– Огюст, ты мой первый кент, который может стать гроссмейстером годам к пятнадцати,– говорил старый Санчо, добряк и шахматный дока, обучивший меня основным правилам этой древней игры. Он любил словечко «кент», и я не обижался, когда Санчо называл меня не по имени.

–Да,– ответил я, опасаясь, как вы помните, чтобы дон Гомес не рухнул ниц,– немного играю в шахматы, сир.

– О, Огюст! – вспыхнул дон Гомес.– Вы употребили слово «сир», потому что слишком любезны ко мне. Даже в своей семье я не монарх, но скорее добросовестный исполнитель воли моей несравненной Дульсинеи – донны Риарио! Мари, ну что ты молчишь? Подтверди мои слова! Казалось, Дон Гомес был в наилучшем расположении духа. Ему не сиделось на месте. Хаотичные движения, которые он совершал в подтверждение каждого сказанного им слова, выглядели забавно и походили на метания светлячка вокруг горящей в ночи лампочки.

– Вот и замечательно! Не правда ли? Пойду принесу фигуры. Почему бы нам не сыграть партейку прямо сейчас?

Как только дон Гомес скрылся за небольшой дверцей, ведущей в его личную потайную каморку, донна Риарио подошла ко мне и торопливо, с волнением в голосе заговорила:

– Милый Огюст, как бы хорошо вы ни играли в эти ужасные шахматы, умоляю вас: будьте снисходительны к моему мужу. Он не умеет проигрывать. Каждый проигрыш побуждает его задуматься о конце света. И тогда он превращается в совершеннейшего тирана. Он требует от нас с Катрин беспрерывных молитв и каких-то немыслимых жертвоприношений. Я ему говорю: в христианстве нет жертвоприношений, Христос – жертва и всё такое. Но нет! Ничего не хочет слышать дон Гомес.

Она виновато улыбнулась.

– Но стоит ему выиграть, как у нас в доме наступает рай. Я читаю ему свои стихи, Катрин поёт нам и танцует фламенко. Мы с дочерью совершенно счастливы! Иногда я беру на себя смелость и прячу эти дурацкие шахматы в самый дальний угол, от греха подальше. Иначе беда! Но он их находит, и всё повторяется сначала. Как-то муж пришёл домой в обнимку с приятелем доном Хуаном и давай искать шахматы. А я же знаю, что Хуан его обыграет. Уж как я просила: «Хуан, голубчик, сыграй вполсилы. Ну что тебе стоит проиграть Гомесу? Ты же крёстный Катрин! Пожалей свою крёстную дочь, не наводи на неё, голубку, отцовского мракобесия». И что бы вы, милый Огюст, думали? Этот лицемер Хуан кивает головой, соглашается, обещает проиграть во что бы то ни стало, а потом берёт и выигрывает. Я ему: «Ты же обещал!» А он: «О, Мари, сам не знаю, как это получилось. Только подумал: надо бы поддать ладью, гляжу, а Гомесу уже и ходить некуда. Прости ради бога!»

В это время дверь каморки распахнулась, и на пороге показался сияющий дон Гомес. В руках у него была шахматная доска, а в глазах – восторг и сладостное предвкушение игры.

– Я, пожалуй, пойду,– донна Риарио встала со своего места.– Катрин, проводи меня. Я должна тебе кое-что показать.

Сеньора бросила на меня умоляющий взгляд и в сопровождении дочери покинула залу. Мы остались с доном Гомесом вдвоём.

– Ну-с, милый дружочек, давайте расставим наши преимущества!

Дон Гомес водрузил на стол большую красивую шахматную доску и рядом положил два батистовых мешочка с фигурами.

– Вы расставляете белых храбрецов, а я – соответственно чёрных,– сказал он и принялся развязывать свой мешочек.– Расставим и потом кинем жребий.

Я взял свободный мешочек и принялся вытряхивать из него шахматные фигуры. Но нет, это были не шахматные фигуры, а сказочные нэцке невероятной красоты. Пешки изображали бравых вояк времён италийской войны 1504 года. Фигуры слонов походили именно на слонов, а не на башенки, привычные обиходным шахматным наборам конца ХХ столетия. А ладьи! Ладьи представляли собой дивные пиратские вельботы, ведомые одноглазыми Флинтами и их дружками-головорезами.

Мои пальцы буквально задрожали от волнения, когда я взял в руки первую выпавшую из мешочка фигуру. Этой фигурой оказался ферзь. Представьте себе Александра Македонского в военных регалиях средневекового императора. Фигуры были вырезаны из дерева особой, неизвестной мне породы, отдельные места инкрустированы смальтой мельчайшего подбора или расписаны изящной цветной вязью.

– Ну что вы так долго? – услышал я нетерпеливый голос дона Гомеса.– Расставляйте, пожалуйста, быстрее!

– Да-да,– я отложил рассмотрение нагрудных лент короля до будущих баталий и принялся выкладывать передовую линию из видавших виды средневековых аркебузиров с походными ранцами за спиной и тяжеловесными аркебузами. Все детали воинской экипировки были выполнены так тщательно, что, потемнев от времени, они производили впечатление настоящего оружия, а сами аркебузиры воспринимались как живые воины-лилипуты, застывшие в ожидании кровопролитного боя.

Наконец оба войска выстроились друг перед другом, и настал черёд жребия.

– Послушайте, дон Родригес,– обратился ко мне отец семейства,– как вы думаете, не заключена ли в шахматах главная дилемма нашего бытия: противостояние добра и зла? Ведь если принять, что белые – это добро, а чёрные – зло, перед нами разворачивается их нешуточное сражение, причём цель этого сражения – завладеть нашими с вами душами. Ну в самом деле! Вы, например, играете белыми и утверждаете добро везде, где появляются ваши фигуры. Я же, напротив, принимаю на себя – временно, конечно! – роль зла и пытаюсь вам противостоять. Если выиграете вы, значит, я проиграю. По-своему это хорошо – в мире утверждается добро. Но поверженное зло ведь никуда не делось, оно тут же рядом в мешочке и при первой возможности вновь бросается в бой. Как в картах проигравший, ослеплённый неудачей и мечтающий о реванше, готов пойти на любую мерзость ради того, чтобы доказать противнику свою силу.

На мгновение мне показалось, что дон Гомес забыл о своём желании сыграть со мной в шахматы – настолько расстановка фигур увлекла его сознание и побудила к витиеватым размышлениям о смысле жизни.

– Помните, у русских жил лет сто назад некий поэт Пушкин? Хотя нет, вряд ли вы что-то знаете об этом. Так вот, есть у него забавный рассказик про то, как некий Германн узнал карточный секрет и стал выигрывать крупные суммы денег. Но рок выше удачи. Он заставляет Германна совершить ошибку и обнуляет все приобретённые им достоинства…

– И что же? – полюбопытствовал я.

– А ничего. Германн заканчивает свою жизнь в больнице для умалишённых. Согласитесь, печальная история.– Я почувствовал, как дон Гомес постепенно приходит в волнение.– Вот к чему ведёт проигрыш чёрных! Зло, даже побеждённое добром, может нанести ответный удар. Разрубленная на части змея по-прежнему опасна и готова угостить вас ядом. Умирающий зверь из последних сил грызёт вложенную в пасть палку. А уж куда приводит нас ситуация, в которой над добром торжествует зло и белые терпят поражение, общеизвестно. Впрочем,– он хитро улыбнулся,– это у русских так. Чудны́е эти русские, одно слово.

Честно говоря, я был несколько смущён столь пространной прелюдией дона Гомеса. «Опять я слышу это имя – Пушкин,– подумал я,– отец про него говорил не раз. Что за человек?..»

– Дон Гомес, может, нам вообще не стоит играть? Зачем создавать заведомый цугцванг добрым намерениям? Мои слова привели дона Гомеса в состояние полной растерянности.

– Как не играть? – едва слышно прошелестел он губами.– Мы же всё расставили…

– У меня есть предложение! – бодро воскликнул я, пытаясь разрядить неловкость минуты.– Хотите, я покажу вам какую-нибудь интересную шахматную задачку, и мы вместе поищем на неё ответ?

– Это как?

У дона Гомеса в глазах засветились искорки любопытства. Недолго думая, я убрал с доски лишние фигуры и из оставшихся составил позицию, воспроизводящую поединок Капабланки и Маршалла на недавнем турнире в Сан-Себастьяне. Помнится, сыграли они тогда вничью.

Изобразив вид третейского шахматного судьи, я произнёс речь, придав голосу как можно более официальный тон: