— Лиён!

— Да, пап, я иду, — прикрикиваю я и застегиваю молнию косметички.

Спустившись на первый этаж, я сталкиваюсь с восхищёнными глазами родителей и счастливыми улыбками на лицах, которые травят внутренности в тысячи раз сильнее прежнего. За моей натянутой улыбкой лишь кроется гниющая правда, которую я не скажу и проглочу, как самую противную таблетку от гриппа. От неё тошно, хочется выплюнуть поскорее, но она останется за этой тупой улыбкой, которая показывает остальным лишь хорошее расположение дел.

Мама счастлива видеть это платье, счастлива, что день, о котором я мечтала, наконец-таки настал и через некоторое время я окажусь в эпицентре волшебства выпускного, что я, по её мнению, буду самой красивой девчонкой на этом вечере. Теперь я была не согласна ни с одним пунктом из тех, которые могли бы сделать меня такой же счастливой, как и её, словно мы только что выиграли лотерею. Единственное, что мне хотелось — поскорее покончить с этим и завалиться в постель, в ожидании, что магическим образом всё гложущее перестанет скрести острыми когтями по самому уязвимому.

Их комплименты всё-таки доставили мне хотя бы какую-то каплю удовольствия, которая высохла сразу же после того, как я вернулась мыслями к Чонгуку и ощутила ноющее, тревожное чувство в груди. Оно преследовало меня, ведь стоило мне на секунду отвлечься, то оно тут же с силой било по грудной клетке и напоминало, что все чувства, кроме этого, были мнимыми, ничего из себя не представляющими, про которые мне нужно забыть на неопределённое время.

— А ну-ка, встань возле камина, — мама подходит к тумбочке и выдвигает ящик, очевидно, пытаясь найти там старый фотоаппарат, который никто из родителей не желал заменить на более современный.

Я мнусь на месте, нетерпеливо сжимая краешек платья пальцами, не зная, как улыбнуться как можно менее вымученно и фальшиво. Та улыбка бесследно пропала, как и желание снова ее натянуть, даже для обычной фотографии, на которую спустя года я буду смотреть и ужасаться от того, какой слабой я была перед самой собой, что даже не имела сил сделать вид счастливого, удовлетворённого жизнью человека.

— Наконец-то, — я бросаю взгляд к комоду и вижу камеру в её руках, которую она включает и направляет на меня, смотря на экран так же, как и отец, — Лиён, улыбнись.

— Может обойдёмся без фотографий у камина? — спрашиваю я, буравя взглядом пол и не желая смотреть в объектив, который сумел бы запечатлеть мою разбитость и сохранить ее на долгие годы.

— Да брось, Лиён. Тебе понравится, — с воодушевлением проговаривает отец, отрывая взгляд от камеры и направляя его на меня. Его улыбка слегка угасает, когда он сталкивается с моими печальными глазами, и даже слегка мешкается, словно его только что укололи острой иглой в самое сердце.

— Почему мне понравится? — тихим голосом спрашиваю я, отходя от камина в сторону, — Потому что цвет платья слишком хорошо сочетается с этими шариками? — я показываю пальцем наверх, где по потолку распластались прозрачные круглые шары, — Бред, — заканчиваю я и отвожу взгляд в сторону двери, желая схватиться за ручку, чтобы открыть ее, и вылететь из дома, как комета мчится по ночному небу.

— Лиён, — отец медлит, приковывая к себе мое внимание, и засовывает руку в карман, пока мама напряжённо сжимает пальцами камеру, больше не испытывая того сильного счастья, какое переполняло её до моего появления. Видимо я способна была забирать радость у дорогих мне людей своим чертовым настроением, как это сделал со мной Чонгук, — Многие пойдут на выпускной без пары.

Его слова просто уничтожали остатки моего терпения, медленно и болезненно, но я не могла позволить себе показать отцу, насколько сильно это меня ранит. Мне не хотелось, чтобы он ненавидел Чонгука ещё больше, чем мог бы, хотя возможно сейчас это было бы заслуженно.

