«Особенно резко меняет её удар в глаз», – угрожал иногда Витке муж, когда соседи ябедничали ему о похождениях супруги. Но обычно угрозы этим и ограничивались – он и сам был не без греха. Тем более что ходил теперь под чужими флагами – Черноморское пароходство раздерибанили в два счёта. И было ему  вообще-то уже не до таких тонкостей, как верность жены. Не до жиру, быть бы живу.

После того, как она, вся фосфоресцирующая – бывает период, когда августовское море светится от мириад крохотных существ – вышла из воды, он понял, что она нагая. На это выразительно указывала стрелка тёмной треугольной балки внизу живота и небольшие острые груди. Ошеломлённый такой внезапной реминисценцией, Виктор-Вит начал отчаянно и пылко что-то рассказывать ей об Афродите в пене морской. И ещё о картинах Кирико со спящей Ариадной. И ещё о чём-то подобном, потому что, привирая напропалую, как это делал обычно, если женщина ему нравилась, почувствовал себя как бы в двойной экспозиции: одновременно и стоящим на кафедре строгим преподавателем, и мужчиной, бурно ласкающим этот неожиданный подарок судьбы прямо тут, среди выброшенных на песок мидий. Он даже поперхнулся от желания немедленно слизать с её губ и с её балки соль под аккомпанемент надломленных  берегом волн. Но он себя уважал и не намеревался одерживать столь лёгкую победу. Ему хотелось остаться для этой случившейся девчонки в  некотором роде на котурнах – всё-таки не он её где-то снял. Сама позвонила и вроде как навязалась. Но какое, вообще-то, из двух этих его прямо противоположных желаний было сейчас в нём сильнее, он даже думать не решился.

 – Ты такой умный, – неспешно одеваясь, похвалила она Вита, словно похлопала ладонью по борту. Или будто нагло прожонглировала перед его носом двумя его желаниями. Словно двумя разноцветными шариками. И ему ну просто мучительно захотелось… ну, в общем, подарить ей своё ухо, как тореро – ухо быка даме сердца. Но пока Вит был сам и бык, и сам тореро, потому… уши ему были необходимы. А с желаниями он, как настоящий мужчина, был иногда всё-таки способен справляться. Из гордости хотя бы. И дальше ещё одного, уже третьего, возникшего желания он не пошёл. «Это яблоко из чужого сада!» – сказал он сам себе в ответ на собственные  эксклюзивные импровизации ума.

У Виты были разные глаза. Левый голубой, будто бирюзовый гладыш – есть такие, а правый – цвета гречишного мёда. Стереохромия. Болезнь редкая, генетическая и ни на что вообще-то не влияющая. Ну, разве что говорят, будто такие женщины – ведьмы, суккубы по своей природе. А для Вита это разноцветье Виты явилось как бы видимым доказательством гегелевского утверждения, что любая вещь едина в противоречии самой себе. Когда они уходили с тренером-капитаном в море, от нечего делать он набивал себя всяческими философскими премудростями. Ведь иначе, без контактов с дамами, такому типу, как Виктор-Вит, можно и с ума сойти. Тем более что челночным бизнесом он заниматься не умел и с ребятами, с которыми плавал, в этом плане ему говорить было не о чём. И это несмотря на то, что предки его принадлежали к первой гильдии одесского купечества! Чем очень гордился его отец – крупный полнокровный ловелас, который, несмотря на жернова сталинских времён, каким-то таки чудом сохранил жалованную купеческую грамоту 1819 г., Анненскую ленту с медалью «За усердие» и Александровскую с медалью за победу в Одессе над чумой. Отец считал, что женщин можно любить самых разных, на то в природе и существуют мужчины и женщины. Но фамильные драгоценности – всегда и непременно – только жене. А высокий интеллект почитал главным составляющим всех достоинств культурного человека. Правда, фамильных драгоценностей, кроме двух золотых медалей, у него не было, а интеллект поточить, в общем-то, было и не с кем. Люди всё больше жили по законам джунглей, интеллект же в этом часто только мешал.

– А что тут за бык и что за девушка у него на спине? – когда под утро они пешком возвращались с 9-й станции Большого Фонтана, спросила Вита. И посмотрела на него медовым правым глазом, который ему опять отчаянно захотелось попробовать на вкус.

