– У меня болит сердце, – сказали мне её губы. – Ты решил разрушить мою жизнь.
Оказалось, я не просто сочинил рассказ по мотивам её баек, а покушаюсь на всё, что у неё есть, – краду её собственную жизнь, а также жизнь её близких и родных людей.
Нахватал ярких эпизодов, склеил из них пошленькое повествование с шуточками для дебилов и выводами на уровне одноклеточного, и хочу нажиться. Она была со мной откровенна, а я воспользовался.
Как она могла поступить так легкомысленно?!
Разве можно было отдать эти трепетные крупицы в мои грубые лапы?!
Что теперь будет?!
Она обворована, муж её оставит, сын отвернётся. Какой жестокий удар!
XXХ
Оказалось, я не только обманул девушку, которая мне доверилась, но и в одночасье лишился результатов собственного труда, которые доставили мне столько радости. О публикации этого текста не могло быть и речи. Упоминания больного сердца, которое сжимается от одной только мысли о том, что моё сочинение станет достоянием общественности, слова о похищении её жизни с целью надругательства – всё это не оставляло мне никакого шанса, ведь я благородный человек, НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА, что уже не раз доказал в собственной постели.
Здесь курсива мало, нужен капслок.
Хватаясь за соломинку, я попытался увещевать её тем, что не один её муж лакомится букетами, мне известна ещё парочка подобных случаев, да и сам я, чего греха таить, закусил однажды фиолетовой розой. Тысячи девочек мечтали покорить сцену под руководством греко-римских педофилов, тысячи фотографируются с букетами между ног. Тем более она так не поступает, я это придумал. Если она настаивает, я могу поменять тюльпаны на лилии. Белые лилии даже привнесут в текст новую символику.
– Ничего тут поменять нельзя! – вскрикнула она. – Всё примерно так и было! Ты догадался!
Вот так поворот. Несмотря на разочарование, я был польщён. Да, она упрекала меня в коварстве, в пошлости, отказывала мне в таланте, но всё это перекрывалось тем, что я до-га-дал-ся. Сочиняя жизнь персонажа, имея на руках один яркий, вырванный из монолитного бытия факт, я правдоподобно достроил всё остальное. Будто исследователь погибшего человечества восстановил наш физический и психологический портрет по обломку смесителя для кухни и ворсинкам ёршика.
– Хочешь, я поменяю название станции метро, поменяю всю географию?
– Я запрещаю тебе использовать мою жизнь!
– Давай изменю возраст, сделаю другие типажи?
– Запрещаю!
– Вместо мужчины сделаю женщину, поменяю их местами, о букете будет мечтать пацан!
– Ты глухой?! Твоя проза похожа на тебя самого: груба и эгоистична! У тебя нет собственных переживаний и чувств, нет собственного опыта жертвы, нет собственных идей, ничего своего нет, но ты хочешь быть в центре внимания, хочешь раздавать автографы и соблазнять женщин! И вот что я тебе скажу: не смей трахать мою жизнь!
XXХ
Это была последняя наша встреча. Точнее, предпоследняя. Она меня бросила. Умора. Освободив меня от обрыдлой необходимости себя ублажать, она обездвижила меня своим запретом. Выходило, что единственное по-настоящему вдохновлявшее меня в ней оказалось под запретом. Наши соития обернулись взаимным насилием, а вдохновение породило ребёнка, которого тут же заковали в железную маску.
Я маялся, будто в осаждённом городе, пребывание в котором становилось всё более губительным, а на единственный путь к свободе боги наложили вето. В роли последних выступили моя совесть, верность слову и прочие химеры, свойственные некоторым москвичам моего поколения с фрагментарными моральными принципами. Совесть, верность слову, моральные принципы.
