Последнюю статью я прочитал. И понял, что здесь в России, сколько людей, столько мнений. Каждая группировка тянула к себе. Шансов договориться между собой у них не было. Мне стало ясно, что в такой обстановке к власти, в конце концов, скорее всего, придет тирания.

   Я подумал о том мире, который оставил. У нас подобных потрясений пока не было. Мелкие конфликты не в счет. В прошлом веке, в феврале семнадцатого случились волнения, которые привели к установлению конституционной монархии. А вскоре началась гонка вооружений. Безумная и безудержная. Страны сбились в блоки и коалиции, в последнее время все чаще звучали призывы переделать мир. Все жаждали пространства и ресурсов. И каждый хотел, чтобы на него работали другие.

   В развитых странах энергетику питали электростанции с генераторами времени Лифшица. Мир, затаив дыхание, ждал, когда ученые, наконец, смогут создать давно обещанную бомбу времени. Наконец, финал, бомба испытана, старая вселенная осталась далеко, за порогом пространства-времени. А новая... воюет, стреляет, убивает. Не подозревая, кому, возможно, обязана своим существованием. Я посмотрел в угол, где висела потемневшая от времени икона какого-то святого. Молятся, небось, богу, а молиться нужно нашим яйцеголовым. В свое время я много читал о чудесных свойствах генераторов Лифшица, поэтому не было бы ничего удивительного, если именно они, сами того не подозревая, приложили руку к возникновению этой вселенной.

   - Может быть, Сергей, вы расскажете нам о себе? - оторвал меня от размышлений профессор. - Кто вы и каким образом убереглись от пуль красноармейцев. Ведь они в вас стреляли?

   Ирина буквально поедала меня своими большими глазами. Только сейчас я заметил, что они у нее голубые, как морская гладь. Что сказать этим добрым русским людям, которые поддержали меня в трудный момент?

   - Трое красноармейцев решили, что я белый офицер...

   - Разве вы не офицер? - живо спросил профессор.

   - Офицер, конечно, - тут я нисколько не покривил душой.

   - В каком роде войск?

   - Я летчик, летаю на всех видах самолетов.

   - В авиаторах у красных сейчас большая потребность, - заметил профессор, - не желаете послужить новой власти?

   - Они меня снова к стенке не поставят?

   Иван Петрович поморщился.

   - Скажете, что в белом движении не участвовали, желаете сражаться за рабочих и крестьян. У вас, кстати, родители живы?

   - Я сирота.

   - Замечательно! То есть, извините, конечно, я вам искренне сочувствую. Если что, отвечайте, что родители у вас были служащие, никаких дворянских корней! Большевики дворян терпеть не могут.

   - И вы действительно летали? - мечтательно произнесла Ирина. Я увидел в ее глазах, если не обожание, то откровенный восторг.

   - Летал, конечно. Сейчас многие летают, - ответил я. Мой равнодушный тон девушка приняла за природную скромность, коей я особенно не отличался.

   - Как раз, летают сейчас очень немногие, - поправил меня профессор, - ну так как, желаете стать военлетом?

   Я, разумеется, выразил полное согласие.

   - Тогда поступим следующим образом. Завтра вы отправитесь с нами в больницу, там лежит раненный красный авиатор, он скоро выписывается. Поговорите с ним на предмет службы. Если за вами не числится больших грехов, думаю, с этим проблем не будет.

   Я его горячо поблагодарил, он же, снова поморщившись, сказал: "Право, не стоит, мы русские люди, должны помогать друг другу!". Что ж, с этим нельзя было не согласиться.

   Утром после легкого завтрака мы вышли из дома. Было сумрачно, холодный ветер гнал по тротуару желтые листья. На мне снова была шинель, уже без погон. Избавиться от высотного костюма я отказался наотрез. Я объявил, что его мне еще до революции прислали из Японии, это сразу избавило от ненужных вопросов. Прохожих на улице не было видно, испуганные люди отсиживались по домам. Окна везде были наглухо зашторены, город словно вымер. Только раз нам навстречу попался отряд пестро одетых красноармейцев с винтовками. Некоторые были в шинелях, иные в кожанках. На одном я увидел матросский бушлат и брюки клеш. Бескозырка лихо сдвинута на затылок, грудь крест-накрест перепоясана пулеметными лентами. Почти у всех на фуражках красные банты. Большинство были обуты в ботинки, редко кто в сапоги, а кое-кто даже вышагивал в лаптях. Тем не менее, настрой у них был бодрый, они даже пели:

   Как родная меня мать провожала,

   Тут и вся моя родня набежала:

   "А куда ж ты, паренек? А куда ты?

   Не ходил бы ты, Ванек, да в солдаты!"

Я с опаской смотрел на них, как бы не привязались и снова к стенке не прислонили, однако, обошлось.

   Больница располагалась неподалеку, в соседнем квартале. В холле сновали сестры милосердия, иногда появлялись сосредоточенные доктора. По всей видимости, работы здесь было невпроворот. Все церемонно с нами здоровались. Резко пахло медикаментами, я с детства не терпел этот запах. Когда мне, подростку, удаляли аппендицит. С тех пор я обхожу больницы за версту.

   - Авиатор в пятой палате, - сказал профессор.

   - Иван Петрович! - к нам торопилась пожилая женщина в белом халате. - Там тяжелый больной, в двадцать первой, боюсь, как бы не помер.

   - Ирочка, - обратился профессор к дочке, - проводи Сережу к авиатору, я должен вас оставить.

   С этими словами он ушел.

   Мы с Ириной отправились в пятую палату.

   В палате лежали несколько человек, но только один привлек мое внимание. Я вошел и вдруг замер, как столб. У окна на кровати полусидел, полулежал, согнув одну ногу, в любимой, хорошо знакомой мне позе, мой закадычный приятель Жора Заболотный. Он посмотрел на меня, я увидел, как челюсть его отвалилась, в глазах сменилось сразу несколько выражений, страх, удивление, радость.