— Без пары? — мама удивленно косится сначала на папу, а затем хмурит брови и бросает на меня взгляд, полный недоумения и разочарования в том, что она сейчас услышала. Она опускает руки и не спеша приближается ко мне, видимо не имея понятия, что сказать и как поддержать меня, ведь она, как никто другой знала, как много Чонгук значил для меня, хотя так же как и отец не была в восторге от наших отношений, — Почему ты не сказала?

— Я не знаю, — мой голос предательски подрагивает, глаза снова наполняются жгучими слезами, которые стремятся скатиться по щекам и обнажить всю мою боль, — Я в курсе, что он мне не пара, и вам, возможно, так даже и лучше, что его нет рядом. Но я не могу идти туда без него. Просто не получается даже думать об этом, — дрожащим голосом говорю я и выдыхаю накопившийся в груди воздух, отводя голову в сторону, чтобы скрыть падающие на ковёр слёзы. Вытерев влагу тыльной стороной руки, уже больше не беспокоясь о тональнике, я смотрю на обеспокоенное лицо матери, которое не выражает ничего, кроме жалости, — Неужели я не заслужила немного счастья? Сходить туда с тем, кого я…

Я прерываюсь, не осмеливаясь сказать слово «люблю», потому что считала это чем-то секретным, недоступным для ушей остальных людей.

Отец стоял на месте, то и дело приоткрывая рот и намереваясь сказать что-то, но не решался до того момента, пока я не сделала неуверенный шаг в сторону двери. И то, что я услышала, поразило меня больше всего, пронзило тысячами ядовитых стрел, которые лишили меня дара речи и возможности двигаться.

— Я с ним поговорил.

Мысли хаотично бились о черепную коробку, сменяясь одной за другой. Он с ним поговорил. Поговорил о чем-то таком, что заставило Чонгука отказаться от меня, от нас, от любви, которую я к нему испытывала и дарила при каждой возможности. От всего, что связывало нас и делало наши души неотъемлемыми частями друг друга.

Я поднимаю на него свои полные слез глаза и хмурюсь, словно не веря в услышанное. Но выражение его лица, которое было полно чувства вины и сожаления, говорило о том, что я не ошиблась, и все эти слова действительно были сказаны им несколько секунд назад.

— Что ты сделал?

— Я хотел защитить тебя и то, о чем ты всегда мечтала, — он делает паузу, подбирая слова, будучи сбитым с толку моим разочарованным взглядом, направленным в его сторону, — Я боялся, что он разрушит то, к чему ты так усердно стремилась.

Мне уже было все равно, что я выглядела измученной и жалкой в глазах родителей, потому что теперь я знала, что Чонгук лишь придурок, который принял слова моего отца всерьёз, а человек, который всё разрушил, стоял прямо передо мной, считая, что он поступил правильно, и всё, что произошло — единственно верное развитие событий. Мне была ненавистна одна только мысль, что отец распорядился моей любовью так, как захотел, отнял её, поселив в сердце Чонгука сомнения о самом себе и о необходимости его присутствия в моей жизни. Меня разрывала и злость на самого Чонгука, который послушал моего отца, ничего не знающего о наших чувствах, а лишь руководствовавшийся своими представлениями о правильном и неправильном. Который наплевал на мои чувства и посчитал мнение человека, который являлся ему никем, верным.

— Я знаю, что ты хотел, как лучше, — начинаю я, разрываясь внутри от переполнявшей меня злости и ненависти ко всему, что произошло по простой человеческой глупости, — Но ты ведь знал, как я мечтала об этом вечере, — мой голос постепенно стихает и я замолкаю, буравя его осуждающим взглядом, который я не в силах была оторвать, — И вот, кто всё разрушил.

Отец лишь промолчал, и я видела, как ему было больно слышать это, ведь он понимал, что во всем случившемся виноват только он сам. Минуты шли, и никто из нас так и не сказал ни слова. Казалось, единственное, что я могла слышать — это звук собственного сердца, которое хотело вырваться и приклеиться к отцу, чтобы отдать ему всю боль, которую он причинил своими необдуманными действиями. Что бы было, если бы он так и не решился сказать правду? Я бы дальше жила в неведении и мучилась, задаваясь вопросами о том, как Чонгук посмел так поступить со мной?