Ко всему прочему мне написал какой-то тип, представившийся её мужем. Он сообщил, что она ему ВСЁ рассказала. Как я соблазнил её, как обманом и шантажом принудил к связи, как однажды ударил её, после чего она впала в депрессию и спустя некоторое время поделилась с ним. Жаль, было поздно снимать побои, иначе они бы засадили меня надолго. Я представил себе тюрьму, смерть, ненавистных критиков, пьющих морс на моих поминках и зализывающих его барной стойкой.
Я погрузился в чтение. Я читал книжные новинки и в каждой сладостно обнаруживал изъяны. Источая злобу, я брюзжал, что теперь всем интересны не настоящие книги, а отчёты об опыте гендерного самоопределения, об опыте пережитого насилия, об опыте благотворительной работы в каком-нибудь захолустье.
Читая отзывы критиков на чужие книги, я посмеивался над их неосведомлённостью: им-то невдомёк, какой у меня есть отличный рассказ, какой замысел. Воображение снабжало забаненный рассказ несуществующими достоинствами, отыскивало в нём немыслимые новаторские свойства. Это был уже не рассказ о детской травме и её последствиях, а провидческий трактат, призванный навсегда изменить отечественную и мировую литературу.
Как человек, выдворенный с торжественного бала, я быстро обнаружил причины, почему этот бал недостоин меня. По моему мнению, происходившее и в литературе, и в стране напоминало дурную пародию. Президент копировал то ли советских диктаторов, то ли русского царя позапрошлого века, писатели копировали литературных классиков. Казалось, будто бывшие холопы забрались в покинутую барскую усадьбу, нарядились в истлевшие костюмы и принялись изображать хозяев дома. Сели за стол, расположились в кроватях. Но этого им показалось мало, они вытащили из могил скелеты и усадили подле себя. Смотрите какая у нас преемственность, прах от праха. Они посадили скелеты себе на плечи и принялись с ними совершать священные марши. Каждый выкопал свой скелет и шагает с гордостью.
За окнами стояла гнусная депрессивная погода, она одна радовала меня. Люблю такую погоду с детства – она освобождала от необходимости гулять, дышать свежим воздухом, позволяла не играть в пляжный волейбол, не общаться со сверстниками, не загорать и не самосовершенствоваться. Всю жизнь я хватался за любой дождик, за любой насморк, чтобы свести к минимуму общение с женщинами и соревнование с мужчинами. Меня точила зависть к здоровякам, которым удавалось увлечься «весёлым и активным времяпрепровождением» или «жизненной целью». Меня не привлекало ни то ни другое, и единственными моими верными союзницами были отвратительная погода и простуда. Причина не в лени, я боюсь людей. От людей никогда не знаешь, чего ждать: люди могут разрушить красивый дом или утопить трёхдневных щенков. В последнее время я какой-то не особо гибкий, от столкновения с людьми по мне могут пойти трещины. К счастью, поводов выходить из дома нет – погода на моей стороне.
XXХ
Миновал примерно год, когда я узнал, что она выпустила книгу. Поборов ревность и, чего уж там скрывать, зависть и волнение, я купил новинку и взялся за чтение, которое меня увлекло. Книга была написана в модной манере беллетризованной исповеди и рассказывала об опыте общения героини с писателем, пребывающим в личном и творческом кризисе. Героиня пытается писателя вдохновить, дарит ему своё тело, питает идеями, но безрезультатно. Всё, о чём она мечтает, – букет простых цветов, но и этого пустяка глухой к прекрасному персонаж не способен ей дать. Он извращает подсказанные ею сюжеты, накапливает негатив и совершенно не заботится о её оргазмах. Вырвавшись наконец из его паутины, героиня обретает душевное равновесие, занимается правильным дыханием и женскими практиками. Она прислушивается к своей вагине и приобретает себе букеты самостоятельно. Долой зависимость от мужчин. Финал был оформлен монументально, на одной из последних страниц появляется мраморный памятник ущемлённым женским правам – огромные резиновые перчатки для работы по дому, высеченные из мрамора. Обложку украшало её изображение с содержательным лицом и букетом тюльпанов между колен.
