Он сейчас хваткой мертвеца вцепился в мою руку, всё ещё саднящую после неуместной страсти Ригарда.

— Ты что-то задумал?

Мне льстит уверенность Сильнейшего в том, что я могу строить козни за его спиной. Буду доволен — живи он в постоянном страхе за своих драгоценных учеников. Пусть боится меня и ненавидит. Но только не ценой жизней детей.

— Выдохни, это всего лишь иллюзии, — шиплю ему в ответ, яростно вырывая руку.

Первым в портал входит Итадори. Решительно шагает вперёд, исчезая за тёмной пеленой. Девушка и парень следуют его примеру. Я расслабляюсь, позволяя дальше работать технике. Сейчас трое подростков увидят перед собой худший кошмар.

Мне же достаточно повернуться, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Не хочешь пройтись? — предлагает он шёпотом.

Оглядываюсь на Ригарда, склонившего белокурую голову над мечом.

— Без домашних животных.

Пожимаю плечами и иду к плотно стоящим деревьям, за которыми начинается густой лес. Слышу, как Годжо бесшумно следует за мной. Не знаю, чего от него ждать. Только бы не оглянуться, не то меня затянет ледяной космос его глаз, очертания которых я могу угадать и через тёмные стёкла.

Идём молча. Проклятая энергия моих иллюзий отдаляется, становясь менее и менее различимой. Стволы всё ближе друг к другу. Мне приходится поворачиваться, чтобы протиснуться между ними. Кора оставляет занозы на моей водолазке, низкие ветки цепляют волосы. Сердце бьётся так, будто за мной погоня. Ненамеренно прибавляю шаг. Не оглядываться.

Мой очередной остервенелый рывок через паутину ветвей останавливают объятия. Годжо прижимает меня к груди, обхватив руками плечи. Вздрагиваю; невесомость расползается по всему телу, будто меня кинули в бездонную пропасть.

— Казуки, — сипло, так тихо, что я с трудом угадываю своё старое имя, шепчет он.

Я так же недвижим, как стволы вековых деревьев. Не могу пошевелить ни единым мускулом, забываю, как дышать. Зелень перед глазами темнеет, становясь похожей на болотную муть. Надо хотя бы моргнуть, чтобы перестало так сильно резать глаза. Но руки, беспомощно и безнадёжно сцепленные на моей неподвижной груди, будто высасывают из меня волю к жизни. Жжёт лёгкие, умоляющие о новой порции воздуха. Немеют пальцы.

— Я так скучал.

Разбиваюсь на атомы, которые тянет друг к другу неведомой силой, заинтересованной в том, чтобы превратить ничто в нечто. Слова Годжо поднимают всё, что я десять лет пытался уничтожить и расщепить на крошечные частицы — похоронить их под пластом новой жизни. Они вырываются, стремятся вперёд, участвуя в безумной гонке, чтобы заполнить опустевшие уголки моей души.

— Казуки, — произносит Сатору тем голосом, которым будил меня по утрам: нежным, бережным и счастливым.

Изворачиваюсь, разрывая плечами кольцо рук. Глаза Годжо скрывают очки, но я вижу изломы бровей, выдающие гримасу боли. Меня самого ломает изнутри. То ли требуется ещё одна доза этой невероятной нежности, от которой я так отвык, то ли всё содрогается от сверлящего кости гнева.

— Меня зовут Каин.

Голос не слушается, скачет, вырывается рычанием и хрипом. Сатору тянется к моему лицу так, как тонущий хватается за спасательный круг. Я ищу в себе силы ударить руку. Но не нахожу. Ладонь гладит щёку, и я с удивлением понимаю, что она же смахивает злые слёзы.

— Давай начнём всё с начала.

Сильнейший просит меня. Умоляет, готовый упасть на колени. А я стою, согретый его прикосновением после десяти лет вечной мерзлоты, и честно не могу понять, где начало. Первые робкие поцелуи в школьных коридорах? Прости, Сатору, мы из этого выросли. Вечно измятые простыни на кровати, которую уже разучились заправлять? Для этого не нужно никаких чувств. Тёмная комната, где ты прятал меня, повторяя, что никому не отдашь? Или, может, тот момент, когда всё-таки отдал? Начало нашей истории потерялось в хитросплетениях чужих страстей. Мне оно не нужно. Я не глупая рыбка, снова и снова плывущая к блесне, чтобы крючком вспороть пасть.

