— Что за чушь? — новый непризнанный Эдвард задумчиво крутил в руках ангельский клинок: этот мир не переставал удивлять преставившегося всего месяц назад смертного: слишком много правил, слишком много «но» и «если», слишком много непонятного. — Почему любая рана, нанесённая таким оружием, смертельна для ангела? — серокрылый юноша поднял глаза на Мисселину, тихо наблюдавшую за его движениями.

— Это древнее правило, введенное после Первой войны Рая и Ада. Раньше эти клинки разили без промаха и всегда несли смерть врагу, но после века кровопролитий стороны заключили перемирие. — терпеливо ответила она. — Одним из условий, выдвинутых Дьяволом, стала возможность исцеления. Конечно, не от всякой раны, но от многих. Так Сатана мог быть уверен, что в случае новой бойни силы будут равны.

— А почему этот закон не действует на ангелов? — любопытный непризнанный все никак не унимался. — Разве это справедливо? У демонов шанс выжить есть, а у ангелов — нет?

— Милый, ни одному ангелу не придет в голову ранить своего собрата! — Мисселина не удержалась от благодушного смешка и повернулась к остальному классу. — Итак, группа, идем дальше. Сегодня нам нужно изучить еще и оружие Легиона Преисподней, не теряем времени, вечность обманчива! Ой как обманчива!

***

Время остановилось. Не слыша собственный протяжный вопль, Вики неслась к названному отцу, чье тело неестественно надломилось и, покачнувшись, опустилось на выжженную землю. Медленно. Слишком медленно.

Шестикрылый Серафим стоял над упавшим Эсидриелем, неспешно вытаскивая обагренный рубиновой кровью клинок. Тонкое лезвие протяжно выло — даже бездушный металл осознавал, чью жизнь только что ранил. Нет, сегодня в Цитадели не будут греметь праздничные фанфары, не будет даже легких медленных хлопков, границы Рая не расширятся новыми территориями, но Совет сохранит свою власть. Он сохранит свою власть.

— Это было твоим последним словом, Первый ангел, — Эрагон склонился над легендой небес, внимательно ища свое отражение в тускнеющих синих глазах бессмертного. — Прости и прощай, великий.

В абсолютной тишине, той, что обычно бывает перед самой страшной бурей, он выпрямился и посмотрел на адскую свору, что замерла, не в силах двинуться с места. Оглушенные предательством, что очернило даже пограничные земли Преисподней, бесы не могли отвести взгляд от холодных глаз Советника Цитадели, который так и не смирился с подаренным миром.

Совсем рядом, казалось, на расстоянии выдоха, сжатая в кольцо крепких рук Адмирона, билась чернокрылая тварь — та, что отказалась от величия Цитадели ради пропитанного кровью демона, та, что не пожалев собственной матери уничтожила единственную надежду Рая на славную победу. «Тебе больно, Виктория Уокер?» — думал Эрагон. — «Что ж, так еще лучше».

Насмехаясь над бессилием, ангельский воевода неспела подошел к ней и, как смотрят на загнанное в угол животное, окинул взглядом беснующуееся тело: в синих глазах, точь в точь как в тех, из которых он только что забрал свет, кричал синий кит.

— Каково это, осознавать, что все тщетно? — его губы дрогнули в улыбке, но взгляд продолжал обжигать холодным свинцом. Посмотрев еще немного на конвульсии Уокер-младшей, Эрагон расправил три пары золотых крыльев и одним взмахом оставил это место позади. Сегодня пограничные земли не стали полем брани, но определено стали полем скорби.

Виктория продолжала вырываться из крепких рук Винчесто — сил кричать уже не было, но догнать быстро удаляющую фигуру Советника, и, пускай и ценой собственной жизни, вырвать каждое из шести крыльев, свернуть шею, сломать хребет в память о том, кого она гордилась называть своим отцом, она бы смогла. Она была должна сделать хоть что-то. Что угодно. Но когда Эрагон уже скрылся за горизонтом, и Адмирон ослабил хватку, Вики просто упала. Волны ледяной скорбью заливали все трюмы, заполняли каюты, выходили на палубу и топили ее хрупкий корабль, что и так слишком долго трепало в беспокойных водах. Это стало последним словом в панихиде по Виктории Уокер, последним гвоздем в крышку ее гроба, последним белым лепестком, что опустился на холмик свежей земли.

— Если бы ты напала на Советника Цитадели, это стало бы прямым объявлением войны, — Адмирон пытался сказать что-то еще, но она не слушала, ползя к недвижному телу, обжигая колени и до крови сдирая кожу на ладонях.

— Уокер, — чьи-то крепкие руки подняли ее, чьи-то пронзительные глаза вгляделись в ее отрешенное лицо, чьи-то сухие губы коснулись пульсирующего виска. — Не стоит этого делать, — Геральд держал ее за плечи, не давая вновь упасть. — С тебя хватит.

Но Вики, не отвечая на взгляд, лишь слабо дернулась, умаляя отпустить: все было напрасно. Все всегда напрасно — что бы она ни делала, какие бы жертвы не приносила на алтарь Создателя — все всегда было действительно тщетно. Она всеми силами пыталась сохранить этот мир, но мир, похоже, был этому совсем не рад. Быть может, ему действительно стоило сгореть в белом огне Последнего оружия.

— Ты права, нужно попрощаться, — Всадник, поняв все без слов, выпустил ее из заботливых объятий. — Я буду здесь.

Еле переставляя ноги, Виктория подошла к телу отца и опустилась на сбитые колени. Дрожащие руки очертили спокойное благородное лицо, мягко огладили подернутые патиной седины волос. Пересохшие губы прикоснулись к еще теплой щеке.

— Ты трижды дал мне жизнь и сам принял смерть, — прошептала она, не поднимая головы. — Знал ли ты, что погибнешь на руках демона от руки ангела? Знал ли ты, что так окончится твоя вечность?

Ни слез, ни криков, ни иступленных терзаний: казалось, она не чувствует ничего — единственным, что осталось, была злость. Она всегда мирилась — мирилась с первой смертью, мирилась с ненужной вечностью, мирилась с алчностью и глупостью бессмертных, мирилась со своим страшным предназначением, мирилась с кознями Сатаны, мирилась с чужой личностью внутри себя, мирилась с жертвой собственной матери. Виктория всегда принимала окружающую реальность, вспоминая слова одного демона, который однажды сказал, что она часть этого мира.

Нет

Она никогда не была его частью. Она — Последнее оружие, созданное для того, чтобы разнести эту чертову Вселенную на щепки, поджечь их и очистить запятнанное всеми пороками бытие. И с этим она не смирилась. И сейчас, как тогда, у Леса Небытия, она не будет мириться со смертью отца.

— Думай, Уокер, думай, — тонкие длинные пальцы гуляли по серебряным перьям, разметавшимся во все стороны, брови хмурились, а синие омуты беспокойно метались от спокойного лица к кровавой ране, что продолжала пульсировать под сердцем бессмертного. Выхода не было — у ангела нет шанса выстоять против своего же оружия, как у змеи, что не имеет шанса против своего же яда. — Давай, Уокер, должно быть средство, любое, какое угодно, последнее средство… — На этой мысли Вики замерла, пытаясь понять, что именно упускает. Последнее средство — бесстрастная пуля прошла навылет, возвращая ей самообладание, давая надежду.

«Вечность опьяняет, давая иллюзию того, что нет ничего непоправимого, а это не так», — вспомнила девушка один из своих разговоров в Геральдом — с тех пор она не отреклась от своих убеждений, но сегодня чертова вечность все исправит.

Твердая рука тянется к воронову крылу, пальцы быстро вырывают отчего-то покрасневшее перо, но думать о цвете времени нет. Острие бескомпромиссно впивается в открытую ладонь, чертя страшный знак, благодаря которому она когда-то давно чуть было не застряла в Небытии.

«Если бессмертный может перейти с небес в Ничто, то и чертова рана может перейти от одного к другому. Переход — это не про место, переход — это про состояние», — убеждает она себя, выводя последние линии и вжимая руку в открытую рану. Кровь двух бессмертных неторопливо смешивается под шепот земной молитвы. — «Пожалуйста, работай».

***

Адмирон Винчесто отдавал последние распоряжения по роспуску Легиона, а потому не сразу услышал сдавленный крик Владыки.