Филип вскочил с яростным воплем – и с губ его сорвалось проклятие в адрес Хильды.

– О, нет! – воскликнул его отец, пошатываясь от волнения. – Нет, не смей проклинать ее, она – как и другая несчастная – честная женщина. Проклятие это пусть падет на твою голову, ибо ты лжец и мошенник, ты лишен даже намека на честь, ты навлек позор и бесчестие на наше славное имя! Ты будешь проклят – и быть может, раскаяние станет мучить тебя. Ты солгал мне, ты солгал своей жене, еще ужаснее, что ты солгал несчастной, обманутой тобой девушке. Если ты не в силах сказать правду, то ты ее выслушаешь – и помни, что ты имеешь дело с тем неумолимым человеком, которого глупцы, ошибочно принимающие справедливость за насилие, называют Дьяволом. Я, Дьявол Каресфут, говорю тебе: я лишаю тебя наследства, лишаю каждой ветки, камня, клочка ткани, что принадлежат мне по закону, и проклинаю самым горьким моим проклятием! Я сделаю это сейчас, пока я жив – но и когда я умру, то, клянусь Небесами, все равно буду преследовать тебя!

Тут он остановился, задохнувшись, и стоял в ореоле пламени, воздев руку над головой, словно собираясь ударить сына; его сверкающие глаза и заострившиеся черты выражали такую ужасную ярость, что Филип невольно отпрянул.

Однако как любовь порождает любовь, так и ярость рождает ответную ярость, и в следующую секунду Филип ощутил, как проснулся его злой нрав. Он стиснул зубы и встал перед отцом.

– Делай, что задумал! – выпалил он. – Я ненавижу тебя! Я молю Бога, чтобы ты поскорее умер!

Едва эти ужасные слова сорвались с его губ, в лице старика произошли перемены. Он напрягся, выгнулся, прижал руку к сердцу и упал в кресло, задыхаясь и знаками указывая на шкафчик, стоявший в углу комнаты. Филип сразу догадался, что происходит: его отца настиг очередной сердечный приступ, и теперь он жестами просил дать ему лекарство, которое могло его спасти. В приступе обычного человеколюбия Филип мгновенно забыл о страшной ссоре и поспешил к шкафчику, чтобы достать лекарство. Возле шкафа стоял стол, а на нем лежал документ, который старый сквайр читал перед приездом мистера Беллами. Это было его завещание – дата, как и положено, была проставлена на обороте. Все это Филип увидел мельком, заметив при этом, что датировано завещание было несколькими годами ранее. Следовательно, это было то самое завещание, которое отец показывал ему несколько месяцев назад, и по которому наследником становился Филип.

Ему пришло в голову, что отец хотел сжечь это завещание – и вслед за этой мыслью пришла другая.

«Если он умрет прямо сейчас, то не успеет его уничтожить! Если не дать ему лекарство, то он – умрет!»

В чрезвычайных обстоятельствах мысль человека особенно стремительна. Филип был человеком решительным, если дело касалось его собственных интересов, к тому же кровь в нем кипела, а разум был ослеплен яростью и ужасом. Он недолго оставался неподвижен. Взяв бутылочку с лекарством из шкафа, он вылил ее содержимое в один из бокалов и подошел к отцу. Филип знал, что приступы эти, вызывая сильную боль, не лишали отца чувств. Старик перед ним лежал в агонии – но был вполне в состоянии понять, что говорит его сын.

– Послушайте меня! – медленно и отчетливо произнес Филип. – Только что вы сказали, что лишите меня наследства. Это лекарство спасет вам жизнь, но если я позволю бокалу разбиться – вы умрете, потому что больше запасов в доме нет. Поклянитесь Богом, что вы отказываетесь от своей угрозы – и я дам вам его. Поднимите руку, если клянетесь…

– Клянусь Небесами, я все равно буду преследовать тебя!

Наступила тишина, прерываемая лишь вздохами умирающего.

– Если не поклянетесь, я вылью его на ваших глазах!

Снова тишина, но на этот раз старик попытался встать и позвонить. Сын грубо отшвырнул его обратно в кресло.

– В последний раз: ты поклянешься?! – прохрипел он шепотом.

