На следующее утро Уильям Кормак, совершенно равнодушный к отчаянию дочери, самолично отвез ее в единственный на всю Южную Каролину монастырь и оставил там, не только не поцеловав, но даже слова не сказав на прощание.

26

Уильям Кормак обхватил голову руками. Он сидел за письменным столом и чувствовал себя беспредельно, нечеловечески вымотанным. Но знал, что принял наилучшее решение, как бы дорого это решение ему ни обошлось. Энн восприняла свой отъезд как наказание. Это было не так. Случай с деревом всего-навсего послужил Кормаку удобным предлогом, тем более что Эмма сейчас покинула Южную Каролину и отправилась навестить свои кубинские плантации. Кормак больше не мог видеть, как эта змея кружит около Энн, ему непереносимо было ощущать нездоровый интерес Эммы к его дочери. Он слишком хорошо знал действие взглядов, которыми Эмма ее опутывала, его самого когда-то слишком больно эти глаза обожгли. Кормак глубоко ненавидел мадам де Мортфонтен, но не мог открыто ей противостоять.

«Береги Энн», — молила его умирающая жена.

В первые месяцы, несчастный и потрясенный случившимся, он не знал, как поступить, и позволил Эмме вмешаться в их жизнь. Если бы не Габриэль, он без малейшего раскаяния убил бы ее, но с ее подручным ему было не сладить. Впрочем, скорее всего, и решимости на это недостало бы. Уильям Кормак не был убийцей по природе своей.

Как до него Мария, теперь он смотрел, как растет Энн, не упускавшая ни одного случая бросить ему вызов. Он прекрасно знал, почему она это делает. Энн отчаянно взывала к нему о помощи и требовала ответов. И его ответы нужны были ей куда больше его помощи, однако дать их ей означало потерять ее и в то же время подвергнуть опасности. Одна мысль об этом была нестерпима.

Уильям встал и подошел к окну. Ночь стояла темная, безлунная. В комнату, не успевшую остыть после знойного дня, повеяло жарким ветром. Издали послышались голоса рабов, затянувших гимн свободе. Разве мог он их в этом упрекнуть?

Зато поводов упрекнуть себя у него было более чем достаточно. Кормак вздохнул. На этот раз он принял решение. Он убережет Энн от алчных когтей Эммы. Она разъярится, когда вернется, но он не уступит. Никто, кроме него самого, не знает, куда он отвез дочь. Никто. Монашкам было приказано не сообщать о том, что девушка у них, кто бы ни явился и чего бы от них не потребовал. И только он один мог отменить этот запрет.

До тех пор пока не выберет подходящего жениха, он будет ее прятать. А как только Энн выйдет замуж, Эмма больше не сможет ее отнять.

Он, Уильям Кормак, не вымолвит ни слова, даже если ему придется умереть под пытками. На его лице появилась слабая улыбка. Мария Бренан может покоиться с миром. В каком-то смысле она отомщена.

* * *

Корнель смотрел, как над маленьким городком под названием Кингстон занимается рассвет. Моряк знал, что этот день станет для него последним. Суд был скорым. Пираты пожалели старшего помощника капитана галиона, оставили его в живых, а тот теперь свидетельствовал против команды «Бэй Дэниел». Корнель и его моряки были признаны виновными.

В нескольких метрах от тюрьмы стояла виселица. Вчера и позавчера уже вешали людей с его судна. Теперь его очередь.

— К вам пришли, — объявил сторож, открывая дверь.

Корнель напрягся. Он уже сказал, что не желает видеть пастора, и не позволит, чтобы ему силой навязали общество священника. Ему хотелось насладиться рассветом в одиночестве и тишине, а не под бормотание молитв. Скрипнули проржавевшие петли двери. Зашуршали юбки, мелькнул свет фонаря.

Дрожащие руки поднялись, и капюшон черной накидки скользнул назад. Только ей не требовалось открывать лицо, он и без того узнал бы гостью! Корнель бросился к ней, обнял.

— Не надо было тебе приходить, принцесса, — прошептал он, поцеловав ее так, что оба едва не задохнулись. — Теперь будет еще труднее.

Мери обернулась через плечо и убедилась в том, что сторож вышел, закрыв за собой дверь.

— Никакого такого «теперь» не будет, — ответила она, приподняв юбку.

И выдернула из-за подвязки припрятанный кинжал. При входе ее обыскали, но не так уж тщательно.

