Секунда, другая, Гридя хмыкнул, улыбнулся успокоившийся князь, одобрительно кивнул Семен, и еще через пару секунд в комнате раздавался веселый, бодрый смех молодых и сильных людей. Смеялся и сам Седов, а вернувшемся Федору, с любопытством оглядывающему веселящийся народ, ответил только Семен, махнув рукой на Николая Федоровича:

–Старче… случайно, говорит… тот все в себя прийти не может… случайно…

Заулыбался и Федор, но сказал тут же:

–Остальное все цело. Он на ощупь шарил, ближний баул взял.

«Ну да, света-то не было – с запозданием понял Седов – залезть-то вор залез, сумку нашарил, один ремень расстегнул, второй разрезал, а тут мы пошли, он услышал, схватил, что попало, и деру. А тут я.».

–Что же – сказал князь, перестав улыбаться – хорошо, что все так обошлось. Однако пора и с хозяином сего дома потолковать. Данило, ты его давно знаешь?

–Давно, и плохого сказать про него ничего не могу – практически тут же ответил то – мы тут постоянно у Евстрата останавливаемся, который год он тут двор держит, а до того, вроде, отец его держал. Нет, ничего такого за ним не было замечено.

–Однако ж тать этот к нам мимо всех его людей проник, да и одежа с обувкой его где-то тут должна быть… – задумчиво сказал князь – сдается мне, что без хозяина не обошлось… надо бы его к нам пригласить, сходи, что ли, Гридя…

Гридя радостно осклабился и рванул было на выход.

–Погодите – сказал Седов. Он еще не полностью вошел в, так сказать, нормальный рабочий режим, но это же было очевидно!…

–Вы что, хотите вот просто так его сюда притащить? А если он отпираться начнет? Давайте вот как сделаем…

Три минуты на объяснение, во время которого он еще раз увидел, насколько могут быть широко распахнуты глаза Гриди, а Семен, поняв, о чем речь, так хлопнул его по спине, что, наверное, оставил синяк. Остальные молчали, только от Данилы донеслось что-то уважительное про «вперехлест» и «накрест». Речные термины, видимо. Еще три минуты судорожной подготовки, и Гридя все-таки убежал за хозяином.

–Ох, старче… – сказал князь, пока все ждали их прихода.

–Что? – невинно хлопая глазами, отвечал тот – все из книг, я же говорил…

Может быть, князь уже созрел для того, чтобы все-таки высказать, что он думает о Седове, его книгах, его 21 веке, и вообще обо всем этом, но в коридоре (двери не закрывали) послышались шаги, и в комнату вошел хозяин постоялого двора, а за ним – Гридя. Им открылась примерно такая картина: во главе стола сидел князь, слева от него – Ефим, над листом бумаги с ручкой. Справа – Федор, с баулом перед ним и прикрытым пока свертком с серебром. У левой стены стояли корабельщики, у правой – Седов и Семен, прикрывая собой все еще сидящего в беспамятстве на лавке незнакомца. Гридя же оказался у хозяина за спиной, прикрывая тому путь к отступлению.

–Звали, бояре? – угодливым голосом, но без особого подобострастия, сказал Евстрат. Мало ли, что там у них, все вроде нормально было…

–Ты ли будешь Евстратий, хозяин сего постоялого двора? – скучным, «официальным» голосом спросил князь.

–Так – удивился тот – так я ж вам… как прибыли… – и он покосился на речников, но те стояли молча.

–Ведется мной расследование о грабеже на твоем постоялом дворе и покушении на убийство человека моего. А также о других грабежах, разбоях и случаях воровства, на реке Мологе в последнее время происходящих. Пиши, Ефим – опросный лист Евстратия, ну и далее, как положено…

Ефим склонился над бумагой.

–Перед тобой – негромко сказал ему на ухо сзади Гридя – Иван Иванович, Великий князь Рязанский, по своим делам поспешавший, да мимо твоего воровства пройти никак не смогший.

–Князь… Какого… какого воровства?! Какого убийства?! – ужаснулся Евстрат, заглядывая всем в глаза. Никто не пытался его схватить, что-то сделать, на лицах всех было полное равнодушие.

–Пиши, Ефим – продолжал тем временем князь – сего дня, дату, как положено, на постоялом дворе Евстратия, что на Мологе, в двух днях пути от Волги, был с боем взят человек, похитивший серебро княжеское, да бросившийся с ножом на человека княжьего же, желая убить того до смерти. Однако ж человек тот был схвачен, серебро при нем найдено, а видоками тому, кроме людей князя, два корабельщика псковских, Данило и Пимен именуемые. Ну, с прозвищами, напишешь там…

Ефим кивал, строча по продиктованному.

–Какой человек?! – продолжал спрашивать ничего не понимающий, но уже покрывшийся холодным потом Евстрат.

Князь отвлекся от диктовки и сказал, но не Евстрату, которого он теперь как бы и не замечал даже, а в пространство:

–Покажите ему.

Семен сделал шаг в сторону, отодвинулся и Седов, и хозяину открылся вид на сидящего на лавке человека, все еще бывшего без сознания. Если до того Евстрат потел холодным потом, то теперь вся кровь отлила от его лица.

–Признал? Вижу – равнодушно кивнул князь – а вот серебро, им уворованное и на нем найденное – Федор развернул сверток – вот поклажа наша – Федор развернул баул порезанным ремнем ко входу – а вот человек мой, чудом уцелевший – Николай Федорович повернулся боком, показывая распоротую поддевку – а вот нож воровской – и он достал нож, коротким замахом вроде как собираясь воткнуть его в стол, но в последний момент сдержав руку и положив, почти бросив, нож плашмя. Повисла пауза, после которой князь таким же скучающим тоном бросил:

–Ну что, сам расскажешь? А то сейчас этот оклемаетя, так мы и его расспросим…

И Евстрат принял правильное решение. Бухнувшись на колени, он пополз к столу, кланяясь, моля о снисхождении, тут же потекли и слезы, в общем, все было ясно. Точнее, не все, о чем князь и сказал:

–Подними его, Гридя. А ты, Ефим, не пиши пока.

Гридя с помощью Семена (тяжеловат оказался Евстратий) поднял хозяина на лавку напротив князя, и они встали за его спиной уже оба, держа руки на его плечах, мол, ежели что… однако тот и не помышлял о сопротивлении, а из его более-менее внятного рассказа выяснилось следующее: нынешней весной, как сошла полая вода, объявился у него на подворье этот самый человек, назвался именем Васька, но так ли это – он не ведает. Сначала с какими-то другими проезжающими остановился на постой, пил-ел, заплатил даже, да, видать, все высматривал, а по темноте пробрался в хозяйскую часть, да, пригрозив ему вот этим самым ножиком (чуть глаз не выколол, стервец), пообещал, что пустит на все подворье красного петуха, а его и семью его (жена, детишки, слезы, сопли) зарежет, если только… а вот просил он немного. Всего лишь сообщать о больших караванах, скупать по божеской цене вещи, передавать еду, да иногда пускать на ночевку. Правда, еще пригрозил, что ватага его, если что пойдет не так, и без атамана сожжет, зарежет и т. д., и т. п.

–А велика ли ватага? И где она обитает?

Велика ли, Евстрат не знает, так как никого, кроме этого Васьки, и не видел, а обитать должна где-то в лесу поблизости. Так как все лето он исправно передавал еду, человек на трех-четырех, сообщал о купцах, а также принимал товары, явно уворованные, немного, в основном – небольшое, но дорогое, но было и такое, что не под силу утащить одному человеку.

–Так ты что же – в голосе князя послышалась эмоция, и это было брезгливое удивление – одного вора с ножичком так испугался, что, считай, участвуешь в шайке воровской, уворованное скупаешь, кормишь их, приют им даешь?… Ясно, пиши, Ефим…

Нет, конечно, нет, Великий князь должен понять, что то все только лишь по принуждению да под угрозой жизни себе и детишкам, а он, Евстрат, всю жизнь к людям, и двор всегда в порядке содержал, и отец его здесь же был, пока не помер, вот и корабельщики могут подтвердить!! А тут, как накатило, варнак этот, не погуби, батюшка (слезы, сопли, слезы)!!!…

Князь, молча дождавшийся, пока Евстрат придет в себя, встал. В руке его что-то блеснуло, и через стол в лицо еще пока хозяину постоялого двора уперся не сильно и яркий, но слепящий луч света, и, моргая в слезах под этим лучом, Евстрат услышал все тот же скучающий холодный голос: