Она с трудом открыла тронутый ржавчиной навесной замок и зашла в крошечные тёмные сени. Через грязное окно - Каринэ ни разу в жизни его не мыла - проникал такой же грязный свет, освещая стол, застеленный старой грязной клеёнкой ещё советских времён. И стол, и подоконник были усеяны засохшими трупиками мух, под столом громоздились вёдра, тазы и что-то ещё, что Каринэ тоже никогда не разбирала. Вытерев ноги о грязный затёртый половик, она открыла скрипучую дверь и вошла в дом.
Первым в нос ударил специфический запах заброшенного помещения - запах прелости, затхлости и гнили, не проветриваемый годами. Везде лежал толстый слой пыли и паутины, тоже годами не знавший уборки. Обстановка была убогой. Древние, отстающие от стен обои, местами прибитые к стене гвоздиками, проседающий пол с облупившейся краской, два окна, много лет не знавшие мытья. Два стола, сдвинутые вместе, десяток разномастных стульев, часть из которых несли следы ремонта, тумба с кухонной утварью, пыльная сушилка для посуды на стене, продавленный диван и половик на полу. В одной из двух комнат помещалась только двуспальная кровать, застеленная застиранным и штопаным бельём, бывшим когда-то белым, тяжёлая железная этажерка, видевшая, наверно, вторую мировую, да полированный исцарапанный шкаф. Во второй, гораздо большей комнате, были впихнуты шкаф и два письменных стола, а две стены были целиком заняты трёхэтажными нарами, рассчитанными на девять человек. Только восемь полок были застелены матрасами, а девятая использовалась для хранения одежды.
Восемнадцать... почти девятнадцать лет назад, когда здесь ещё жила семья, состоявшая из родителей и восьми детей, тут было не так убого, по крайней мере, не так грязно, но и тогда бедность лезла из всех щелей.
Тётя Ира рассказывала, что её брат - отец Каринэ - после женитьбы подался в баптисты и почти перестал общаться со своими родственниками. А у баптистов вроде как аборты и предохранение запрещены. Вот и плодили они каждый год по ребёнку, а то и по двойне. Мать Каринэ тоже после замужества отдалилась от своих родственников, но тётя Нина - её сестра - говорила, что они очень хотели мальчика, а рождались только девочки. Лишь девятым ребёнком оказался мальчик, но он родился мёртвым. Почему родители решили после этого остановиться - неизвестно: может, разум всё-таки проснулся, и они поняли, что в лихие девяностые прокормить восемь ртов проблематично. Может, смерть долгожданного сына их сломала. Может, мать не могла больше рожать. Во всяком случае, после того мальчика детей уже не родилось.
Может, и хорошо, что Каринэ не помнила ничего, что было до того, как Виталь Саныч нашёл её на железнодорожных путях недалеко от Чинар. Потому что жить в нищете и ютиться в одной комнате с семью сёстрами - небольшое удовольствие. К тому же смутные воспоминания - даже не воспоминания, а ощущения и отголоски эмоций - говорили, что лада в семье не было, каждый был сам за себя. Это же подтверждали и все тёти, очень редко, но приезжавшие сюда и привозившие детям одежду, игрушки и школьные вещи. "Гадюшник" - твердили они и стремились побыстрее сбежать.
Каринэ сняла небольшой рюкзачок, повесила его на крючок на стене, завязала волосы косынкой и вытащила из рюкзачка пару медицинских перчаток. Пачкать руки она не боялась, когда приходилось полоть огороды, она никогда не пользовалась перчатками, но касаться вещей в этом доме было неприятно. А сейчас придётся перерывать всё.
Нет, для начала лучше открыть окна, иначе дышать тут невозможно.
Восемнадцать лет назад, когда семья пропала, следователи делали здесь обыск, пытаясь найти хоть какие зацепки. Немного позже сюда приезжала тётя Ира и поверхностно наводила порядок. И вряд ли сейчас можно что-нибудь найти. Тем более Каринэ сама очень смутно представляла, что собирается искать. Что-то, что подтвердило или опровергло бы религиозную принадлежность семьи. Или что-то, чего в доме не должно быть. Или какие-нибудь неправильности.
Одну неправильность она нашла. Если родители были баптистами, то в доме должна быть баптистская символика - распятия, иконы... Или икон у баптистов нет?.. Библия. Но нигде на стене не висело распятие, не было ни одной иконы, и не было даже библии. Все книги, что были в доме, помещались на одной полке - два десятка советских книг, половина из которых были детские - рваные и зачитанные, да у стены за нарами Каринэ выковыряла весь в паутине учебник математики за третий класс, подписанный именем Глухарёвой Лины. И всё. Ни одного баптистского буклета, ни крестика, ни текста молитвы. В ящиках столов сохранились школьные тетради детей, рисунки, какие-то аппликации, журналы, газеты, игрушки, но ничего, хоть отдалённо касающегося религии - хоть какой, не обязательно баптизма. Ничего ни исламского, ни иудаистского, ни даоского, ни какого другого - совсем ничего.
Собственно, на этом неправильности и закончились. Каринэ методично перетряхнула всю немногочисленную одежду, детскую и взрослую, обшарила шкафы и ящики столов, перебрала вёдра и тазы на веранде, даже залезла в печь, стащила на пол матрасы с нар и прощупала их. Ничего необычного.
Она взяла один из стульев, стряхнула с него пыль, села лицом к спинке и стянула с потных рук перчатки. Подождала, пока руки высохнут, и позвонила тёте Ире с вопросом, забирала ли она что-нибудь из дома восемнадцать лет назад. Тётя Ира ответила, что забрала только одно платье, которое было относительно новым и подходило Каринэ по размеру, да повыкидывала все продукты. Изымали ли что-нибудь следователи, когда делали обыск? Это она не в курсе. Были ли в доме распятия, библия или баптистские буклеты? Кто же это упомнит через столько-то лет?
Каринэ убрала мобильник в рюкзачок и, не вставая со стула, осмотрела стены с отставшими обоями, потолок с облупившейся краской и скрипучий проседающий пол. Потом вышла на улицу - тёплый майский воздух показался невероятно свежим после затхлости комнат - обошла вокруг дома и вспомнила про чердак. Сходила к соседям за лестницей, забралась наверх и топором подковырнула низкую чердачную дверь.
Пыль, наметённый через разбитое чердачное окошко уличный мусор, обломки мебели, каких-то досок, тряпьё, стеклянные банки, какие-то провода. Всё в пыли и паутине. А в углу кто-то слегка расчистил хлам и разложил матрас - старый, ещё соломенный, застеленный простынёй и одеялом. Рядом стояла частично прогоревшая грязная парафиновая свечка и лежал початый коробок спичек.
Видимо, кто-то из детей не выдержал душиловки общей комнаты и перебрался сюда.
На некрашеной дощатой стенке в изголовье этого матраса был приклеен кусок газеты, но от постоянной сырости он отклеился и отогнулся вниз. И из-под него выглядывала вырезанная ножом на доске перевёрнутая пятиконечная звезда.
Каринэ стало не по себе.
