Эмбер задумчиво прикусывает губу.

– Возможно, Хулио был прав, и отправиться всем вместе в поход – не самая плохая идея.

Я прижимаю ладони к глазам.

– Что-то я совсем перестал тебя понимать.

– Может быть, вам с Флёр нужно на какое-то время отвлечься. Ну, знаешь, вернуться туда, где вы чувствовали себя уравновешенными.

Я мысленно возвращаюсь к тому времени, когда мы были в бегах, но никак не могу вспомнить, где же нам в последний раз было хорошо. Каждое совершенное на первый взгляд воспоминание о нас вместе в то время омрачено опасностью или катастрофой. Идеального момента не было никогда. Как не было и никакой гарантии, что мы выживем. И безопасных мест тоже. Мы с Флёр приняли как данность, что в любой момент можем умереть, и с головой ныряли в смерть, осознавая, чем рискуем, ради шанса быть вместе. Мы обретали равновесие вопреки опасности, а не потому что оба чувствовали себя защищенными.

– Но запрет на поездки…

Эмбер подавляет смешок.

– Когда это тебя раньше останавливали правила?

У меня голова идет кругом.

– Эмбер, ты гений! – Я наклоняюсь над клавиатурой, быстро набираю электронное письмо Лайону с просьбой перенести нашу встречу и вскакиваю на ноги. – Позвоню тебе позднее.

– Подожди, Джек, куда ты собрался? – кричит она.

Лучась улыбкой, как сверкающий на солнце иней, я хватаю свои ботинки и бегу к двери.

– Пока не знаю. Но мы что-нибудь придумаем.

Мою студию наполняют успокаивающие ноты акустической гитары. Запись представляет собой микс, который Хулио сделал для меня после того, как я пожаловалась, что скучаю по его исполнению старинных народных баллад, современных поп-песен и классического рока. Чистое сопрано Эмбер гармонирует с насыщенным тенором Хулио, возвращая в ту ночь, которую мы провели, сидя на пыльном полу захудалой лачуги с кружками консервированного тушеного мяса в руках, слушая их пение под аккомпанемент потрескивающего огня.

Я отворачиваю мольберт от окна и беру кисть, позволяя музыке Хулио унести меня в далекие дали, пока рисую. К середине записи сцена на холсте полностью меняется. Склон холма потемнел до глубокой полуночной зелени, в воздухе появился дымок из трубы, возносящийся над покрытыми инеем ветвями.

Я отступаю на шаг, чтобы посмотреть на то, что получилось, и очень удивляюсь, когда узнаю расплывчатые кривые очертания пруда. Нашего пруда. Того, что рядом с хижиной дедушки Джека, куда Джек водил меня кататься на коньках под звездами.

С болью в сердце задаюсь вопросом, что он подумает об этом рисунке. Захочет ли повесить его на стену или ему будет грустно смотреть на него?

Я снимаю выпавший волосок с кончика кисти, изо всех сил пытаясь вспомнить свою жизнь до того, как Гея дала мне магию земли, которая впоследствии стала неотъемлемой частью меня. Мысль о том, что ее вырвут из меня, отдалась невообразимой внутренней болью. Не представляю, кем бы я была без своей силы. И хотя меня пугает мысль о возвращении Джека в Обсерваторию – о том, чтобы доверить его кому-то столь могущественному и хитрому, как Даниэль Лайон, – возможно, с моей стороны неправильно удерживать его от этого шага.

В животе урчит. Небо в окне над садом потемнело, и ночные насекомые подпевают тихим напевам гитары Хулио.

Я собираю кисти, несу их к раковине, открываю кран и мылом смываю краску. Легкий ветерок доносит через открытое окно едва уловимый запах дыма, который, кажется, прилетел ко мне прямиком с моей акварели!

Я замираю над раковиной, продолжая сжимать рукой кисти.

Выключаю воду, затем музыку, и тревожащий запах дыма становится сильнее.

Медленно кладу кисти на стол, мысленно возвращаясь к оповещению Лайона о нескольких мятежных Временах года, которых пока не смогли поймать. Где-то на вилле раздается громкий щелчок. Я резко вскидываю голову, устремляя глаза к потолку, когда свет гаснет, погружая студию в темноту.

– Джек? – громко зову я, направляя свою магию к корням окружающих виллу деревьев, но не чувствую боли – ничего не горит.

Вытирая мокрые руки о халат, я подкрадываюсь к окну и делаю глубокий вдох. В дыме не ощущается привкуса магии. Я уверена, что запах принадлежит не Осени. Может быть, даже не человеку. Во всяком случае, едкий запах сигарет из леса не долетает.

Снимаю халат и кладу его на высокий табурет. Когда я открываю дверь, по вилле эхом разносится еще один щелчок, и в коридоре гаснет свет. Я напрягаюсь от очередного щелчка, погрузившего во мрак сначала тренажерный зал, а затем и соседствующую с ним игровую комнату…

Мой разум устремляется к корню.

– Джек? – Я с опаской выхожу из студии, чуть не спотыкаясь обо что-то на полу.

И ахаю от неожиданности.

Во мраке мерцает белая свеча-таблетка, а рядом с ней на сложенном листе бумаги лежит лилия – одна-единственная идеальная лилия.

Я наклоняюсь, чтобы поднять то и другое. Прижимая цветок к груди, выглядываю в коридор, но там никого нет. Я разворачиваю записку, поднося ее к свече, и читаю:

«Давай сбежим сегодня вечером.

Никаких передатчиков или сотовых телефонов.

Только ты и я, вне сети…»

Дорожка из горящих белых свечей ведет на веранду. Я подкрадываюсь к краю площадки второго этажа и перегибаюсь через перила. На темном дворе внизу Джек жжет костер, весело потрескивающий в круге тщательно уложенных камней. На траве расстелено одеяло для пикника и лежит коробка жирной пиццы с пепперони, запах которой чувствуется даже отсюда, рядом – пакет зефирок и две запотевшие бутылки пива.

Лицо Джека светится в мягком оранжевом свете, и мое сердце трепещет, когда он улыбается мне.

С лилией в руке я спешу вдоль мерцающей дорожки из свечей, шлепая босыми ступнями по ступеням изгибающейся лестницы, и через открытые двери патио выхожу во внутренний двор. Здесь свечей еще больше, они выглядывают из прохладной травы вокруг залитого лунным светом бассейна, отмечая путь к костру Джека.

Ночь пахнет цветами джакаранды и огненного дерева[5], расцвечивающих сад буйством ярко-оранжевых красок. Я переплетаю наши с Джеком пальцы, а он убирает выбившуюся прядь волос с моего лица.

– С годовщиной.

– Это потрясающе, – шепчу я, обнимая его за талию.

– Это ты потрясающая. – Он берет лилию и закладывает ее мне за ухо, поглаживая большим пальцем по моей щеке и широко улыбаясь. – И ты вся в краске, – смеется он, стирая пятно.

Покраснев, я провожу по лицу тыльной стороной ладони.

– По-твоему, я не готова для нашего свидания? В таком случае могу сходить привести себя в порядок, – говорю я, вырываясь из его рук.

– Не смей. – Обхватив меня за талию, он притягивает меня к себе.

Запрокинув голову, я смотрю на звезды. На фоне темнеющей за нашими спинами виллы они кажутся ярче, чем обычно, и от их вида у меня перехватывает дыхание. Как в ту ночь, когда мы лежали бок о бок на спальном мешке Джека на горном склоне в Теннесси. Джек тоже глядит вверх, лениво вырисовывая круги у меня на пояснице, и мне становится интересно, вспоминает ли он ту же ночь, что и я.

– Вне сети, значит?

На сердце становится тепло от осознания того, сколько усилий и фантазии он приложил, чтобы сделать мне этот сюрприз. Мы застряли здесь до тех пор, пока Лайон не отменит запрет на поездки, но каким-то образом Джеку удалось превратить наш двор в волшебное тайное место, укрытие от внешнего мира.

– Куда бы ты отправилась, если бы могла поехать куда угодно, Флёр? – Его улыбка мягкая и уязвимая – такой же он одаривал меня на судне, когда мы спасались бегством из Лондона.

– В любое место?

– Да. – Тогда он сказал мне то же самое. Пообещал, что мы сможем поехать куда угодно.

Закрыв глаза, я мысленно возвращаюсь к холсту в студии, выводя испачканными краской ногтями фигуры на его груди.