Хочешь жить? Быть живой? По настоящему, не эта обманка, что была дарована тебе сейчас, не этот жалкий обрубок, а по-настоящему? Чтобы как человек? Черныш спрашивал это у меня, или моё воображение само родило эти вопросы за него? Мне показалось, что я услышала его смешок.

Не хлопнуть дверью. Я отдавала самой себе четкие приказы — и лишь тогда тело неохотливо подчинялось. Не моё тело, чужое — более грузное, тяжелое, неудобное. Нестерпимо чесался правый локоть.

Дверь в комнату нашей с Лексы спальни — нашей? — чуть не выдала меня с потрохами. Мне не хотелось будить весь дом, вообще никого будить не хотелось. Пусть их себе спят. Я с трудом справилась с ручкой, прошипев про себя несколько ругательств — повернуть её получилось не сразу. Руки обладали пальцами — я уже и забыла как в первый раз смотрела на них и не могла справиться с этим ворохом крохотных змей. Казалось, они тоже радовались новой жизни и шевелились без остановки. Разминались, как потом подчеркнула Диана. Она много чего умного говорила потом, но я не запомнила.

Сейчас, кажется, пальцы ловили от меня странные приказы и не знали, что им делать. Но не прошло и минуты, как дверь сдалась. Пальцы стиснулись в кулак — слишком сильно. Не буду же я долбить что есть сил по выключателю? Плечо обожгло болью — слава Белому Лису, всего на мгновенье — кажется, не разглядев во мраке ночи шкаф, я врезалась прямо в его край. Инстинкты подсказали, что следует помассировать ушиб.

Меня качало из стороны в сторону, будто бы пьяную. Нет, не такой расхлябанной я была тогда на столе у Дианы. Сейчас во мне будто бы боролись два естества — моё и чужое. Точнее сказать — её и моё.

Ладонь скользнула по выключателю. Свет неохотно, будто бы тоже только что спал и был вынужден встать с кровати, но включился. На меня в зеркале смотрело взлохмаченное чудовище, щурившееся на собственное отражение.

Не может быть, думалось мне. Не может быть — с сарказмом отзывалась вторая половинка сознания. Монстр из зеркала преображался, портил первое впечатление, обращаясь всего лишь в невыспавшуюся, непричесанную, но симпатичную девушку. Захотелось улыбнуться самой себе.

Мари, догадалась я. Мари, со вздохом подтвердило второе я, словно было не очень довольно зрелищем.

Я — Мари.

***

Закричать, что ли? Так, для виду и успокоения самой себя. Чего кричать-то, поинтересовался здравый смысл? Ну девушка, ну живая, очень даже ничего такая девушка, чего уж там — вполне себе отличная. Причесать, умыть как следует, привести в порядок лицо, нарядить, как куклу в красивое платье и…

Как куклу. Я — кукла. Кусок пластика, разбушевавшаяся фантазия, недомерок, выскочка, просто крохотная искринка. Интересно, а если я прямо сейчас вернусь в комнату, где спит Лекса, я увижу там себя? Сидящей на компьютерном столе, вольготно свесившей вниз ножки, с кукольным, милым личиком? А, может быть, увижу и Трюку — крохотную, по сравнению со мной, лошадку?

Зачем, на этот раз вопрос был задан унынием. Ты можешь теперь — жить. Ты можешь теперь пить чай и кофе по утрам, ты можешь ходить на работу, у тебя даже пальцы вон двигаются! Живи себе в удовольствие, трахайся со своим писакой, люби его во все щели, или наоборот — а тебя, глупую, тянет над Трюкой посмеяться, к Диане рвануть. Ещё глупые идеи будут?

Будут, знала я, ещё как будут.

На этот раз дверь поддалась гораздо быстрее — видимо, признала во мне новую хозяйку. Оставалось лечь обратно — нырнуть под теплый бок Лексы. Прильнуть к нему всем телом — как и мечтала, и собраться с мыслями. Начнем с простейшего — я теперь Мари? Допустим, если и так. Но как же Черныш? С чего бы вдруг он решил сделать мне такой царский подарок? Неделями мне приходилось биться с его порождениями, каленым железом и искрой отгонять Страх от замка Лексы. И вот он решил меня наградить. Наградить ли? Или убрать подальше с глаз? Дал мне волю, исполнил мечту, радуйся деточка! Почему-то вдруг вспомнилось, как Трюка разбила флакон с его же, Страха, отростками. Великая Идея в опасности, хватай, малыш тимпаны, бей в барабаны, кричи во всю глотку! Ату её, мелкую плюшевую игрушку, она тебе, Лекса, угрожает!

Не легла, чуть не споткнулась о ножку кровати. Вожделенный человек захрапел, поерзал, недовольно застонал во сне. Глаза медленно, но привыкали к темноте. Очень не хватало света. Я помнила эту комнату в подробностях. Помнила, но она всегда была во много раз больше меня. Не пол, а целое футбольное поле, не стол, а целая гора. Непривычно было видеть всё таким небольшим, нормальным.

Включить компьютер? Я хмыкнула, от собственной наглости и новых, открывшихся для меня возможностях. Могу теперь делать всё, что захочу! Теперь я — Мари, та взбалмошная девчонка, в которую без ума влюблен писатель. И я — Я! — теперь буду с ним. Целую вечность. Заставлю его утонуть в собственной нежности и любви, заставлю его быть — только со мной. Не отпущу — никуда и никогда. Мой, только мой.

Моё тельце сидело там же, где и обычно. Маленькое такое, кукольное, совсем не похожее на настоящее. Слишком идеализированное, слишком красивое, слишком… Рисованные глаза, черные, вьющиеся волосы, безвольность во всем — позе, выражении лица, взгляде. В ясных маленьких очах, мне показалось, плескался чужой, животный и неизбывный ужас. Будто бы в этом крохотном тельце по-прежнему есть жизнь. Если я в Мари, то, стало быть, она теперь здесь? Маленькое узилище для большого человека? Я с большим удовольствием дотронулась до носа куколки, заставив её покачнуться. Доигралась, девонька, хотелось спросить — и расхохотаться. Прямо как ведьмы в старых фильмах. Сказать бы ещё что-нибудь едкое, ядовитое, обидное, но мой взгляд, наконец, коснулся Трюки. Единорожка, кажется, до этого на столе не стояла, а сейчас смотрела на меня с неподдельной ненавистью и злостью.

— Ишь ты… — шепнула я и протянула руку к ней. Боюсь, вдруг поняла я. Боюсь даже сейчас, даже игрушечную, плюшевую, все равно боюсь. Того и гляди сейчас сорвётся, бросится на меня, примется бодать… я представила, как это будет нелепо, глупо и щекотно, что даже улыбнулась. Страх испарился сам собой без остатка.

Пальцы обхватили мягкое тело. Помять маленькую паршивку? Помнишь, волшебница, что ты сделала с Шуршом? Помнишь, прекрасно помнишь, по твоим вышитым наглым глазенкам вижу, что помнишь. Уберу, вдруг поняла я. Уберу в коробку, навешу на неё тысячу замков, спрячу в самый дальний угол дивана — чтобы никогда не смогла добраться до Лексы, чтобы больше никогда — не напакостила, чтобы… уберу, но выбросить не посмею.

— Мари? — хриплый и сонный голос проснувшегося великана коснулся моих ушей, заставил вздрогнуть. Плюшевая игрушка нелепо выскочила из рук, зацепилась рогом за провод от наушников, завалилась на бок. Не всесильная и могучая Трюка, а просто проволочный скелет, прощупываемый сквозь ткань, вата, кусочек тряпки, нитки. Игрушка. Кукла. По моему лицу пробежала донельзя циничная ухмылка.

Я обернулась к писателю, встала, стыдливо запахнула халат. На меня смотрела сама любовь. Мной любовались, мной наслаждались — одной лишь мыслью о том, что я есть на свете и я рядом. Меня хотели — прямо сейчас. Сорвать никчемный халат, последний оплот давно сбежавшей совести, и наброситься на меня изголодавшимся львом. И будь я трижды проклята, если не хотела того же самого.

***

Лекса не Страх. В нём нет грации Черныша, нет спрятанных под слоями жира упругих мышц, на лице — колючая борода. Но это мой мужчина. Не грациозный, не могучий, не красивый. Много чего ещё «не», целая плеяда недостатков, хоть вагоны ими грузи. Но он всё равно мой. Сколько раз там, сидя всего лишь на столе, трясясь в ожидании очередного визита Юмы, я думала о том, чтобы вот так быть — просто быть вместе с ним? Не об этом ли я мечтала, когда просила, чтобы он положил меня с собой. Он сумасшедший. Разве нормальный человек будет… — не унималась Диана. Ну тебя, ОНОшница, сгинь, пропади, не порти момент. Сгину, обещала она, обязательно пропаду, вот только соберусь — и растворюсь прямо на пару с темнотой под солнцем наступающего дня. Обязательно. Вот только запомни — он никогда не будет любить куклу.