– К-какого ещё «целовецка»? – насторожился, колупая яичко, Упырь. – Жениха что ли?

– Ой, да какой жених! – белобрысое лицо Яны стало пунцово-сиреневым, и Упырь насторожился ещё больше, аж протрезвел. – Так, знакомый один. Он вечно влипает в какие-то истории – ты же знаешь сегодняшние времена. Видят – молдаван – и цепляются, мол, бабки гони. У них там работать негде, вот он и уехал.

– Молдаван??? А ты причём? – пытался докопаться до сути пан. – Он, вроде, тебе и не ровня. Твоё здоровье, Яночка. Христос, как говорится, того, хе-хе…

– Я-то ни при чём. Но он приехал в Германию, назвался моим братом.

– Братом? – расхохотался Упырь. – Они же черномазые, молдаване-то, ё-моё – какой он брат польской литовке?

Упырь считал себя не только паном, но и литовцем тоже. Его родина в своё время относилась и к  Литовскому княжеству, а дочка родилась в тех  краях.

– Сама удивляюсь, как ему визу дали. Сказал – брат, на слово поверили, не проверив... Выхожу из дома – он под дверью стоит: здрасьте вам. Пришлось принимать. Думала – на работу устроится. Даже с подружкой одной его свела, она могла бы замуж за него выйти, чтобы статус оформить. Так он ухитрился что-то натворить, я не в курсе, что именно. Ну, его кинули в застенок, и он мне названивал и хныкал, что его оговорили и он ни при чём, и надо адвоката. Он, типа, потом деньги вернёт.

– Ну? – смотрел на неё с недоверием пан. Он в заграницах не бывал и то, что дочка рассказывала, представить ему было трудно: что значит – оговорили. И как это – в застенок.

– Так наши там вечно во что-нибудь влипают, – объяснила дочь, разбирая и раскладывая на столе разноцветные салфеточки с вышивкой по краям. – Там же всё по-другому, не как здесь. Там везде на всё закон. Даже в машине своей с бутылкой откупоренной нельзя: увидят – машину отберут, и штраф немаленький впаяют.

– Ёкарный бабай, блин. А ты говоришь, чтоб я туда ехал, хе-хе… Шалишь, брат. Я здесь живу, как хочу. Ну, а дальше что?

– А дальше – что? Назанимала у подруг двадцать тысяч ему на адвоката.

– Двадцать?! Тыщ? Евро!!! – изумился пан, даже не в силах представить такую гору сотенных бумажек в бороде Карла Маркса. – Ты что, рехнулась, блин?!

– Обещал же вернуть.

– Обещанного три года ждут. – Пан культурненько булькнул в рюмашку-пятидесятиграммовку, втайне пожалев, что при дочери нельзя из горла. И строго добавил: – И то это раньше было. А сейчас и вовсе не дождёшься. Ну, ёлки же моталки! Двадцать тыщ! Евро!!! И что? С Христос-воскресом тебя... Вернул?

– Нет, конечно. У него же работы нет, – дочь слегка пригубила, предварительно протерев ёмкость взятой из кармана салфеткой, и пан, насмешливо наблюдая за её действиями, подумал: «Такая же гнида, как Динка. Отцом брезгует, с-сволочь…»

– Вот я и прикинула: а что, если, папа, он у тебя поживёт, присмотрит за тобой,  пусть эти тысячи как-то отрабатывает. Всё тебе польза будет. Заодно отсортирует твоих бомжей. А то живёт куча каких-то бездомных, ничего не делают, пьют только. Ни арендной платы от них, ни работы. Хоть разгонит.

Так и появился у пана этот Андрюшенька-Душенька.

Но с тех пор, как он поселился у Упыря, тому «жить стало лучше, жить стало веселее». Долговязый парень провёл ему спутниковое телевидение с сотней каналов и взял на себя все заботы о строительстве: сам  возился с проектной документацией, сам закупал стройматериалы, сам расплачивался с рабочими. Пану оставалось лишь смотреть передачи и корректировать видимые огрехи, типа приобретения постылой водки вместо вожделенного коньяка. Ну и кое-какой контроль всё равно приходилось осуществлять, не отдавать  же в руки молдавану вообще всё: и деньги за аренду и счета в банке – пенсионный и сберегательный. Так что поначалу пан внимательно следил, куда и сколько пошло. Хотя углядеть за всем было ему уже нелегко. После того, как жизнь его, наконец, вошла в  русло и шкалики в доме не переводились, почувствовал пан Упырь, что пора бы и ему на покой. И дочке так и заявлял по телефону:

– Этот хмырь с-сволочь ещё та, конечно, хе-хе… Но своё дело делает. Вот отстроимся – и бросай ты эту долбаную Германию на хрен!

– Ой, папочка, я такая счастливая, такая счастливая! – лопотала в телефонную трубку дочурка. – Здесь же такая безработица, тем более для нас, для русских!

– Фаш-ш-шисты, – шипел пан, опрокидывая в горло шкалик. – Мало мы их, гадов, хе-хе…били.

И ему казалось, что он и в самом деле бил этих гадов, хотя не только  он, но  даже отец его в глаза не видел их фашистской формы, а немецкий крест и медаль, которые пан  выкопал у себя в огороде, он уже продал коллекционерам по цене бутылки. И зажжённый гневными мыслями шёл пан Упырь шуровать кочергой в настоящей русской печке, которую построил у себя на втором этаже в память о родном Упырёве.

***

Со временем жизнь вошла в колею: теперь Андрюха целыми днями спал, а ночами где-то промышлял, являлся лишь на рассвете. Усталый, как коняка после пашни. И чтобы расслабиться, снять ночное напряжение, после принятия утренней дозы происходили между ними долгие умные беседы о жизни, о превратностях судьбы.

– Вот ты, Прокопыч, как и я – губка, на которую упала спора мысли, – ловко заворачивал Андрюха, подавая ему на завтрак щи, заделанные в печке. – И вот если  эта мысль подошла, – нажимал он, – в умной голове она расцветёт, правильно? И даст плод. По природному циклу.

– Это у тебя, Андрюха, время потому что есть, блин, – хихикал пан, гордясь тем, насколько он умнее молдавана. – Ты подождать можешь, – кивком приказывая тому разливать по стаканам, продолжал он. – А мне уже неинтересно и некогда ухаживать и ждать цветка хе-хе-хе… мирты на балконе. Зачем мне, например, тебя уговаривать развить что-то, что, блин, не пригодится завтра? Жить, хе-хе, как ни банально, нужно реальным. И мне фиолетово, как живут другие – у нас разная система координат.

Пан вслушивался в себя, отмечая, как струйки золотистого напитка растекаются по каждому его капилляру, и заканчивал свою глубокую мысль: