Корнель вскочил в седло и поскакал прочь из города. Две недели он проболтался тут в ожидании Мери, совершенно извелся, но все без толку: раз она не появилась в условленном месте, значит, что-то случилось с ней либо в Сен-Жермене, либо уже в Дюнкерке. Есть, правда, надежда, что она еще по пути сюда, узнав о происходящем в порту, передумала, сменила направление и отправилась в Брест, твердо зная, что рано или поздно они встретятся там…

Сам он пока взял курс на Кале. В любом случае надо было отыскать Клемента Корка, капитана корабля «Бэй Дэниел». Этот его приятель, француз по матери и англичанин по отцу, перед тем как соблазнился предложением отправиться на охоту за сокровищами, не скрыл от друга, что вообще-то намеревался поискать удачу, крейсируя по Средиземному морю. Корнель попросит у него месяц отсрочки на устройство своих дел. Если Мери до тех пор не объявится, придется сказать Клементу, что он свободен — пусть делает что хочет.

Однако подобную перспективу Корнель предпочел бы не рассматривать…

Мери по глупости вообразила, что, как только флотилия сэра Клаудерли Шоувела выполнит свою миссию, корабли тут же вернутся в Лондон, чтобы отрапортовать об успехе. Не тут-то было! У нее выпало из памяти, что морские походы почти никогда не ограничиваются сроком всего в несколько дней. Разузнав получше, она поняла, что плавание продлится куда дольше, чем ей представлялось. Шоувелу предстояло провести в море несколько месяцев и подняться по Ла-Маншу до Северного моря: ему было поручено сопровождать караваны торговых судов, по большей части груженных зерном. Из-за голода, терзавшего Европу, корабли с грузом зерна сделались самой лакомой добычей для разбойников.

Как же Мери расстроилась! И долго оставалась безутешна, несмотря на то что новая встреча с морем беспредельно ее обрадовала. Сначала нежданного пассажира определили на кухню, но затем, когда она сумела доказать, что опыта как марсовому ей не занимать, новичка вместе с другими послали следить за состоянием фок-мачты и парусов на ней. Прошло несколько недель и, несмотря на глубокое огорчение из-за того, что планы ее рухнули и возвращение в Лондон откладывалось, к ней вернулась обычная веселость.

Хотя нельзя не сказать и о том, что в глубине души она по-прежнему тревожилась: нерешенные проблемы наступали со всех сторон и множили переживания.

«Если сам Корнель не погиб, то ведь наверняка он считает меня потерянной навеки», — думала Мери, и от чувства вины у нее сжималось сердце. Не легче было и при мыслях об Эмме и Тобиасе. Поскольку у них есть карта и один из нефритовых кулонов, вдруг они рискнут и отправятся за кладом, прежде чем она сумеет им помешать? «Нет, надо бежать, бежать на первой же стоянке! Какая разница, где мы причалим! Уж как-нибудь найду способ добраться куда надо! Ну, а что касается Корнеля, то можно послать письмецо на адрес его матушки в Брест, сделав на нем пометку, чтобы переслали адресату, и все в порядке: он успокоится, будет знать, где я нахожусь, и отыщет возможность меня найти…»

Увы-увы! Ни на одной из стоянок осуществить этот дерзкий план не удалось: матросам было приказано оставаться на борту, право сходить на сушу имели только офицеры, а корабль обычно бросал якорь так далеко от берега, что даже и мечтать было нечего о том, чтобы добраться до него вплавь. Шоувел оказался ревнителем строжайшей дисциплины, не терпел никакого неповиновения, никакого противоречия, и даже одной-единственной неуместной улыбки здесь хватило бы, чтобы весельчака заковали в кандалы!

Попойки, да и то сурово регламентированные, здесь, на борту флагмана, допускались лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Сэр Клаудерли приставлял надежных сторожей к матросам, упившимся положенной им порцией рома, и тех загоняли в кубрик, где они могли вволю петь, блевать, дрыхнуть или драться между собой — тут капитан ничего не имел против, поскольку никто об этом не знал. Но в порту сэр Клаудерли не потерпел бы со стороны команды подобных выходок, а разве есть лучший способ избежать неприятностей, чем попросту не пускать матросню на берег?

