Однако Обсерватория под Гринвич-парком в Лондоне больше не является нашим домом.
Я ныряю в свой кабинет и устраиваюсь в кресле. Мой ультрасовременный компьютер может похвастаться тремя огромными плоскими экранами и звуковой системой, способной сбить терракотовую черепицу с крыши дома. Стены над мониторами украшены старыми плакатами со сценами из классических фильмов 1980-х годов и снимками малоизвестных панк-групп. У противоположной стены стоит старый, обитый велюром диван с розовыми подушками. Ума не приложу, зачем приволок его с городского блошиного рынка, разве что он напоминает мне о диване, который был у нас с Чиллом в комнате в Обсерватории, пусть и другого цвета.
На стене над ним между постером с изображением группы «Dead Kennedys» и кадром из фильма «Звездные войны. Эпизод IV: Новая надежда» висит одна из первых картин Флёр: кривобокое вечно- зеленое растение, покрытое снегом.
Я шевелю мышкой, и ряд мониторов над моим столом пробуждается к жизни. Панель безопасности издает звуковой сигнал, когда входная дверь открывается и снова закрывается.
Мгновение спустя на черно-белом мониторе передо мной появляется Флёр. Я надеваю наушники, наблюдая, как она идет по мощеной подъездной дорожке. Низкие каблуки ее сандалий постукивают, пряди длинных розовых волос развеваются на ветру. Всякий раз, глядя, как она уходит отсюда, я ощущаю тяжесть в груди.
Флёр поворачивается и посылает мне воздушный поцелуй. Красный огонек, связанный с ее передатчиком, быстро перемещается по карте на следующем экране, а GPS-трекер показывает каждый поворот, который она совершает по дороге с виллы к ее любимому кафе. Я слушаю вполуха, когда она входит в кафе и делает обычный заказ на высокопарном испанском. Сегодня за стойкой работает новый бариста. Я бросаю взгляд на запись с установленной на ее теле камеры как раз вовремя, чтобы увидеть, как он подмигивает, протягивая ей капучино. Я не очень хорошо знаю испанский, но мне удается уловить суть вопроса по обнадеживающему поднятию бровей.
– Он что же – пригласил тебя на свидание?
Флёр машет на прощание баристе.
– Если бы ты хоть время от времени ходил со мной на занятия, может, и понял бы, что к чему. – Я слышу, что она улыбается, по тону ее голоса и вижу по ее пружинящей походке, когда она неторопливо выходит из кафе. – Разве у тебя нет дел поважнее, чем шпионить за мной? Вроде ты должен был с кем-то встретиться?
– Нет ничего важнее того, что я делаю прямо сейчас.
Я разделяю внимание между ее GPS, жизненными показателями и кадрами с камеры на теле, потом поворачиваюсь ко второму монитору, быстро просматривая спутниковые снимки погоды и заголовки новостей за день. Горизонт чист на несколько сотен километров вокруг. Ничто не указывает на то, что в наш регион забрело чужое Время года – или подбирается к установленным Лайоном границам с целью вторжения.
Флёр тем временем распахивает дверь в свою языковую школу.
– Ты видел, что я оставила тебе на кухне сегодня утром?
– Булочку с корицей?
– Круиз по каналам Амстердама, – уточняет она, поднимаясь по винтовой бетонной лестнице. – Ты поговоришь об этом с Лайоном?
Эта ее затея вызывает у меня изжогу.
– Флёр, я не знаю, стоит ли…
– Он наш должник.
Красный огонек Флёр перестает двигаться, и я поднимаю голову, чтобы посмотреть передаваемое камерой у нее на теле изображение. Она стоит у двери класса со скрещенными на груди руками, отражающимися в стекле, и смотрит на меня.
– Я поговорю с ним, – обещаю я и вижу в отражении, как приподнимаются уголки ее губ и она легонько, для меня одного, улыбается и тянется к дверной ручке.
– Вернусь домой через несколько часов.
– Будь осторожна, – бормочу я в ответ.
* * *
Я не расслабляюсь до тех пор, пока красный огонек Флёр не занимает привычное место за четвертой партой во втором ряду класса. Чувствую укол сочувствия к Чиллу, моему бывшему куратору. Вероятно, и он волновался всякий раз, когда я выходил из дверей Обсерватории в течение тех тридцати лет, что я был Зимой. Должно быть, ему попеременно то снились кошмары, то нападала бессонница от беспокойства обо мне, пока я пребывал в большом мире.
