Соломон, привыкший по жизни придерживаться примет, отметил, что мужчина, с утра первым вошедший во двор – это к удаче. Получилось иронично. Потом правда испугался. Не за себя. У ног лежал верный пёс Бассара. Мог бросится на незваных гостей, а те ведь при оружии. Рука старика лежащая на собачьем загривке, сжалась – значит: сидеть тихо. И пёс, уже готовый дёрнутся, затих.

Подошли, говорили по русски, из чего Соломон понял, что это русские военные подразделения. Он не ведал, что в рамках мероприятий по принуждению Грузии к миру, Россия ввела войска в Южную Осетию и прокатилась далее в западную Грузию. Стало быть: танк тут встал на позицию.

Со слухом у Соломона было ещё хуже, чем со зрением. Сославшись на это он как бы сразу отсёк попытки содержательного разговора. Да и чего он мог сказать? Воды? – Вон колодец. Фрукты: груши, яблоки – соберите по деревьям.

Пришла соседка, та что должна была ухаживать за Соломоном. Принесла ему поесть: лобио. И ещё кастрюльку, наверное с тем же, передала танкистам.

Наклонившись к уху старика, стараясь почётче по-мегрельски проговорила. Мол, лучше пусть будут эти, из регулярной русской армии. А то, не дай Бог просочатся осетинские или абхазские ополченцы. Те злые. С этими поспокойнее.

Бойцы ещё побродили по двору. Туалет посетили, пообливались из ведра у колодца. Танк, если он не стреляет, превращается в груду метала, невинную, но накалённую такую жару до непереносимых температур. Танкисты организовали дежурство, оставляя внутри машины только одного. Остальные нашли место на траве под деревом, в метрах 15ти напротив хозяина, поближе к воде . Поочерёдно кемарили, переговаривались.

*

Соломон встал и, тихо переставляя ноги, опираясь на палочку, подошёл к забору. Танк стоял близко к нему, прячась от солнца под свисающими на улицу ветками ореха. Гусеницы машины оказались на краю придорожной канавы, которыми для водоотвода испещрена вся местность. Сейчас, в засуху, – это просто неглубокие искусственные расщелены, похожие на морщины на лице Соломона. Но дождитесь дождя. Тогда вся сетка приобретает динамику. Потоки организуются по канавкам, пересекаясь и донаполняя друг друга. Компьютерщики при желании могут увидеть во всём этом интегральную схему, где несущаяся вода, как электроны, ищет и находит свою природную логику.

В небольшом промежутке между танком и оградой, представляющей собой наглухо задрапированную вьюном сетку рабицу, на дне канавы осталось немного жидкой грязно-водяной смеси, спасённой тенью орешника.

Соломон увидел – опа! – маленького лягушонка. Тот, скорее всего, пуще старика был удивлён и недоволен появившемся железным соседством, из которого в его убежище медленно стекала мазутно-солярочная вонь.

*

У Соломона было одно интересное свойство. Иногда его слух давал «прострелы» и некоторое время он начинал вполне отчётливо слышать.

– Чего этот дед крутится у танка? – заговорили вояки.

– Да ладно тебе. Пусть крутится. Крестьянин. Он такого может вообще не видел.

Соломон усмехнулся этому диалогу.

70 лет назад сюда вот в маленькую саклю, которая и по сей день(!) сохранилась на заднем плане участка и использовалась теперь как сарайчик или музей давнишнего быта, пришла (ногами Маквалы-почтальонши) белая бумажка-повестка. Призыв в Армию.

Зугдидский вокзал был переполнен. Страна Советов продолжала борьбу с мировым империализмом и потребность в пушечном мясе в предверии больших международных тёрок постоянно увеличивалась. В котомке Соломона – бутылка кислого молока и «чкиди» – маленькие кукурузные лепёшки. Ещё – табак. Но оказалось – его-то забыл. Младший брат – Фридон, метнулся купить, но поезд тронулся, и он 4км до следующей станции бежал за составом. У Соломона навернулись слёзы: бегущий с табаком братишка. Больше им свидиться было не суждено. В конце войны Фридона тоже забрали на фронт. Пропал без вести где-то в Польше.