Страшная внутренняя борьба отразилась на лице старика, почти черном от боли; а потом из почти неподвижных губ вырвалось единственное слово – слово, которому суждено было навсегда остаться в ушах его сына.

– Убийца!

Это было его последнее слово. Он откинулся назад, простонал – и умер; в тот же миг пламя в камине неожиданно увяло, и комната почти погрузилась во мрак. Филип некоторое время стоял неподвижно – в ужасе от того, что он сотворил – и смотрел в тускнеющие глаза на мертвенно-бледном лице отца. Он был ошеломлен обрушившимся на него кошмаром, ужас которого он только сейчас осознал – и готов был пожертвовать в эту секунду своей жизнью, лишь бы повернуть время вспять.

Затем, однако, пришел в действие инстинкт самосохранения. Филип зажег свечу, подошел к телу и смочил лекарством губы и подбородок мертвеца, вылил несколько капель на сюртук, а затем разбил бокал на полу рядом с креслом – теперь все выглядело так, будто сквайр умер, пытаясь выпить свое лекарство.

Затем Филип испустил громкий вопль и стал яростно звонить в колокольчик. Через минуту комната наполнилась перепуганными слугами, одного из которых немедленно отправили за доктором Кейли. Тем временем, после бесплодных попыток вдохнуть жизнь в мертвое тело сквайра, его положили на тот же стол, на котором пятьдесят лет назад стоял гроб его матери.

– Убийца!

Затем наступила ужасная тишина: тень смерти обрушилась на старый дом, обняв его своими крылами. Мужчины ходили на цыпочках, стараясь приглушить шаги, а женщины плакали. Все они любили властного старика, да и произошло все слишком неожиданно. Голова Филипа пылала, он был обуян каким-то лихорадочным желанием действовать. Внезапно он вспомнил, что где-то наверху находится его жена; после пережитого встреча с ней более ничуть его не пугала, он даже желал ее. Найдя Красную спальню, он вошел. Было очевидно, что Хильда уже все знает – и она, и Пиготт, помогавшая ей раздеваться, плакали. При виде Филипа Хильда не удивилась – потрясение от смерти старого сквайра было слишком велико. Именно Филип и нарушил молчание.

– Он умер.

– Да, я слышала.

– Если ты уделишь мне несколько минут, я хотел бы поговорить с тобой! – бросил он довольно злобно.

– Мне тоже есть что сказать, но я слишком утомлена и расстроена, чтобы делать это сейчас. Увидимся завтра.

Филип повернулся и вышел, ничего не ответив, и Пиготт отметила про себя, что муж и жена не обменялись ни поцелуем, ни единым словом нежности, и что тон их короткого разговора был весьма холодным.

Вскоре после того как Филип спустился вниз, пришел доктор Кейли. Филип встретил его в холле и проводил в кабинет, где находилось тело. Доктор быстро осмотрел труп, скорее, соблюдая формальность, ибо с первого взгляда было ясно, что жизнь навсегда покинула этот сосуд.

– Мертв, без всякого сомнения! – печально промолвил он. – Мой старый друг наконец-то покинул нас. Он был человеком высшего сорта, справедливым и честным, несмотря на его нрав. Его называли «дьяволом», и он впрямь бывал жесток по молодости… но если я никогда не встречусь с дьяволом хуже него – значит, мне повезло. Однажды он был очень добр ко мне… очень! Как он ушел? Боюсь, ему пришлось испытать сильную боль.

– Мы с ним разговаривали, когда его внезапно настиг приступ. Я достал лекарство так быстро, как только смог, пытался влить ему в горло, но он не мог глотать и в судороге выбил бокал из моих рук. Через секунду он был уже мертв.

– Очень быстро… Быстрее, чем я мог ожидать… Он что-нибудь сказал?

– Нет.

Едва очередная ложь сорвалась с языка Филипа, произошел странный и пугающий инцидент – вернее, пугающий для того, кто только что солгал. Мертвое тело, лежавшее на столе, вдруг отчетливо шевельнуло правой рукой – той самой, которую сквайр вскинул над головой, проклиная сына.

– Боже! – воскликнул Филип, бледный как смерть. – Что это?!