– Папе – шестьдесят? – вкрадчиво поинтересовалась Витка после гнетущего молчания.

– Шестьдесят пять, – машинально ответил Витька, занятый своими мыслями.

***

И вот третья, последняя терция. Великолепный бык с сияющими, как золото, крутыми боками и рогами, подобными восходящей луне над серебряным пятнышком во лбу, мускулисто побежал по внутреннему кругу арены. Алая «розочка»  в ушах, кучерявая шерсть на холке, восторженный рёв трибун.

Это ты, Апис? Или его многомиллиардная копия в отражённом мире? Поигрывая мулетой, по кругу прошёлся тореро. Он – женщина. Бык не хотел убивать женщину…

Эти корриды Виктора уже достали! Он и во сне знал, что это сон. И решил, наконец, его закончить. Ну, право же – невозможно на протяжении стольких месяцев чувствовать себя то в шкуре тореро, то в шкуре быка. Так кто же кого? Нужно решить, на чьей стороне сам Виктор и вычеркнуть этот бесконечный сон из повестки ночей!

– Слышь, шеф! Это, как его… твоя дома?

Тощий как высушенный кузнечик, чем-то на него и смахивающий, мужичонка в замызганной телогрейке и в давно не чищенных ботинках уставился на Вита лысым, без ресниц оранжевым глазом, словно петух. Второй у него заплыл под объёмистым фингалом. Из кармана торчала початая чекушка.

– Хозяйка твоя мне нужна, – чтобы Виту стало яснее, разжевал мужик. И добавил, наверное, для острастки: – А то ить не буду руки марать, бля.

– По какому делу? – попытался пролить свет Вит, разглядывая поросшее редкой шерстью синеватое запястье, торчавшее из другого кармана.

Мужик с лёгкой насмешкой сплюнул в снег. Слюна у него была коричневая.

– А секрет.

Он с минуту помолчал, критически разглядывая тоже молчавшего франтоватого Вита.

– В общем так. Скажешь: деньги вперёд – или не буду руки марать, поял?

Мужик сморкнулся в кулак, отёр ладонь о штаны и демонстративно вбултыхнул остатки пойла в рот.

– Я за сто гривен аванса не работаю, поял? Так и передай.

– Слушай, братела, – перешёл на понятный мужику тон Вит. – А что ты с бабой дела решаешь? Ты со мной реши. А я не в курсе. Расскажешь – будут тебе деньги вперёд.

– Не, не имею права, – попробовал уклониться тот. – Я бы зашёл к ней сам. Но мне нет резону светиться в подъезде, на этаж лезть, поял? Ты ей передай. Она поймёт. А я пока тут покручусь, поял? Выйдет – гонорару передаст, я и того…

У Вита не было времени раскалывать мужика, он торопился на вызов и, выдав ему десятку на пропой, пообещал через пару часов вручить и «гонорар». Вот только вернётся – и они вдвоём посидят в ближайшей кафешке: выпьют, борщецом закусят, поговорят по душам. И обсудят, так сказать, цену вопроса.

– А не врёшь, шеф? – придвинулся к Виту мужик, обдав его запахом перегара и застарелого пота.

– Слово мужчины, – заверил Вит, вызвав его кривую усмешку.

– Ну, смотри. Мужик сказал – мужик сделал. А то ить я знаю, где живёшь, – ухмыльнулся он, вдруг засветив внезапно блеснувший из-под полы «Катран» – настоящий штурмовой нож, который у десантников считался покруче автомата.

И исчез, как и не появлялся. Оставив Вита с по-галочьи открытым ртом. В Чечне, чтобы выйти из-под обстрела, солдаты разламывали «Катраном» кирпичные стены и, как консервные банки, вскрывали металлические двери. Нож, воткнутый в стену, выдерживал человеческий вес…

– Ты думаешь – я, бля, обычный, пропойца? – боком, по-петушиному, вглядывался он в Вита, когда они  встретились снова. Подчёрпывая со дна тарелки густую жижу, он выкладывал своё наболевшее.

– Представь, новогодняя, бля, ночь. Звёзды, что на кителе пуговицы. Воздушок – на хлеб мажь. А тут чечены! А у нас, бля, зелень, в основном. Поял? Слыхал про 131-ю мотострелковую? А кто о ней, бля, не слыхал! Майкопская бригада. 157 человек положили – две трети! Но вокзал тот грёбаный удержали, поял? И Савин, полковник наш тоже там лёг – царствие ему, бля… Вот был мужик! Меня, кстати, Славой зовут, – ткнул он Виту руку с обломанными ногтями. – Бум знакомы. Так вот я и говорю: всю жизнь мы в войнушку играем. Славой погосты покрываем. Всю жизнь, на изнеможение, бля. Кладём своих штабелями, бля. Курганами кладём! Ведь ладно при царе, к примеру. И то Суворов наш, бля, распугал всех войной не по понятиям – победил двадцатью тысячью сто тысяч турков. В пух, бля и в прах! А в чеченскую мы ить только на живой силе выехали. А солдатиками да калашами, бля, нынче только негры воюют! Поял? Негры черножопые! У всего командования за такое надо бы погоны сорвать и зелёнкой, бля, лбы мазать! Клеймить гадов, бля – поял?

– И вот ведь что интересно, – опрокинул он  в себя графин. – Из бюджета российского, выгребают, бля, около ста миллиардов рублей на поддержку режима, бля, сегодняшней Чечни. Ты поял? За что полегли ребята, а? Вот за что, я тя спрашиваю?! Нет правды. И Бога нет. Хоть мы все ему там молились. Всё, бля, на лохов рассчитано!

– И ещё скажу, – перегнулся он через стол к самому лицу Вита. – Если запад, бля, теряет своих в войнушках, то ведь как-то умножает, бля, благосостояние, то есть, народца своего. А в 45-м мы победили, уйму народу, бля, положили – и как до 41-го сидели в жопе, так и по сегодня, бля, в жопе сидим! Поял? В самой что ни на есть жопе. А шанс-то был. Был шанс-то.

И оттого, что Вит сидел молча, не спорил и своё не доказывал, новый знакомый махнул рукой и сказал неожиданно обыденным голосом:

– А по твоему делу я так скажу: гони ты эту сучару, бля. Змеюку подколодную. Она же подряжала меня батю, как я поял, твоего замочить, поял? Из-за хаты. Всё одно – старый, говорит, одинокий. Двести долларов, бля, обещала.

Вит, было, вскинулся, но мужик неожиданно сильной рукой удержал его на месте и посмотрел  с насмешкой:

– Сиди, бычок. Приморский бульвар, десять. Так, бля? Верхний этаж. Железом обитая дверь. Врать я буду? Я, между прочим, не алкаш. Я – экзистенциалист. Так что, бля, любовь считать недействительной. Нет её нынче. У нынешних баб, бля, фантазия только на такие вот штуки теперь, – невесело усмехнулся он, звякнув о столешницу тяжело блеснувшим ножом. – Ассолей не стало, поял? Не стало Ассолей. И не надейся. Свою такую имел. Теперь вот… ни жены, ни хаты. А ведь всё было. Ещё до Чечни было. Теперь – вот…