*

Соломона определили на артиллерийские курсы. Учился не долго, вояк тогда в предвоенную пору, лепили скоро, что те кукурузные лепёшки.

И вот он, новоиспечённый младший лейтенант шагает со своей войсковой частью по Литве. Прибалты смотрели на них хмуро и недобро, но до эксцессов не опустились. Дошли до Бреста и там стали позади Крепости.

Соломон уже не помнил: ждал ли войну или нет; та пришла всё равно неожиданно. Немцы налетели, словно цунами.

Уперевшись в Крепость, обкатили её, как волна прибрежный каменный валун и не задерживаясь двинули дальше.

Артиллерийскую роту, базирующуюся рядом, просто разметали, как и другие подразделения и загнали в топи. Соломон опять холодком по телу прочувствовал, как почти сутки стоял по горло в болотной жиже, ухватившись за ветку, особо не дергаясь, что бы не засасывало.

Немецкие танки расположились на возвышенностях среди деревьев и били прямой наводкой. Соломон был реалист, в ад не верил, но тогда он его увидел и ощутил в полной мере. Его контузило, но не убило. И с этой контузией, первой для него меткой войны, осевшей глухотой в правом ухе, он и пережил все впоследствии свалившиеся на него невзгоды. Такой вот получил тогда оберег.

*

Танки через некоторое время ушли. Из болот тогда повыползали убережённые вояки – черти не иначе, обтрёпанные и полуживые. Поняв, что немцы и, что особо важно, заградительные СМЕРШ-отряды ушли вглубь советской территории, разрозненные группки тоже осторожно направились на восток.

В сёлах у гражданских переодевались, подкармливались и шли, шли. Через месяц добрались до Киева. Тут уже вовсю хозяйничали фрицы и пуще всех полицаи, ушлые по солдатским душам. «А ну-ка скажи «паляныця»!» и всё! – те, кто не местные, а бойцы, скинувшие погоны, выкупались враз.

*

Фильтрационный лагерь под Луцком к концу лета 1941 разросся до 10 тыс. пленных. Теснота, холод, голод, постоянные побои. Солдат секли плетьми. Многие обделывались, смрад и вонь стояли неимоверные. Болото, в котором Соломона контузило не казалось уже тем Адом.

Впрочем о прошлом думать и сожалеть не приходилось. А о будущем – тем паче. Наступала ночь и ты вырубался, где лежал, сидел или стоял. Утро и день считался удачным, если за ними для тебя наступали новые утро и день.

Фильтровали без особых сантиментов: евреи, коммунисты – в расход. Эти сведения и выбивали поркой. У остальных был шанс в служении Рейху. Если, конечно, спросят. Если успеешь ответить

В сентябре пошла холера. Через месяц выкосила почти всех. Осталось человек семьсот.

Соломон тоже заболел и просто ждал своей кончины: лежал и бредил от высокой температуры. Очнулся. Рай? Нет, реальность. Пришла медсестра, сделала укол. Госпиталь. Как так?

Среди охранников лагеря оказался солдат, этнический немец, который служил в роте Соломона. Он узнал своего лейтенанта, с которым хоть и не дружил, но и не испытывал неприязни. Замолвил словечко перед начальством, и Соломон попал в больничную палату.

Всё оказалось банально просто, хотя по сути являлось чудом.

*

После госпиталя – перемещение в Германию. Соломон стал частью программы по перевербовке вояк, педантично и целенаправленно отработанной: обучение немецкому языку, немецким же строевым и военным правилам. В начале 1942 года Соломон был включён в отряд «Белый Георг», грузинское национальное военно-полицейское подразделение, призванное наводить в Грузии порядок, в случае победы фашистов над СССР.

Всё вышло так как вышло. Даже сейчас, спустя десятки лет, Соломон не видел возможности противиться той свершившейся череде событий.

*

На какое-то время наступило спокойствие. Пока с Закавказьем, да и со всеми Советами решались всё нарастающие проблемы, «Белый Георг» был направлен набираться опыта и сноровки в полицейском деле по Европе. Почти два года квартировались в Париже.

Потом, после войны, Соломон часто рассказывал об этом периоде. Слушатели – соседи, родственники – в большинстве интересовались именно Парижем, как символом, наверное, предполагаемого нескончаемого праздника и киношной жизни.