А может, и нет. Может, далеко не Апис. Потому что если бы я был Апис, ого-го, сколько бы уже у меня было жизней! А я живу всего-то первую. И хоть у меня мощная бычья башка, увенчанная крутыми загнутыми рогами, совсем не так давно я хлестал молочко, эту сладчайшую иньскую субстанцию, из тёплого материнского вымени, от веку благословленному питать мощное туловище и ореховой твёрдости бицепсы сыновей. Завтра моя коррида, завтра я одержу ещё одну победу – а на моём счету их уже несколько. Но завтра будет главная. Всякая новая победа – главная. Завтра! Завтра!! И в её предвкушении мой хвост уже сегодня яростно стегает меня по бокам! О, это вожделенное слово – завтра!
Но завтра было утро, и Вит проснулся в состоянии обычного для себя недоумения. С ним всегда такое бывало, когда он спал слишком крепко. В первые минуты пробуждения он вообще не сразу мог найти себя и своё мышление, продолжавшими крутиться где-то в зверином атавистическом колесе. И поначалу долго вглядывался в окружавшую серую полусонь, пытаясь сообразить, кто он есть и где он. А иногда – как сюда попал. Потому что чаще всего эти три вопроса были накрепко связаны между собой, и стоило найти ключ к одному, легко и ненавязчиво, как бы сами собой, открывались ответы к прочим двум. Было так и в этот раз. Правда, после вчерашнего имя своё он вспомнил с некоторым трудом. Но зато всё остальное тут же улеглось прямо на ладони. Да, его звали Витом. Витькой. Виктором он стал уже после того, как у него появилась она – Вита. Чтобы не путать. Он Витька, она – Витка. А появилась она очень даже просто. Однажды, когда он вот так же, как сейчас, после скандала с женой ночевал у приятеля, позвонила какая-то фря и рыдающим голосом попросила:
– Поговорите со мной. Пожалуйста.
– А кто вы и почему я должен с вами говорить? – спросил Вит недоуменно. Он тогда был хорошо поддатым. Или, скажем, «хорошо подшофе».
– Я набрала номер наугад, – призналась невидимая мадемуазель. – Мне очень-очень плохо. Мне надо, чтоб со мной кто-то поговорил.
– Согласитесь, звонить незнакомым людям – не лучший способ лечить душевные раны, – сказал Виктор. В смысле, ещё пока Вит. – И, кроме того, я хочу спать.
– Тогда простите, – сказала она потухшим голосом и тихо положила трубку. На следующий день Вит глянул в телефонную память, впитавшую её номер, и перезвонил.
– Меня могло уже не быть, – сообщила она каким-то странным голосом. И он вздрогнул, будто к его затылку внезапно приставили ствол. Знакомые состояния неадекватности. И в подобном умственном кружении он, как и она, искал, кто бы его послушал. И потому они встретились.
– А вы очень даже неплохо выглядите, молодой человек, – сказала она несколько колко. Но при этом засмеялась и от этого смеха его зазнобило. Будто угодил в полынью. А потом постоял на ветру.
– Да и вы вполне товарного вида, – сказал он с видом самца-победителя. Так принято было в их среде. Как и небрежно кинуть чуть позже: «ничего тёлка была». И даже поверить в это самому.
– Ну, так что? Пойдём куда-то, посидим? – голос её будто отбил чечётку.
И он вдруг увидел в ней своего тореро. И даже представил, как, несмотря на хаотичность блеска бандерилий, вонзившихся в его круп, кинет тореро на рога, а потом… Он даже ощутил упругость плоти под своими копытами.
– Пойдём.
Они пили кофе в крохотной кафешке под вздохи и шипенье волн на пляже и вели неторопливый разговор.
Вообще-то, ничего страшного у неё не случилось, обычная размолвка с мужем, после чего тот ушёл в рейс, а она его не проводила. Не катаклизм. Просто небольшое завихрение в пространстве-времени. Он даже подумал, что его ссора с Риммкой – так звали жену – куда более существенна, чем недоразумение, разрисованное женским воображением до размеров времятрясения.
Риммка была не первой. Когда-то, ещё в армии, была у него другая. Даже сын был от неё. Но когда влюбился в Риммку, кривить душой не стал, ушёл, оставив её, впрочем, тут же устроившую свою жизнь с другим. А потом, словно разглядывая собственное лицо в двух половинках разбитого зеркала, тащил деньги то одной, то другой, хотя и не унижал себя – на два дома, как многие из его приятелей, не жил. Просто у обеих были его сыновья и оба сына были будто отлиты в одном тигле по одной форме. И Виту не хотелось, чтобы они в чём-то особо нуждались: в те времена многие одесситки, имея маленьких детей, предпочитали не работать. Да и самому Виту было лестно быть кормильцем – так он чувствовал себя настоящим мужчиной. Иначе все эти фрустрации как-то нарушали в нём природное стремление к внутреннему единству. И после того, как Риммка устроилась-таки диспетчером в автопарк (уже после развала Союза), в Вите периодически возникали волны-солитоны, что непредсказуемо несли его на рифы. Спасался он от этих волн в яхт-клубе, где была у него с друзьями парусно-моторная яхта. На ней они делали набеги за товаром – флибустьерствовали. Благо неслись развеселые девяностые, когда «разрешено всё, что не запрещено», они на этой яхте, со своим тренером-капитаном отправлялись по параллелям и меридианам из порта Ильичёвск в дальние и близкие страны. С детства была у Вита мечта: стать моряком. Но родители хотели видеть его …закройщиком. Закройщиком он, естественно, не стал, но и моряком не стал тоже, предпочёл таксовать. Однако от учёбы в швейном осталось у него умение и вкус одеваться. А от моряка… Моряком он остался в душе. И вот теперь уже – на этой яхте, случившейся в его жизни, когда ему стало под сорок. Но и это прикосновение к своей давней и вожделенной мечте стало для него как бы дразнящей мулетой, искажающей перспективу, но зато погружавшей в магическую атмосферу сна наяву. Где было всё достижимо, хотя и с определёнными потерями. Но дом срубить – деревья убить. И третьего не дано. Потому, вероятно, он и был несколько трюкачом, чуточку, чтобы как-то разрисовать действительность, трикстером и, конечно же, вечным в душе и наяву путешественником. А известно ведь: где причал – там бабы. Бабы в Констанце, в Варне и даже в Стамбуле, везде их хватало, и «работали» они даже в причальных туалетах. Что уж говорить об удобной каюте! Хотя, лично он строго держался правила: не спать с кем попало. Но тело его подчас жило от него отдельно: кто есть кто – понять невозможно, обычно это показывает человеку сама жизнь. И когда кэп прижимал их судёнышко к берегу, подыскивая место для швартовки, Вит ловил себя на том, что поглядывает на вросшие в пагорбы домики с каким-то звериным аппетитом. Особенно, если ветер доносил перезвон гитар Андалусии. Тогда он ощущал, как стремительно и жарко нарастал в нём торжествующий бычий рёв, и вставали дыбом курчавые волосы на крупе.
А что касается Виты, была она обычной молодой женщиной, хоть и не самой заурядной. Не так давно приехала в Одессу с Полтавщины: из Лобковой, пардон, Балки Хорольского района – захолустной, даже заброшенной, и по нынешним временам совсем богом забытой деревушки с населением в шестьдесят душ. Но, обладая природной сметкой, тонкая, ломкая и стремительная, как хлыст, она моментально выскочила за моряка, родила дочку и научилась легко менять точку зрения в зависимости от обстоятельств.