Элизабет поспешно подняла руки в капитулирующем жесте: в глазах пронесся испуг — мир она не любила, но искренне привязалась к старому профессору и этим встречам.

— Прошу прощения, сэр. Я больше не озвучу эту мысль, — сделав пару шагов к его креслу, она наклонилась, прикоснулась к плечу своего верного слушателя и заглянула ему в глаза. — Просто мне не дает покоя ваша теория.

— Элли, — голос пожилого мужчины смягчился, и он накрыл своей ладонью ее руку. — Это всего лишь глупая догадка, которой безумный старик неосмотрительно поделился с вами после двух бокалов бурбона. — Оснований полагать, что травма отразилась на вашей личности, нет — снимки и тесты чисты.

— Как по мне, профессор, на них все же есть пара темных пятен. — Элизабет вернулась на кушетку и, мрачно зевнув, потянулась за своим портфелем. — И мне бы очень хотелось пролить на них свет.

— Всему свое время, Элли. А пока, если вас так тяготит предложение декана, сообщите ему, что вам нужно время для принятия решения. Уверен, он не захочет вас отпускать, а потому предоставит вам требуемое. — Мортель встал и пожал ее тонкую руку. — До четверга, мисс Стоунволл. И надеюсь увидеть вас на нашем традиционном полузаконном собрании в субботу.

— До четверга, профессор, — Элизабет решительно направилась к двери, но в последний момент замерла, — И я подумаю насчет субботы, дорогой друг.

Проводив взглядом тонкую фигуру, Иммануил Мортель вновь погрузился в свое кресло. Безусловно, ее растерянность можно было понять, но старый профессор никак не мог взять в толк, почему Элизабет так упорно отказывается принимать подарок судьбы.

Подумать только, еще год назад ее, полуживую и уже считавшуюся потерянной, достали из-под обломков, вытащили с того света и вернули в этот прекрасный обновленный мир. Пара воспоминаний о прошлом — небольшая плата за вторую жизнь, и другая бы уже давно целовала землю, пускалась в пляс и возносила молитвы, но Элли Стоунволл, упрямая и непримиримая, продолжала искать изъяны в этом даре небес. Будто дала себе слово, что не начнет жить по-настоящему, пока не поймет, что именно оставила под развалинами той рухнувшей парковки, гостиницы, или под чем там она была похоронена заживо? «Элизабет-Элизабет, так вы действительно потеряете эту прекрасную жизнь».

***

Ее комнату снова несет на себе не самый вежливый великан — стены дрожат, а в распахнутые окна врывается холодный ветер. Элизабет резко поднялась в постели и привычным движением дернула выключатель. Мягкий свет приструнил гиганта, и тот вернул спальню на место.

Она нащупала ступнями холодный паркет, и побрела в ванную комнату.

— Элли-Элли, какого черта творится в твоей покалеченной голове? Неужели землятресение окончательно превратило твое серое вещество в болтушку и ты вечно будешь просыпаться среди ночи? — она всматривалась в свое отражение, ища в нем ответ, но хмурая заспанная барышня в зеркале упорно хранила молчание.

Элизабет Стоунволл, уже как почти год скрепя сердцем и скрипя зубами обитала в этих стенах Принстонского кампуса. Пришла всего на месяц, но, как говаривал мистер Альберт Нок, нет ничего более постоянного, чем временное. Университетские чинуши довольно быстро сообразили, что нет преподавателя лучше чем тот, что живет одной лишь работой, и вцепились в хрупкие плечи «дорогой мисс Элизабет, знания и нестандартный подход которой восхищают», отказавшись отпускать ее сначала до конца семестра, а потом и до выпуска текущего курса. И даже не успев понять, как такое могло случиться, она перевезла в преподавательское крыло свои скромные пожитки, застряв там окончательно и бесповоротно.

Шумные студенты не раздражали, напротив, их вечные кричалки «давайте скорее приступим к Маркизу де Саду и пойдемте с нами пить и петь, мы ведь почти ровесники, мисс Стоунволл» создавали приятный аккомпанемент ее печальной песне. И, возможно, она бы примирилась и с удивительно удачной карьерой, и с ухаживаниями не самых, надо заметить, занудных, коллег, и даже с еженедельным «мисс Стоунволл, лучше вас никто не справится с этими дикарями, поэтому возьмите и эту группу, будьте любезны», но было одно гигантское, как территория Принстона, «но» — она видела совсем другую жизнь, и последняя была ей куда ближе.

Минутная стрелка часов пересекла очередной рубеж, и Элли, неловко натянув спортивный костюм, покинула свой темный угол. До закрытия ближайшего паба оставалась еще пара часов и она, по единственной приятной традиции в этом чужом месте тихой тенью проскользнула в знакомую дверь.

Бурбон тянулся вяло, но она упорно продолжала его глотать, надеясь, что вот-вот, и желанная дремота накроет ее своим мягким одеялом. «Отчего люди не летают как птицы?», — вспоминала она в голове русскую классику, касаясь взглядом таявшего в стакане льда. Действительно, почему ей приходится ходить по этой земле, посещать занятия, учить идиотов и слушать гундеж коллег? Но пары крыльев, пускай и куриных, за спиной все еще не наблюдалось, а потому заказ пришлось повторить. И только желанная сонная усталость, наконец, соизволила явиться, как звонкий голос над ухом разогнал едва сгустившийся слабый туман.

— Мисс Стоунволл! Какая неожиданная и приятная встреча! — как черт из табакерки, на соседнем стуле внезапно возник профессор Хоббс. — В вашем кубке воды уже больше, чем градусов, так что предлагаю срочно его сменить!

Элли смерила коллегу самым тяжелым из всех доступных в арсенале сонной и изрядно набравшейся леди взглядом, но Хоббс, словно мальчишка, продолжал сверлить ее глазами, невозмутимо улыбаться, и всем своим изрядно помятым видом показывая, что так просто от него не отделаться.

— У меня есть хоть один шанс скрыться, Уолтер? — прятать раздражение было бессмысленно, поэтому грубый вопрос был вложен в наспех собранную улыбку иронии. — Мои лекции начнутся уже через четыре часа, и я бы не хотела подавать дурной пример.

— О, мисс Стоунволл, вы уже давно потеряли в глазах этих чудных оболдуев все очки строгого преподавателя! — Хоббс радостно хохотнул и придвинул к ней стакан. — Зато совершенно точно получили твердую пятерку как самая приятная замена старику Хиршу. Ох, знали бы этого гнусного типа лично, не сомневались бы в моих словах! Ни в едином. Но, — интонация его голоса внезапно переменилась и он впервые посмотрел на нее серьезно. — Мне решительно не нравится наблюдать за вами здесь каждую ночь. Читать нотации не в моих правилах, но я мог бы вас выслушать, и, возможно даже дать совет.

На миг Элизабет подумалось, что она действительно хотела бы поделиться с этим странным неловким типом тем, что так ее беспокоит. Тем, что не решалась озвучивать даже в уютных стенах единственному, кого называла другом, тем, в чем не решалась признаваться даже себе самой. Но, в последний момент, как умудреный жизнью старый карп, она все же сорвалась с крючка и захлопнула едва открывшийся рот.

— Простите, мистер Хоббс, но мне и правда пора. — Элли поспешно бросила на барную стойку двадцатку и скрылась так быстро, что неудавшийся исповедник еще долго растерянно хлопал глазами ей вслед.

«Как можно сказать малознакомому коллеге, что сходишь с ума? И ты совершенно точно едешь в направлении мягких белых стен, если думаешь, что такое можно произность вслух. О, ты определенно движешься к тишине и покою какой-нибудь богадельни из серии «Приют имени святой карги, которая пожертвовала свою жалкую душу несуществующему господу», если обсуждаешь это сама с собой!», — злая и пьяная ругала себя она, пересекая мокрое от росы поле.

Горячие потоки воды окончательно добили измученное тело и дух, и Элизабет Стоунволл, заживо похороненная во время серии землятресений на подземной парковке аэропорта Кеннеди, потерявшая воспоминания и всякое желание жить в этом новом дивном мире, рухнула на подушку. Ей вновь, как и последние одиннадцать месяцев, снился один и тот же лучший в мире сон: она, легкая и счастливая, кружит меж серебристых колонн в огромной зале под нежный струнный квартет. Выгибается, подлетает и возвращается в руки самого прекрасного из всех мужчин. Нет, лица своего удивительного партнера она никогда не видела, но каждой клеткой ощущала на себе его взгляд. Холодный и теплый, спокойный и бушующий, полный нежности и всепоглощающей страсти. Жар голубого огня.