Он тер глаза, усиленно пытаясь что-то нащупать.

Леня наблюдал за ним, очередной раз не понимая шутки. Происходящее второй день перед его глазами действо походило на фарс. Не хватало игривой музычки для завершения атмосферы. Музыка умирала.

– Вспомнил! – воскликнул Левушка.

– Что за говно у них играет!? – возмутился Леня.

Мелодия давила на уши ровным, нисходящим тоном.

– Подожди! – воскликнул Левушка.

Ударило пианино. Раз… Два. Раз, два… Два. Три. Один…

Леня вздохнул. Выплюнул картофельную дольку.

– Фу, – выпалил он.

– Я вообще не понимаю, как ты это вообще ел, – проговорил Левушка.

– Черт меня дернул поверить тебе и приехать сюда!

– История.

– Что?

– Я рассказывал историю, – просто ответил Левушка.

– Ну, давай свою историю, – зло вздохнул Леня.

– Короче, – взмахнул руками Левушка, – мой брат с детства начал писать…

– У тебя еще и брат есть? – усмехнулся Леня.

– Да, близнец.

Леня прыснул:

– Еще один такой? Лепреконоватый?

– Да, – с поднятыми бровями и улыбкой ответил Левушка. – Так вот. Он писал маленькие рассказики. И читал мне…

– А где он сейчас?

Левушка наклонил голову и ответил тихо:

– Не знаю. Он умер пять лет назад.

Леня замер. Улыбка сразу исчезла с его лица.

– Извини, – медленно проговорил он.

– Все хорошо, – мягко улыбнулся Левушка. – Это сейчас не важно… Я говорил про его рассказы.

Он вдруг спохватился и снова широко улыбнулся.

Снова фарс. А музыка перетекала с клавиши на клавишу.

– Я всегда читал эти рассказы и ничего в них не понимал, – перейдя к задумчивости, сказал Левушка. – Они все были какие-то сверхъестественные, странные. Мне казалось, что в них нет смысла. Когда он умер, я много раз перечитывал то, что он писал, чтобы понять… И ничего не понимал. А вот сейчас вдруг вспомнил одну его историю. И понял. Единственную среди этих странных вещей…

Он смотрел куда-то в сторону и улыбался.

– Наверно, это наркота и все такое. Возможно, тебе это и неинтересно. Но это так важно! Мозг как будто нашел недостающее звено… Сюжет истории, если вкратце, самое главное, заключался в следующем… Там, типа, первобытное время. Языческий обряд. Голые люди, дикие, скачут в хороводе вокруг костра. Они совершают обряд в честь какого-то бога или дьявола (черт его знает).!.. Видно только, что все это похоже на оргию… Но ведь во всех языческих богослужениях есть жертвоприношение. Так?

– Не знаю, наверно, – ответил Леня.

– Фишка-то вот в чем, – вздохнул Левушка. – Главный герой, один из людей, вдруг оказывается принесенным в жертву. Как я понимаю, жертва всегда выбиралась случайно… И он с окровавленной грудью вдруг поражается, что жертвой оказался он. Что выбор пал на него. Что он больше не в хороводе… Он лежит на земле и наблюдает за тем, как его мир перешагнул через него.

Леня молчал, ожидая продолжения.

– И? – наконец спросил он.

Левушка посмотрел на него:

– Что?

– Что ты хочешь этим сказать? В чем смысл?

– Я понял, что этот герой – все люди, – просто произнес Левушка. – Все мы – жертвы. Жертвы своей собственной жизни.

Леня заметил, что стало очень тихо. Музыка почти утихла, подходя к логическому завершению.

Левушка смотрел прямо ему в глаза. Разноцветные радужки угадили в полосу солнечного света. Леня жадно вцепился в них, желая расчленить. Он искал в них грусть, горе, смех, фарс, издевку. Но не нашел в них ничего. На него смотрели два красивых цветных стеклышка: зелено-карий и серо-голубой. Манящие, молчащие, пустые, закрытые. Мертвые.

