидесяти шагах от церкви стоял домик викария – довольно современное здание, вовсе не имевшее никакой архитектурной ценности и построенное все из того же серого камня.
К югу от Эбби-Хаус простиралась небольшая лужайка, а за ней – сад, окаймленный кустарником и украшенный двумя великолепными кедрами. Одно из этих прекрасных деревьев стояло на самом краю участка, а прямо под ним пролегала тропа сквозь густой кустарник. Эта аллея, вдоль которой росли величавые липы, называлась «Туннелем» и заканчивалась небольшой поляной, на которой стоял Посох Каресфута. Озеро было отчасти естественным водоемом, расширенным и облагороженным монахами; длиной оно было примерно в милю, шириной – от пятидесяти до двухсот ярдов. Формой озеро напоминало мужской башмак: каблук был обращен на запад, как и дом, самая узкая часть башмака, «подъем», находилась напротив, а «подошва» уходила в восточном направлении.
Аббатство Братем в целом было прекрасным старинным уголком Англии, однако самой примечательной его чертой была атмосфера мира и покоя, царившая здесь с незапамятных времен. Здесь дух наш не был потрясен тем религиозным благоговением, которое обычно охватывает нас под сводами древних соборов – однако с не меньшей силой воздействовала на человека здешняя природа. Из поколения в поколение этот дом был местом обитания людей, схожих с нами; они ушли и были забыты, но дом – дом остался единственным свидетелем истории их жизни. Руки, давно обратившиеся во прах, сажали эти старые дубы и кусты орешника, которые до сих пор одеваются зеленью по весне, а осенью сбрасывают листву и всю зиму стоят, словно огромные скелеты, простирающие костлявые руки к небу в ожидании новой весны…
Здесь повсюду чувствуется бремя чужих жизней – давно закончившихся, иссякших, но, тем не менее, реальных. Здешний воздух полон воспоминаний, наводящих на те же размышления, что и серая пыль в каком-нибудь хранилище. Даже летом, в момент полного расцвета природы, это место навевает грусть. Зимой же, когда ветер стонет в голых ветвях деревьев, когда мокрый снег застилает пепельное небо, когда безмолвны птицы, а на почерневших лугах не видно скота – унылая меланхолия этого места становится физически осязаемой.
Этот старый дом, возможно, был порталом в те тусклые земли, которые мы называем Прошлым; камни его с печалью смотрят на безумное легкомыслие тех, кто вскоре неминуемо пересечет этот порог – и на мудрость умеющих слышать отголоски уроков прошлого, предупреждающих грядущие поколения.
Именно здесь и росла юная Анжела Каресфут.
Прошло около девяти с половиной лет с тех событий, что были описаны на предыдущих страницах. Однажды вечером мистер Фрейзер, священник, подумал, что весь сегодняшний день он провел в помещении, да еще и собирается посвятить себя чтению до глубокой ночи – так не лучше ли немного поразмяться.
Это был высокий худощавый человек, чье сложение выдавало нервную и развитую натуру; у него были темные глаза, чувствительный рот, он сутулился и отличался той особой бледностью, которую почти всегда приобретают любители академического учения – у него буквально на лице было написано «студент».
История жизни мистера Фрейзера была достаточно распространенной. Он обладал весьма хорошими академическими способностями, в молодости отличился в колледже, причем как в классическом, так и в математическом направлении. Будучи еще совсем молодым человеком, он был назначен в местный приход, благодаря некоторым связям – и вполне удовлетворился этим: доход получился приличный, население же было невелико. Освободившись таким образом почти от всех жизненных тягот, он погрузился в свои книги, занимаясь приходскими обязанностями, скорее, в качестве отдыха и развлечения, и никогда не стремился отказаться от своих бесцельных занятий в пользу борьбы за славу и успех.
Мистер Фрейзер был из тех, кого принято называть способными людьми, не нашедшими себе применения. Впрочем, если бы люди знали получше его застенчивую чуткую натуру, они бы поняли, что он, вне всякого сомнения, в большей степени создан для одинокого и мирного образа жизни, избранного им, нежели для того, чтобы стать частью активной и жадной толпы тех, кто на протяжении веков активно борется за возможность поскорее вскарабкаться по скользким склонам горы, которую венчает храм величайшего из наших богов – бога Успеха.
Таких людей довольно много вокруг нас; ты, мой читатель, наверняка знаешь одного или двух. С бесконечным терпением они трудятся, накапливая мёд знаний, прилежно собирают данные статистики, вычисляют путь звезд – и так без конца и без определенной цели. Как правило, они не пишут книг – они собирают знания ради самих знаний, ради обучения и ради чистой любви к ним, радуясь этому процессу и не считая его пустым трудом. Так продолжается из года в год их жизнь, покуда не иссякнет золотая чаша, не разобьется кувшин, которым они черпают из фонтана неведомого, и собранные ими знания не канут туда, откуда пришли. Увы! Одно поколение не может передать свою мудрость и опыт – особенно опыт! – другому поколению в совершенной и законченной форме. Если бы такое было возможно, мы, мужчины, стали бы богами при жизни.
Итак, стоял тихий осенний вечер в конце октября, когда мистер Фрейзер отправился на прогулку. Луна уже светила с небес, когда он вернулся от озера, по берегам которого бродил, обратно на церковный двор, через который ему предстояло пройти к своему домику. Однако к его удивлению, возле ворот в этом уединенном месте он заметил маленькую фигурку, сидевшую возле того места, где покоились останки старого сквайра и его невестки Хильды. Мистер Фрейзер пригляделся: фигурка, казалось, не сводила взгляда с могил. Потом она повернулась – и священник узнал большие серые глаза и золотые волосы маленькой Анжелы Каресфут.
– Анжела, моя дорогая! Что ты делаешь здесь так поздно? – с некоторым удивлением поинтересовался мистер Фрейзер, протягивая девочке руку.
Она немного покраснела и ответила довольно неловким рукопожатием.
– Не сердитесь на меня! – сказала она тихо. – Я была так одинока сегодня – вот и пришла поискать себе компанию.
– Поискать компанию здесь? Что ты имеешь в виду?
Анжела опустила голову.
– Ну же! – подбодрил ее мистер Фрейзер. – Скажи мне.
– Да я и сама толком не знаю, как же я вам объясню?
Священник выглядел еще более озадаченным, и девочка заметила это.
– Я постараюсь вам объяснить, но только вы не сердитесь на меня, как Пиготт, когда она не может меня понять. Иногда я чувствую себя ужасненько одинокой… Как будто я что-то ищу и не могу найти. Тогда я прихожу сюда, стою здесь и смотрю на могилу моей мамы – и чувствую, что я уже не одна, и мне не так одиноко. Вот и все, что я могу вам сказать. Вы считаете меня глупой, да? Пиготт считает.
– Я думаю, что ты очень странное дитя, Анжела. Ты не боишься приходить сюда ночью?
– Боюсь? О, нет! Сюда никто не приходит; люди из деревни не осмеливаются приходить сюда после наступления темноты, они говорят, что руины полны призраков. Джейкс мне сказал. Я все-таки, наверное, глупая, я их не видела ни разу, но очень хочу увидеть. Я надеюсь, это ведь не дурное желание? Только вот я однажды сказала об этом папе, а он весь побелел и разозлился на Пиготт за то, что она учит меня глупостям – только Пиготт здесь совсем ни при чем. Нет, я не боюсь сюда приходить; мне здесь нравится, здесь так тихо… Я думаю, если человек достаточно долго побудет в тишине, то сможет услышать то, чего не слышат другие люди.