По тем же самым причинам сэр Клаудерли всегда, когда это было возможно, разрешал доставлять на борт шлюх. Денежки, заработанные командой, утекали прелестницам, а бурные объятия с ними матросов превращали корабль на время их визита в гигантский бордель, ибо ни о каком уединении и речи не было: все, кому требовалось утолить голод плоти, собирались в помещениях артиллерийских батарей двух нижних уровней…

Сэр Клаудерли терпел эти оргии, во время которых тела, без различия полов, бесстыдно сливались одно с другим или с несколькими и можно было позволить себе любые непристойные штуки, нарушить в бешеном сладострастии любые запреты, и мирился с разгулом, лишь бы только на суше ни о чем таком не узнали. Ведь именно благодаря тому, что репутация его самого и его команды считалась повсюду безупречной, там, где его флотилия бросала якоря, порядок в городах можно было считать обеспеченным. А капитан извлекал из этого немалые прибыли, получая самые лучшие товары по самым выгодным ценам.

Ох и в трудное, ох и в незавидное же положение попадала Мери из-за всех этих похотливых самцов и самок! О том, чтобы ей принять участие в игрищах, не могло быть и речи — сразу же стало бы понятно, кто она такая. Впрочем, ей и не слишком хотелось, как бы она ни любила плотские утехи и как бы ни преследовали ее воспоминания о ласках Корнеля.

Часто, взобравшись на марс, она рассматривала берега, вглядывалась в ледяную воду, отделявшую ее от них, и мечтала о своих ставших недоступными сокровищах и о Корнеле. Ей не хватало и тех, и другого. Но она решила набраться терпения. Рано или поздно Шоувел вернется-таки в Англию, это неизбежно, и было бы глупо идти на неоправданный риск.

* * *

Эмма де Мортфонтен поставила ногу на приставную лесенку, которую услужливый лакей придвинул к дверце ее кареты.

— Мы счастливы возможности принять вас здесь, миледи, — произнес он с сильным ирландским акцентом.

Какие могли быть сомнения в том, что это правда? Действительно, с тех пор как ее первый супруг, мир его праху, приобрел ей родню, у нее ни разу не было случая приехать в это «родовое гнездо», унаследованное вместе с именем.

Поместье, расположенное в трех милях от города, в графстве Корк, показалось ей очаровательным. Не последнюю роль, правда, сыграло и то, что смотрела она на местность глазами завоевательницы.

Большой дом представлял собой типичное ирландское жилище, по обеим его сторонам возвышались квадратные в сечении башни. Воздвигнутое посреди обширной равнины строение величаво — несмотря на бедность парка: деревья в нем стояли не густо — взирало на мир. И Эмма даже пожалела об упущенном времени: можно было уже не раз побывать тут.

Судьбу нынешнего визита решила буря. Буря, приведшая Эмму де Мортфонтен к судебному процессу. Лакей занялся ее багажом, а она сама пошла вдоль аллеи, убедившись, стоило приблизиться к усадьбе, что та, к сожалению, и впрямь пострадала от стихии, как ей и говорили. Случилось все во время ее пребывания во Франции, а когда она вернулась в Лондон, сразу обнаружила письмо от Уильяма Кормака, атторнея, поверенного в делах графства Корк, который перечислял пункты обвинения.

Ближайший сосед Эммы, старый прижимистый брюзга и сутяга лорд Велдиган, увидел, что дом его крестьян разрушен вырванным с корнями деревом. Дерево — столетнее и трухлявое — давно следовало спилить ему самому, тем более что никаких к тому препятствий не было: оно стояло как раз на границе двух поместий. Однако лорд Велдиган, разгневавшись, потребовал от соседки в качестве возмещения причиненного ему материального ущерба и компенсации затрат на ремонт жилья непомерную сумму. Эмма отказалась платить, и теперь Уильяму Кормаку предстояло рассудить их.

На пороге распахнутой двери хозяйку встретила экономка. Эта домоправительница, жена шедшего за Эммой лакея, нагруженного багажом, показалась ей на вид приветливой, от нее будто даже исходило тепло. Внутри дома, обставленного строго и элегантно, приятно пахло воском — видимо, совсем недавно натерли полы.