Разъяренные англичане не удовольствуются рейдом, поняла Мери, но не смогла с места сдвинуться, завороженная картинами разрушений и насилия, истинную для себя цену которым осознала рядом с Форбеном. Какая-то часть ее природы, зажатой в тиски жизнью при дворе, теперь просто-таки требовала этого. И она жадно наблюдала, как, вопреки всем стараниям отважного Жана Бара и его эскадры, англичане надвигаются на город.
Английские брандеры — нагруженные взрывчатыми и горючими веществами дрейфующие суда — сталкивались с кораблями, стоявшими у причала, и те мгновенно загорались. Пылающие мачты, снесенные прорезавшими воздух ядрами, со зловещим треском рушились на портовые береговые постройки, и пожиравшее их пламя перекидывалось на груды товаров, ожидавших погрузки… Ветер раздувал пожар и гнал огонь на ближайшие к порту жилые строения, выгоняя из них до смерти напуганных обитателей… Мужчины, женщины, дети пытались спастись сами и спасти самое для себя дорогое под ливнем сыпавшихся на них обломков, то и дело — от череды взрывов на пороховом складе — разлетавшихся по окрестностям.
Рушились дома, сараи, мастерские, и дым пожаров, разъедавший ноздри и глаза, казался гуще от поднимавшейся при этом пыли. Содом и Гоморра, конец света. Именно такое ощущение царило в городе. Куда ни глянь — кто-то бежит, кто-то кричит, кто-то громко молится, кто-то просит о помощи ближних… Матери, судорожно прижимая к груди младенцев, мечутся по улицам в поисках случайного укрытия. Потерявшиеся ребятишки постарше рыдают у своих опустошенных домов и протягивают ручонки к бегущим мимо, уверенные в том, что никогда уже не найдут родителей. А моряки, приведенные в отчаяние гибелью кораблей, бессмысленно стреляют из пистолетов в сторону моря, не столько для того чтобы оказать сопротивление осаждающим Дюнкерк, сколько для того, чтобы излить свою ярость.
Ужас везде, ужас во всем, ужас — как громадный вал всеразрушающего прилива, который накатывает и накатывает без конца.
Дюнкерк подвергся артиллерийскому обстрелу.
Когда Мери поняла, что больше надеяться не на что, — а уж на то, чтобы найти в этом хаосе Корнеля, и подавно, — в ней проснулась способность реагировать на происходящее. Тем более что, если она так и будет стоять столбом, ее в конце концов наверняка прикончат.
«Ага! — сказала себе она. — Так — значит, так! Решено!» Это означало: раз эти стервецы англичане хотят помешать осуществлению ее планов, она воспользуется ими, чтобы достичь берегов Альбиона и устроить засаду у дома Эммы де Мортфонтен. А Корнелю отошлет почтой записку с приглашением встретиться с ней, прихватив с собою Корка прямо с его кораблем, там, на месте. И уже оттуда, заполучив наконец недостающий ключ от сокровищницы, они все вместе отправятся в Вест-Индию.
Она торопливо сняла сапоги со шпорами, шпагу и пистолет, оставила все это на набережной, лишний раз удостоверилась, что обе подвески — изумрудная и нефритовая — на месте, спрятала их поглубже под повязку, сдавливающую грудь, и бросилась в воду, в самую середину этой колышущейся преисподней, принеся в душе клятву: никто, ничто и никогда, даже судьба — нет, особенно судьба! — не помешает ей достичь своей цели и обрести сокровища!
Ей то и дело приходилось уворачиваться, глубоко ныряя, от всевозможных предметов — обломков досок и мачт, кусков металла, обрывков снастей и парусов, с грохотом подбрасываемых непрестанными взрывами и валящихся с неба в бушующие волны. Наконец, обогнув форштевни дрейфующих баркасов с оборванными якорными цепями и подобравшись к флагманскому кораблю, она принялась размахивать руками и вопить по-английски, умоляя о спасении, — и кричала до тех пор, пока ей не бросили трос.
Мери подплыла к брошенному концу и ухватилась за него, не в силах влезть наверх — настолько руки, все тело занемели в холодной воде и болели просто нестерпимо! Она едва не пошла ко дну — совсем рядышком с целью, но в эту секунду почувствовала, что ее тащат, вырывают из бездны и ставят на палубу.
Не успев не только слова произнести, но даже перевести дыхание, она ощутила, что ее опять куда-то тянут — волокут уже по самой палубе к корме корабля, к юту… И вот она — насквозь мокрая, в прилипшей к телу одежде, измученная — брошена к ногам капитана.
— Это еще что? — нахмурившись, осведомился тот.
— Вот, французика за бортом отловили.
— Нет, нет, сэр, я — англичанин!
И тут Мери сочинила себе новую биографию, совсем новую историю. Якобы она (ну, разумеется, для них никакая не она — «он»!) шла на торговом корабле в плавание, и ее якобы взял в плен капитан Форбен, после чего держал у себя на борту как рабыню (раба!), и ей пришлось там переносить все, какие могут быть на белом свете, притеснения от его команды, но — сами, мол, видите — удалось-таки сбежать! Она якобы укрылась от погони в Дюнкерке, где искала английский корабль, потому как ей не терпелось вернуться домой. И вот, увидев, как земляки разделываются с этими собаками-французами, она не смогла сопротивляться желанию быть с ними. Свою прочувствованную речь мудрая беглянка закончила радостным восклицанием: «Господь да хранит короля Вильгельма!», и это решило ее участь.
— Отлично, отлично, — улыбнулся сэр Клаудерли Шоувел и тут же, с высоты своего величия, потерял к находке интерес, так что «мальца» повели на камбуз, где сразу же навалили на него задачи весьма далекие от тех, что соответствовали бы надеждам Мери Рид…
Город был разграблен и практически уничтожен. Английские корабли отошли от берега, здесь им делать было больше нечего…
Корнель натянул поводья нервничавшей лошади у разрушенного порта Дюнкерка, до которого только что добрался. В полной растерянности он изучал следы разыгравшейся тут недавно бойни, вглядывался в единственный обломок стены, оставшийся от таверны, где у них с Мери было назначено свидание.
На уцелевшем обломке, скрипя, болталась вывеска.
— Мери, — почти простонал Корнель. — Мери, где ты?..
23
Покончив со всеми формальностями, Эмма де Мортфонтен в тот же день отбыла из Кале в Англию, увозя в трюме судна тело своего покойного супруга. Ей оказалось достаточно нескольких суток на то, чтобы прийти в себя и осознать преимущества положения вдовы, в котором она теперь вновь пребывала. Кроме того, Эмма была в восхищении от того, что Мери сумела стать за такой короткий срок куда более опасной, хитрой и ловкой, чем можно было вообразить. «Мери, Мери, дорогая моя девочка, — думала Эмма, опуская на лицо черную вуаль, — где бы ты ни была, любимая, я тебя найду».
Тем более что она дала оставленному ею в Париже Человеку в Черном предельно четкое задание, понятнее и быть не может. Пусть отыщет ей эту чертовку хоть под землей, хоть на Луне!
* * *
Корнель долго бродил по развалинам Дюнкерка, горько жалея о том, что отправился к Клементу Корку, чье судно стояло теперь на якоре в Кале, не дождавшись Мери. Где теперь ее искать? Тут, в Дюнкерке, у всех было дел по горло, всем было недосуг отвечать на его расспросы. Темой любого разговора неизбежно становилось жестокое, не вызванное ничем и потому заставшее порт врасплох нападение англичан. Уцелевшие корсары большей частью остались без кораблей и искали прежде всего занятия для себя самих. Разоренные и лишившиеся крова над головой обитатели города оплакивали свои потери. И Корнелю не удалось выяснить ничего для себя полезного у этих обездоленных людей.
Однако он понимал, в отличие от всех, кому причины обстрела города казались необъяснимыми: причины тут были те же, что привели в Дюнкерк его самого. Он был почти уверен, что знает мотивы англичан, и сильно опасался своей по этому поводу правоты. Корсары, которым было плевать с высокой колокольни на любые установленные для тех, кто ходит по морям, правила, на самом деле стали для английской морской торговли куда большей угрозой, чем французский королевский флот. Заполучив королевские грамоты, наделявшие их почти неограниченными правами и не налагавшими на них почти никаких обязанностей, корсары рыскали по морям, не зная ни закона, ни чести, ни совести, начертав на своем знамени один девиз: «ВЫГОДА!» и были благодаря этому гораздо больше похожи на пиратов, чем на офицеров его величества. Ну и Дюнкерку, приютившему у себя этих безбожников, рано или поздно пришлось бы заплатить за свое гостеприимство. Момент наступил…