— Пэнси, — Теодор поджал губы, смотря на раскрытую ладонь девушки.
— Сначала я помогу тебе выбраться.
— Пэнси!
— Мы должны идти…
— Паркинсон! — он схватил её за руку и дернул на себя. От неожиданности Пэнси покачнулась и чуть не навалилась на Теодора. Нога отозвалась неприятной болью, и Нотт на некоторое время растерялся, все еще сжимая тонкое запястье. В глазах девушки стояли беспомощные слезы, и весь её напускной героизм обличало выражение полной обреченности. — Ты никуда не пойдешь. Посмотри на свою ладонь.
Пэнси опустила затуманенный влагой взгляд и удивленно ахнула. На месте шрама была гладкая чистая кожа.
— Что это значит? — почти одними губами пролепетала она, неверяще проводя по руке кончиками пальцев.
— Клятва нарушена, — низким голосом ответил Теодор, а потом поймал её тревожный, все еще недопонимающий взгляд. — Малфой.
***
Стрелка волшебных часов дрогнула и, сделав бешеный оборот по циферблату, с глухим щелчком остановилась на римской цифре одиннадцать. Этот короткий звук стал первым, что пошатнуло мертвую тишину комнаты после того, как тело, лишенное жизни, с грохотом упало на пол. В комнате юного лорда Малфоя царил скорбный полумрак. Несколько светильников на стенах распространяли болезненный бледный свет, лаская в своих бликах иссиня-прозрачную, словно утренний лед, кожу Драко. Его лицо казалось теперь еще более безмятежным, чем когда-либо. Веки спокойно прикрывали потухший навсегда взгляд, и лишь белесые обескровленные губы, словно знак торжества, застыли в надменной полуулыбке. Словно издалека слышался отчаянный вой предков, что метались внутри своих портретов. Последний из Малфоев ушел во тьму.
Холодная гладь зеркала печально отражала тело, еще несколько минут назад исполненное жизни. Все в стеклянной глади замерло в тот момент, когда яд оборвал дыхание Малфоя, однако через бесконечно тянущийся десяток минут по стеклу прошла мутная рябь, и из самого центра вырвался зеленый луч. Разверзая застывшее пространство, он впился в перстень на похолодевшей руке, а потом, вспыхнув магией, исчез. Из зеркала показалась сначала протянутая в нерешительности рука, а потом и все тело.
Гермиона изумленно посмотрела на кольцо, вновь указавшее ей путь через портал, соединяющий их комнаты. Следующей в поле зрения попалась закрытая дверь, и только потом взгляд обрушился вниз. Она замерла, сжав в ладони руку с перстнем. Гермиона внезапно почувствовала себя ребенком, страшащимся тишины и одиночества.
— Драко, — шепотом позвала она, но и сама плохо расслышала себя. — Малфой! — голос звучал громче, и от этого в нем слышалась отчетливая дрожь.
Он не шевелился, но Гермионе казалось, будто грудь под светлой рубашкой почти незаметно поднимается и опускается. Проверить, так ли это на самом деле, не хватало духа. Пошатнувшись и сделав шаг назад, волшебница сглотнула горький ком в горле. Ноги вдруг оказались слишком тяжелыми, чтобы ими передвигать, а потому она намного медленнее, чем могла бы, начала приближаться к недвижимому телу. Сердце замерло, словно перед прыжком в бездну.
Гермиона пару раз моргнула, чтобы избавиться от галлюцинаций, но так и не смогла убедить себя в том, что его кожа не отдает синевой. Сухие губы почти побелели, и теперь их контур можно было распознать лишь прикосновением, однако она не решилась. Под линиями скул поселилась чернота, делая впадины болезненной худобы еще более выразительными. Драко не был похож на себя. В накрепко сжатых пальцах покоился открытый стеклянный флакон, и девушка медленно опустилась на колени, чтобы взять его. Рука Драко оказалась ненормально ледяной.
Спокойствие, даруемое шоком, постепенно спадало, и сердце принялось усердно сжиматься до тех пор, пока разум не оглушили страх и паника. Медлительности движений словно и не было; Гермиона положила ладони на впалые щеки и слегка встряхнула его голову, совершенно не понимая, зачем.
— Драко, — охрипшим голосом протянула она, подавив слабый всхлип. Мысли вопили в вакууме, и Гермиона чувствовала, что находится слишком далеко отсюда. Ощущения и зрительные образы доходили с опозданием, словно это вовсе не она содрогалась от беззвучных рыданий у коченеющего тела, словно не её пальцы растирали заледеневшую кожу бледных щек.
Внезапно Гермиона согнулась так, словно кто-то ударил её в живот. Боль и правда была, но её источник вряд ли можно было определить. Если бы маги или магглы смогли доказать наличие у человека души — ответ был бы прост. Но никто не знал, где находится это крохотное вместилище любви и боли, хотя агония — пронзающая и подлая, словно удар «круциатусом» — настойчиво заворачивалась где-то между горлом и солнечным сплетением.
Истерзанные губы закололо от слез, но Гермиона снова закусила их, склоняясь над непроницаемым лицом. Её пугали мертвецы, её пугала сама мысль о том, что нечто темное способно отобрать жизнь человека. Но сейчас она чувствовала — не могла объяснить, но чувствовала — что смерти здесь больше не было. Покой, обреченность, застывшая на миг вечность — но не она. Возможно, смерть покинула эту комнату за секунду до того, как Гермиона шагнула из зеркала, или, возможно, намного раньше — в тот момент, когда свершилось её черное празднество. Теперь в древних покоях, повидавших много скорби и радости, был лишь он — Драко.
— Смерти нет, — прошептала она и в горячем порыве прижалась губами к ледяному лбу. Малфой пах все так же, как и при жизни — цитрусовыми и морозом. Гермиона ощутила внезапное щипание где-то в груди и обречённо застонала. Она так сильно, так невыразимо сильно привязалась к нему! В голове вспыхнули тысячи образов, но все их объединяло лишь одно: его глаза. Казалось, что они были разного цвета в зависимости от давности воспоминаний и ситуаций, и Гермиона зажмурилась сильнее. Ей было необходимо это — сделать всего лишь один вдох, чтобы бороться дальше.
В сознание врезалась та ночь, когда он впервые поцеловал её. Гермиона долго винила себя в том, что этот поцелуй она почти не помнила, потому что была откровенно пьяна. Все, что происходило дальше, воспроизводилось урывками, но лишь теперь перед ней предстали чистые воспоминания. Кто-то словно вытягивал их одно за другим из омута памяти, и измученное шоком сознание хваталось за возникшие образы, чтобы не утонуть в отчаянии.
Они лежали вдвоем на смятой кровати, даже не укрытые одеялом. Кажется, Гермиона боролась со сном, и легкие прикосновения к плечам и шее помогали ей в этом. Драко шептал что-то то ли на латыни, то ли на французском, а, может, и на каком-то другом языке, но она уже не могла вспомнить, что это были за фразы. Скорее всего, Гермиона даже не понимала тех слов, но их чувственное содержание она ощущала в мокрых, тягучих прикосновениях губ и откровенных прикосновениях. Малфой упивался их ночным одиночеством, он заставлял её забываться в собственных ощущениях, которые хмельное сознание возводило к высочайшей степени остроты. Он заставлял её парить над пространством, забывать все, что было «до» и не думать о том, что будет «после». В ту ночь они были открыты друг другу во всех смыслах впервые, и это было невозможно забыть, — но она почему-то забыла, и от этого на душе было горько. Гермиона не сразу осознала, но теперь была уверена: в ту непроглядную ночь Драко Малфой проник под её ребра и безжалостно перевернул там все, чтобы добраться до сердца. Прервал поцелуями слова протеста, которые, может быть, еще способны были сорваться с губ, а своим искушающим шепотом заглушил вопящий рассудок. А потом забрал душу. Не потому ли теперь в груди все ныло и рвалось? Да! Смерть покинула эту комнату, потому что ей здесь больше нечем было поживиться. Ведь её интересовало лишь живое, а у Гермионы теперь не было ничего, что она могла бы отдать — только пустая оболочка с кровоточащей дырой, на месте которой раньше было сердце.
Её пальцы застыли на острых скулах, и Гермиона долго всматривалась в восковое лицо, словно надеясь, что глаза Драко снова распахнутся, а губы откроются навстречу её дыханию. Как же ей хотелось, чтобы эта бледная кожа снова стала на несколько оттенков живее, чтобы губы снова налились бледной краснотой, а ресницы вновь рассекали воздух, обнажая хрустальный взгляд!