Но почему-то я закрываю глаза и сильнее прижимаюсь лицом к ладони. Ещё немного этого пьянящего чувства, хочу побыть жадным этот последний миг. Ответ уже крутится у меня в голове.

— Не было конца, Годжо. Значит, вернуться к началу тоже невозможно. Ты же управляешь бесконечностью, поэтому должен понимать: всё смешалось в одном-единственном моменте, из которого нам уже не сбежать, — грустно смеюсь я, отрывая тепло от щеки.

Сатору криво усмехается в ответ. Наверно, чувствует то, как последствия его собственных действий путами обвивают тело. В его отрывистых, дёрганных движениях — сунуть руку в карман, приподнять подбородок, качнуться вперёд — столько страдания, что меня до костей пробирает жалость. С ужасом понимаю, что смотрюсь в зеркало: меня точно так же плавит от боли.

Ненавижу себя. Ненавижу то, что не смог убить в себе за десять лет. Ненавижу то, как легко это получилось у Сатору. И то, как сейчас он хочет исправить всё своей виноватой рожей.

Выплеск проклятой энергии доходит до нас, ледяным воздухом обдавая ноги. Вместе срываемся с места и бежим туда, где оставили детей.

Лопнули сразу два портала. На месте одного территория парня с чёрными волосами, полная изваяний из теней, второй заменил собой мир, в котором забавно сплелись ритмичная музыка, свечи и тряпичные куклы. Тот, в который вошёл Итадори Юджи, всё так же цел.

— Доставай засранца, — кричит мне Годжо.

— Этот вид иллюзии сам исчезнет после применения увеличения территории, — сквозь зубы выдавливаю я.

— Ему хватит, Казуки, — хватая меня за предплечье, настаивает Сатору.

— Отойди от него.

Ригард стоит за спиной Шестиглазого, прислоняя клинок к его шее. Мой друг всё ещё не в духе после вчерашней ссоры, поэтому маска европейского дружелюбия слетает, обнажая личину викинга.

— Пожалуй, откажусь, — насмешливо тянет Сатору.

Остриё скользит по коже. Вернее, по бесконечности, которая отделяет её от клинка.

— Лучше ты — держись подальше. Такие неотёсанные мужланы пугают, — оборачиваясь, говорит Годжо.

Ригард наносит удары один за другим, но все — мимо. Вижу, как Сатору поднимает руку, чтобы взорвать всё вокруг своей лазурной вспышкой.

— Не трогай его, — встаю на пути техники, зарождающейся на кончиках пальцев. — Иди к ученикам.

Иллюзорная тюрьма Итадори по моей воле рассеивается, оставляя его стоящим на четвереньках на земле. Прекращают своё существование территории других первогодок. Все они — обессиленные и напуганные — шарят глазами по площадке, разыскивая учителя. Сатору цокает языком и разводит руками, вмиг сменяя гнев на надоедливое и пустое легкомыслие.

— Нобара, Мегуми — молодцы! — он хлопает в ладоши, разворачиваясь к ребятам. — Юджи, ты как? Живой?

Оставляю дальнейшее на него, утягивая Ригарда за собой.

***

Ригард целуется страстно. Быстро забывает обиды, не держит зла, всегда мне рад. Ловко стягивает водолазку, на ощупь справляется с ремнём — металлическая пряжка гулко стукается об пол.

Он обводит дёсны языком, сплетает его с моим, посасывает, нетерпеливо и утробно что-то рычит. Гладит крупными тёплыми ладонями рёбра, проводит вдоль позвоночника.

Отвечаю на его ласки резкими выпадами — укусить за губу, толкнуть на кровать, потянуть за рубашку так, что звонко отлетает пуговица. Путаюсь в одеяле и одежде, спотыкаюсь, не успевая вытащить ногу из штанины. Тяну её вниз, рубашку Ригарда — вверх. Снова слепо ищу губы — красные от моих жестоких поцелуев. Усаживаюсь сверху, находя бёдрами выпуклость, подтверждающую, что моего остервенения не замечают. Царапаю торс короткими ногтями, перескакивая с одного кубика рельефного пресса на другой. Оставляю кровавые борозды и алые линии. Ригард принимает это за страсть, впуская её в поле своей скандинавской сдержанности.

Закрываю глаза, пока Ригард избавляется от своих тёмных брюк. Он тянется к моему лицу ладонями. Кладёт их на щёки.

По телу проходит ток. Прикосновения такие чужие и грубые, что не могу сдержать отчаянного стона. Хочется расцарапать себе лицо, чтобы убрать их следы.