***

Вот если разбираться во вкусах, то я не понимаю, почему нет искусства вкуса. Ведь у каждого органа восприятия есть свое высшее выражение. Глаза – живопись там, слух – музыка, обоняние – парфюмерия, осязание – ну, скульптура, к примеру. У некоторых по несколько даже. А тут… Вот есть, так сказать, поварство. Но мало кто считает, что это искусство. Даже у греков, кажется, не было и намека на то, что это тоже гений. А ведь это самое сексуальное, самое телесное из искусств. Даже находятся центры насыщения в нашей макушке совсем рядом с центрами сексуального возбуждения. Еда нам нужна в той же мере, что и секс. Да, все это отрицают. Но я считаю, что пора это признать… Ну, что может быть сексуальнее растекающегося молока? В нем пламя жизни. А в гранатах! Стоит нажать на сверкающие гранулы – потечет красный. Он так сильно въедается в кожу, так глубоко вгрызается сладкой горечью в язык, что все внутри сразу поет о полете сладостной спермы. А эти огурцы! В них целая жизнь! Что сильнее их передает свежесть прохладного летнего ветра, а? Или дыня. Она томительна, как тяжелый июльский воздух. А хлеб? Что может быть духовнее старого доброго свежего хлеба?.. Это уже высокое искусство. Целая философия вкуса… Да-а-а, ты с ума сходишь. Поешь оду еде! До чего доведет еще эта готовка? У кого день рождения?..

Я люблю еду. И люблю секс. И горжусь тем, что могу это сказать прямо каждому, кто встанет у меня на пути. И я не верю тебе. Не верю, что ты не секса искала в этой горе. У каждого в этом доме встанет хуй на него! Поверь, у каждого! Считается, до сих пор считается, что женщина может жить без секса – нужно только, чтобы человек хороший был. Нет! Глупая ложь. С кем она останется: с тем, кто является гением этого тухлого мира, но не умеет хорошо трахаться, или тем, кто всего лишь обычный червь, но доставляет ее в постели на седьмое небо? Я думаю, это очевидно. Все любят секс. Все в нашей жизни подчинено сексу. Ведь даже возраст, наиболее почитаемый всеми, – возраст репродуктивный, когда каждый из нас способен хотеть секса. Поэтому нас так хотят, нас, едва перепрыгнувших за двадцать. Мы короли мира, потому что мы короли секса.

Эволюция развила физиологическую потребность, превратила ее в духовную, социальную, культурную, высокую – в любовь. Но секс остался сексом. Это единственное, что связывает людей воедино. Все над сексом – лишь иллюзия… Ну, возможно, еще потребность в еде объединяет… Все общение наше есть необходимость, вытекающая из сгустка потребностей, впереди которой – еда и секс. Наше желание жить, наша радость, счастье – все вытекает из еды и секса. Окольными путями, но именно оттуда. Процесс поедания – это акт совокупления, и вкус – необратимая точка оргазма.

Мне кажется, быть поваром – значит быть повелителем плоти. Посредством еды повар превращает само тело, самого человека в акт искусства. В самое сладострастное, горячее, низкое и высокое одновременно из плодов творческой мысли.

Еда рождает вкус, разжигает жар, вызывает эйфорию, притягивает секс. Секс есть голод. Секс как еда. Если откинуть века самобичевания и построения воздушных замков, то останется древнее чудовище, страшнейшее и прекраснейшее из всех, что были на земле, – настоящий человек, тот, которого мы потеряли… Какой ты пафосный, Кирилл! Пора на кафедру философии!

Заколупался я разделывать это мясо. Чертов цезарь! Еще про сухари нужно не забыть…

Где этих двух носит? Еще этот старый пердун-извращенец приехал. Поскорее приедут – быстрее он свалит… Деревья смотрят… Уже темнеет? Или нет? Снова заволокло.

***

На обратном пути они ехали в тишине. Левушка то ли дремал, то ли делал вид, что дремал, прислонившись лбом к стеклу. Леня думал о последних нескольких часах, проведенных с ним. Странное, горьковатое послевкусие тревожило его.

Погода, порадовавшая их солнцем по пути в город, снова испортилась. Небо посерело, моросил дождь, засеивая лобовое стекло каплями, в которых дорога раскалывалась на осколки. Дворники бегали туда-сюда, туда-сюда. Машина спускалась все ниже и ниже…

Снова деревня, размытая дорога, лес, полумрак.

Левушка проснулся от постоянного перекидывания машины из стороны в сторону, полуслепым взглядом оглядел все вокруг и, остановив глаза на Лене, улыбнулся. Это был такой детский жест, что Леня усмехнулся.