— Ты с ума сошла, — сказал он, снова обнимая ее и поспешно пряча кинжал в рукав.

— Я не могла, Корнель, не могла с этим смириться, — призналась она, вдыхая мускусный запах его вспотевшей кожи. — Когда тебя схватили, я так разозлилась — на тебя, на себя, на всех, просто обезумела от ярости. А потом я пришла к Никлаусу на «Бэй Дэниел», который Баркс привел на остров Черепахи. Он сидел на средней палубе, среди всего этого разгрома, и плакал.

Корнель еще крепче прижал ее к себе.

— Мне было так больно от его слез, Корнель, но он плакал, а я свои сдержала… и тогда я дала себе клятву. Я пообещала, что, хотя англичане тебя и схватили, я не стану ждать сложа руки, чтобы они тебя повесили. Вчера мы с Барксом и Дунканом пришли в Кингстон, замаскировавшись под судно Вест-Индской компании. Тебя никак нельзя вытащить из этой камеры. Но когда ты взойдешь на помост…

— Что вы задумали? — спросил Корнель. Да, в этом была вся она, Мери Рид, такая, какой он ее любил.

— Продолжай прятать этот кинжал в рукаве, тебя не станут обыскивать. Когда придет время, перережешь веревки. Мы отвлечем внимание на площади. Конь будет тебя ждать прямо у виселицы. Тебе останется только вскочить в седло. Я буду там, наготове. Никлаус тоже. Жди сигнала и начинай действовать.

— Что это будет за сигнал?

— Тот самый, которому ты меня научил, — ответила она, потянувшись к нему губами.

— Ну все, хватит с вас, голубки, — прервал их сторож, распахнув дверь. — Прощайся с ним, красотка.

Они только обменялись взглядами — сообщническими как никогда.

На площади Кингстона было не протолкнуться. Каждая казнь собирала все ту же толпу. Люди не могли насмотреться на эти переламывающиеся шеи, как будто на увлекательное представление. Палач мрачно дожидался прибытия повозки, в которой доставят осужденного.

Мери знала, что они не смогут начать действовать раньше, чем Корнель взойдет на помост. В пути его окружали стражники, их было много, и они пристально наблюдали за окрестностями. Им был отдан приказ убить заключенного, если во время конвоирования произойдет хотя бы малейшая стычка.

Мери расставила по местам своих людей. Никлаус-младший ждал за углом одного из домов, сидя верхом и держа второго коня в поводу.

Отмытые и свежевыбритые пираты смешались с толпой горожан, которые, вытягивая шеи, смотрели на главную улицу. Солнце еще не дошло до зенита, а жара уже стояла удушающая.

Мери пробралась в первый ряд, к самой виселице, чтобы окинуть взглядом расположение своих людей. Пираты были наготове. Внутри у нее все сжалось. Она ничему не смогла помешать, когда убивали Никлауса и Балетти, но она не позволит Корнелю болтаться на веревке.

— Вот они! — завопила какая-то женщина справа от нее.

Сердце у Мери учащенно забилось.

Корнель ехал в повозке стоя, его единственная рука была привязана к бедру, он достойно держался в окружении конвоиров и сохранял равновесие на шаткой повозке не хуже, чем на палубе корабля.

— А он ничего, хорош, — услышала Мери справа от себя.

— Жалко, что такого повесят, — вздохнула другая женщина.

— Да ладно тебе, — усмехнулся парень, — можно подумать, ты на его рожу пришла любоваться, хитрюга, ты ведь пришла поглядеть, как у него рожок высунется, когда его вздернут!

По толпе зевак волной прокатился непристойный смех, и Мери затошнило.

Ей хотелось, чтобы Корнель ее увидел, чтобы почувствовал ее присутствие. Хотелось, чтобы он не только услышал сигнал, но угадал его.

Повозка остановилась, встреченная свистом и криками, но Корнель сошел на землю с таким достоинством, что вскоре они сменились восхищенным шепотом. Поднявшись на помост, он жестом остановил палача, собравшегося нахлобучить на него капюшон. Встретился глазами с Мери. Он поостерегся улыбнуться ей, когда лезвие кинжала разрезало веревки — одновременно с тем как палач старательно приладил ему на шею скользящую петлю. Настороженные охранники с ружьями наизготовку стерегли подступы к эшафоту, плотно окруженному напиравшей толпой горожан, которым хотелось разглядеть казнь во всех подробностях.