– Ты имеешь в виду это? – он указал на скульптурную группу «Похищение Европы», где могучее животное с медными рогами увозило на себе изящную азиатку в ниспадающем плаще.

– Ну да. Я столько раз видела и у кого ни спрошу, никто не может сказать, что это значит. А ты умный, ты, наверное, и это знаешь.

Вит невольно усмехнулся. В его школьные годы подобные знания были доступны даже бесштанной безотцовщине. Вот что значит теперешнее постсоветское, да ещё и провинциальное образование! И он подробно выложил ей историю древнего мифа. И добавил, слушая оглушающие кастаньеты её каблучков:

–­­­­ Это символ … ну как бы тебе проще объяснить? Аппетит к жизни, вот что это значит.

– Нич-чего себе, – засмеялась она. – Будь я на месте этой девушки, я бы его убила!

– Как бы ты его убила? – рассмеялся и он.

– А вот так! – И она внезапным движением бросила довольно крупного Вита на землю. – Я кикбоксингом занимаюсь. И в обиду себя никому не даю. И этого быка я бы также уложила.

– Разве что с третьей терции, и желательно, чтобы бык был «бритым». Это когда кончик рога надпилен, – попытался отшутиться Вит, потирая ушибленный бок. Удар о землю был весьма ощутим. По крайней мере, не меньшим, чем испытание на пляже.

– А что такое терция? – на сей раз она повернулась к нему левым глазом, голубым. Наверное, она нарочно так крутилась – обольщала. Но и Вит был не из слабаков. Дешёвых женщин он не любил. Это его унижало.

Пришлось объяснить и про терции. Она слушала, распахнув глаза, внимая каждому слову. А Вит, как ни убеждал себя в собственной неприступности, всё больше чувствовал себя невероятно удачливым тореро. Хотя, он-то был в курсе, что и с удачливыми тореро случается всякое. Знаменитый Манолете, к примеру, был убит именно таким быком, с подпиленным рогом.

– Так ты говоришь, убивают только в третьей терции? –  задумалась она. – А раньше нельзя?

– Нельзя! – отрубил Вит. – У корриды свои условия. Это же зрелище. Пикадору тоже нужно что-то делать.

Но он уже понял, что влюблён.

«В основе Вселенной – фракталы, – возвращаясь домой, ни с того, ни с сего подумал он. – Снежинка тоже может вертеть снежной тучей. Как хвост – собакой», – и улыбнулся. Потому что всё равно здорово, если крутит снежинка.

***

Дождь был холодный и мерзкий. Он пробирался под воротник и даже подмышки. И всюду находил. Но это оказался, слава богу, сон. А наяву Виткины ледяные пятки тыкались в 36-градусную теплоту его тела, силясь согреться. Парусно-моторная яхта, на которой они надеялись перезимовать или хотя бы ещё чуток побыть вместе, промёрзла, несмотря на тёплые одесские зимы, и иногда по ночам призрачная дама с косой за плечами уже тянула к ним костляво-острые пальцы. Что-то надо было делать, что-то решать, а решать Виктору не хотелось. Уже почти год они скрывались от глаз всего мира, и пульсация их чувственной жизни не нарушалась никаким социумом. Поначалу, когда ещё жили на два дома, встречаться тайком было мучительно, но терпимо. А потом… Это их слияние имело особое лунное свечение, и напоминало собой скорее переживания наркомана или алкоголика, чем что-то объяснимое человеческим языком. Возможно, только Луна и могла их понять. Потому что именно под её прозрачным покрывалом они больше всего жаждали друг друга, не насыщаясь и считая дни и часы только по лунным фазам. А в полнолуния вообще не смыкали глаз и всё пили, пили друг друга, не имея сил оторваться. Являя собой живую картину «Неприятие запретов» любимого Виктором итальянца Кирико, копию которой он притащил от отца и поставил прямо возле самого их ложа. Впрочем, ложем было у них всё: земля, пол, палуба яхты, морской песок пляжей. Ну и, конечно, старенький топчан на даче, который Вита застлала бархатным покрывалом – по чёрному полю алые маки. Будто арена с цветами в честь быка-победителя!