Мы по обычаю чокались бокалами с весёлыми людьми, то и дело подходившими к нашему столику. И с нами вместе чокался худощавый, основательно расположившийся рядом блондин. У него было странное имя: Зэк. С правой стороны его лица землисто проглядывало большое родимое пятно. Зэк, как он нам признался, сейчас безработный и любит зайти сюда поиграть – попытать фортуну. По-русски проще сказать – попытать фарт, но по-пиндосски «фарт» означает совсем не удачу, а (как бы это культурнее)  выброс газообразных продуктов жизнедеятельности кишечника. Видимо, как раз сегодня Зэку фартило, потому что он то и дело приносил новые порции пива, пытаясь всех угощать. Везде гремела музыка и звякали фужеры, и создавалось удивительное чувство близости со всеми, хотя я понимала, что это иллюзия и всем на меня также глубоко наплевать, как и мне на них – вот сейчас мы здесь, мы – рядом, а потом все как один сядут в свои автомобили и укатят кто куда…

И всё равно стены, которые сдавливали меня, как бы раздвинулись. А может, вообще разрушились, и я, недавно всего лишь пленница собственной нерешительности, вдруг обрела свободу и теперь могу погрузиться в радость и жить, как хочется. Это проступало в каждом жесте окружающих меня людей. Даже у меченого родимым пятном безработного Зэка.

– Это к удаче, – потирал он пятно на щеке и смеялся. – На счастье!

– И много счастья было?

– Счастья? Мно-о-о-о-го… Я ведь моряк. Плывёшь себе в этом серо-голубом никуда, – он кивнул на окно, за которым таилась темень, слегка разбавленная большой жёлтой луной. – Звёзды вверху, звёзды внизу. А ты между ними. Плывёшь, плывёшь... А потом – р-раз. Порт. И – счастье!

Недавняя я растворялась в насыщенности пахнущего океаном и магнолиями разноцветного сегодня.

– Сегодня вот вас встретил, – серьёзно сообщил моряк, глядя мне в глаза. – Счастье. Разве нет? – и он повернулся к притихшему Нику.

– Йес! – согласно тряхнул головой тот и с готовностью распахнул в улыбке рот. – Гуд лак!

А я вдруг испытала подсознательную потребность убедиться, что всё это действительно происходит. Наяву, а не во сне. Или и сон, и явь – всё это стало сейчас одним целым. Наверное, в ночной жизни приморского городка, за тридевять земель от моего настоящего дома, пульсация новой жизни особенно ощутима: даже мои друзья – Ник и Власта – на меня смотрели понимающе и подбадривающе…

Краем глаза я заметила, что сверкающий крупными зубами клавиш рояль, наконец, освободился. До этого к полному восторгу Власты за ним наяривал темнокожий. Я встала... Нет, не встала, потому что оказалась будто накрепко привязана  к барному стулу. И хоть голова моя была ясна и свежа, как никогда, тело меня совершенно не слушалось, Оно отказывалось подчиняться приказам. Оно не хотело двигаться с места – и всё тут!

– Это всё «Санрайз», – смеялся Зэк. – Текила и сок. Мексиканская водка с апельсиновым соком, – повторял он, помогая мне добраться до рояля, – так бывает: голова свежая, а ноги – не ходят! Это пройдёт скоро. Ничего. А если текилу закусить лимоном или подсолить – утром даже голова не  болит. Текила – вещь классная! – смеялся он, смеялись Власта с Ником. И те, кто нас видел, тоже смеялись. И смех этот был чист и доброжелателен.

И вот, я ударила по клавишам. И изумилась: пальцы мои, столько времени не прикасавшиеся к инструменту, ничуть не задеревенели. Им не повредила даже торговля на холодном рыночном ветру. Пальцы порхали над белыми и чёрными прямоугольниками легко и свободно, будто птицы, наконец выкормившие птенцов.

Мощные звуки заполнили всё вокруг. Они то взмывали вверх, пробиваясь сквозь пластик потолка к самым звёздам, то распространялись вширь и через пространственные порталы уходили куда-то дальше, в четвёртое измерение. И таяли там, превращаясь в крохотных, прозрачных как иллюзия светлячков. А то вдруг снова накатывали – уже как пьянящая страсть, как сжигающая себя необузданность, через мгновенье, рассыпаясь кружевной пеной. И качали, и баюкали в гамаке океанского прибоя шорохом чешуйчатого хвоста уходящей волны… Кофейные, смуглые, белые лица – все словно замерли в этих звуках, как если бы кто-то скомандовал всем вдруг – «замри». И только вздохи стихии за окном повторяли вздохи педалей под моими ногами…

– Я и говорю – счастье, – когда я вернулась, серьёзно повторил моряк и спросил:

– Вы здесь часто бываете?

– Впервые. Я – впервые, – поправилась я. – Мои друзья, наверное, бывали. А я – впервые.

– Приходите ещё. Я хочу вам кое-что подарить. На память. Но сейчас у меня этого с собой нет. Я теперь сюда часто хожу – корабль всё-таки.

– Придём, – уже в спину ему пообещала за меня Власта, тоже серьёзно. А я подняла брошенную им на стол монетку. На счастье. Гуд лак. Потому что мне захотелось оставить себе от этой ночи что-то вещественное. Чтобы утром не казалось, что это был просто сон. Сейчас, когда стрелки близились к полуночи, сказочная карета вот-вот могла превратиться в тыкву, как это чаще всего и бывает в реальной жизни.

– Искупнёмся и поедем, – успокоила меня Власта с одобрения готового на любые авантюры Ника. Ему совсем недавно исполнился двадцать один – и теперь он вовсю спешил приобщиться к взрослой жизни. Наша компания его вполне устраивала.

– Ну да, пляж ведь, – сказал он и отправился расплачиваться: заслушавшись Дебюсси, бармен начисто забыл про счёт.

На пляже разравнивал граблями песок и гальку мускулистый парень эбенового цвета. Когда Власта, сбежав по трапу, попыталась стянуть с себя футболку, он покачал головой и запрещающе перекрестил руки, мол, нельзя, мэм, не положено. Мы с Ником остановились, Власта всё ещё препиралась в надежде уломать строгого смотрителя. Но уломать темнокожего парня нашему психологу не удалось. Он охранял покой пляжа свято, как если бы это был покой его брата.

Ну, а Ник всё равно плюхнулся в воду, только чуть дальше от того места.

***

И вот я уже стою перед дверью и не понимаю, что же всё-таки я скажу Джиму и как поведу себя. Как-то так устроен человеческий мозг: он буксует, он не способен напрячься в вещах, которые ему нужно постичь самостоятельно. Более того, он каким-то образом, совершенно автоматически начинает жевать ненужную белиберду, которая уже расфасована кем-то по отдельным пакетикам с бирочками и ярлычками на все случаи жизни. Ему почему-то страшно и муторно принимать самостоятельные решения, и ориентируется он чаще всего на кого-то другого. Хотя тот, другой, в его шкуре не был и никогда не будет. Хотя бы потому, что у него есть своя. И с ней тоже проблемы.