На одном из экранов вспыхивает входящий видеовызов.
– Профессор, – приветствую я Лайона, пристегивая наручный монитор. Я еще не привык называть его Кроносом и не уверен, что он сам привык им быть. Наклоняюсь, чтобы надеть кроссовки, и добавляю приглушенным голосом: – Вы, как всегда, пунктуальны.
Я синхронизирую свой наручный монитор с программой отслеживания Флёр, убеждаясь, что красный огонек мигает. Еженедельные проверки профессора Лайона обычно долго не длятся. Если я потороплюсь, то успею добраться до парка и пробежать несколько миль, прежде чем Флёр вернется домой. Она даже не узнает, что я выходил из дома.
– Как и ты в кои-то веки. – Юмор Лайона сух, и иногда трудно понять, что выражает его формальный тон, сардонический он или искренний. – Кажется, ты собираешься уходить. Я тебя надолго не задержу.
– Прошу прощения. – Я настраиваю видеокамеру и сосредотачиваю все свое внимание на профессоре. – Все в порядке?
У Лайона вытягивается лицо. Он проводит пальцами по вискам, откидывая назад свои седые волосы, и трет глаза. Давненько я не видел у него такого простого человеческого жеста. Улыбка затрагивает его по-зимнему голубые глаза.
– В Обсерватории выдалась трудная неделя.
– Труднее, чем обычно? Я думал, что самое худшее для вас с Геей осталось позади.
После убийства Майкла, бывшего Кроноса, профессор Лайон и Гея вернулись в Обсерваторию с продуманным и ясным планом ее освобождения и преобразования – планом, который они тайно разрабатывали веками. Верные Майклу Стражи были пойманы и помещены в стазисные камеры Обсерватории. После продолжительного сна их будили группами и подвергали слушаниям в течение последующих месяцев, а Лайон с Геей тем временем заменяли их собственной командой безопасности, состоящей из Времен года и их кураторов, за которыми они долгое время наблюдали, не спеша выстраивая дружеские отношения.
Когда со старым режимом было покончено, Лайон и Гея разрушили прежнюю систему. Были установлены новые правила, осуждающие насилие по отношению к Временам года и поощряющие сотрудничество между ранее разделенными частями Обсерватории. Секретные отделы библиотеки были открыты для всех, и Временам года было предложено восполнить пробелы в знаниях о собственной истории, узнать правду о своей магии – правду, о которой мы с Флёр догадались сами и поведали миру: что в парах мы можем выжить даже за пределами сложной системы лей-линий, к которой нас привязал Майкл.
Были сформированы мозговые центры и комитеты действий, полностью состоящие из добровольцев, что позволило Временам года и их кураторам высказать свое мнение, вступить на путь, ведущий к мирному сосуществованию. Когда рейтинговая система лишилась смысла, пали и преграды между Зимним, Осенним, Весенним и Летним крыльями Обсерватории, и Времена года получили возможность общаться, вместе тренироваться и принимать пищу. По словам Лайона, случилось несколько драк, но по большей части переход прошел гладко. Тем, кто не хотел продолжать жить в Обсерватории, вроде нас с Флёр, было предоставлено право уйти. Их выпускали парами при условии регулярного мониторинга, и они получали ограниченную свободу передвижения для сохранения экологического баланса и обеспечения их безопасности.
Когда мы с Лайоном разговаривали на прошлой неделе, все вроде бы шло прекрасно: план Лайона и Геи осуществился относительно мирно. Трудности начального перехода остались позади, и мне показалось странным, что сейчас он выглядит таким измученным.
– Мы с Геей разбудили последних членов прежней Стражи.
– Самое время, – с горечью замечаю я. Одной угрозой меньше.
Личная гвардия Майкла – группа элитных Стражей, обладающих магией всех Времен года разом, – выследила нас и совершила нападение всего в нескольких милях отсюда, и Стражи, которые дольше всех провели в стазисе, считались для нас с Флёр самой большой угрозой. Не думаю, что когда-либо забуду прищуренные глаза Кай Сэмпсон за мгновение до того, как она выпустила в меня целую тучу стрел. Или звериный оскал Дуга Лаускса, когда он бежал по замерзшему озеру, намереваясь убить меня. Я более чем готов к тому, чтобы Лайон назначил им заслуженное наказание.
