Лететь, – постановил, как отрезал, он: – срочно на море.
Сразу представился балкон над пустынным пляжем, горячий ветер в лицо и прохладная за спиной комната с широкой заманчивой кроватью. С кем только лететь? Одному неправильно, потянет через пару дней на нежное, начнешь суетиться, искать приключений, напорешься… Несолидно. Надо кого-то брать. Татьяна Николаевна не подходила. Протасов дорожил сложившимися, как ему казалось идеальными, отношениями в стиле параллельных прямых. Не хотелось рисковать ими недельной проверкой. Татьяна Николаевна же с этим, введи её в курс дела, не согласилась бы конечно. Протасов ей нужен в широком диапазоне, инстинктивно.
Миллиона три лет назад женщина первой, желая сберечь прижимая к груди не одного, а сразу двух детенышей, встала с трёх конечностей на две задние. Стали заняты все руки-ноги и прокормить себя и детей одна уже не могла. Потребовалась помощь самца, конкретного папаши, чтобы он добывал питание и помогал в быту. Так появилась семья. Нужда в муже закрепилась в инстинкт. У Татьяны Николаевны с этим инстинктом не заладилось давно, короткий брак, стремительный развод. Теперь она была очень не против вместо пунктирных встреч видеть Протасова каждый день пусть даже перед телевизором. Пора к кому-то прибиваться, жить одной женщине неприлично.
Протасов задумался о персоналиях. Кота в мешке не хотелось. Неизвестно как себя проявит в полевых условиях. Начнет на столе плясать, лифчиком размахивать или, не дай Бог, из окна по пьяни блеванет. Требуется человек знакомый, надежный, но и с эффектом волнующей новизны.
Тут-то вовремя, как солнце над Японией и взошла кстати расставшаяся со вторым гражданским и, стало быть, открытая для предложений Ася Эф.
– Имбирного чаю, пожалуйста, – обратилась Ася к величавому официанту: – без меда и в большой чайник. – Затем, запоздало согласовывая вопрос, повернулась к Протасову: – Правильно?
– Да. И штрудель. – Кивнул Протасов и спросил в свою очередь: – Тебе-то что сладкого? Вишневый торт?
– Пожалуй.
Официант отчалил степенно, как ледокол. За окном пешеходы форсировали полноводный Цветной бульвар.
Протасов залюбовался Асей, он только что разглядел её карминовые блестящие глаза. Не подозревая в них новых цветных линз в минус три, он не чувствовал себя обманутым. Ему захотелось быть с Асей, говорить про неё «моя Ася», знать какова она на вкус и запомнить запах. Захотелось её познать. Ася ему ожидалась мягкой, податливой и подвижной.
– Тебе не надоела слякоть? – Протасов, разлил прохладный, видно путь ледокола обратно пролегал через полюс, чай и продолжил: – Махнем-ка на море, Ася.
– На какое? – Ася оторвала взгляд от пешеходов за окном.
– Как это «на какое»?. – Удивился Протасов: – На теплое.
– Черное знаю, Желтое, Красное… Даже, Мертвое, но «Теплое»…
Ася смотрела сквозь карминовые линзы с сомнением: приятен, респектабелен. Почти на двадцать лет старше. Разумно ли рассматривать кандидатом?.. Но это предложение про море…
Раньше она была влюбчива. Мальчики, потом юноши, парни, молодые люди и, наконец, мужчины волновали и беспокоили. Любовь ей представлялась как в советском кино, когда люди строго обнимали друг друга, почти помпезно, соприкасались губами и под олицетворяющую вихрь в их душах, громкую музыку удалялись из кадра, словно космонавты на самую дальнюю планету. В её же жизни это случилась совсем не по кино. С нею вышло липко, нечисто и болезненно. Она оттягивала, страшилась, не хотела этого над собой. Он настаивал, проявлял силу, хватался, склонял…
Потом она сидела на краю ванны и смотрела, ошеломлённая и несчастная, на густую бурую воду.
На теплое море отправились ночным рейсом. Поспели к завтраку. Пахло горячим хлебом и счастьем. Их багаж нес немолодой мужчина похожий на пацана. В номере ветер трепал занавеску спутав её, должно быть, с флагом пиратского фрегата. Балдахин над кроватью выглядел многообещающе, как занавес в академическом театре перед премьерой.
Ася посмотрела на кровать с тревогой. Другого спального места не имелось.
В гостинице и на пляже пустынно. Весь комфорт и романтика только им. Пальмы шуршали, сосны склонялись к воде, а горы хмурились.
Протасову здесь нравилось. Прекрасное место для трогательного романа. Он порассуждал с барменом о падении нравов, с поваром о приправах, а у швейцара выяснил куда бежать если цунами.
Баранина за обедом таяла во рту, а финики, как сказал официант, пахли пустыней Калахари. Ни Протасов, ни тем более Ася, второй раз выбравшаяся за границу, и нюхом не нюхивали Калахари, но поведя ноздрями согласились и заказали ещё местного вина.
Ночь опустилась на плечи Аси, как рука деревенского кавалера: плотно и настойчиво. Пришла пора ложиться спать. Кровать в их номере наверное заняла бы половину Калахари, но пахла не финиками, а ветром с гор. На каждой подушке лежало по шоколадке.
– Горький, – прочитала Ася.
– Горько? – Переспросил, подозревая невероятное Протасов.
– Шоколад, говорю, – развернула обертку Ася, – горький.
Потом Ася опустилась на ковать с балдахином рядом с Протасовым и произнесла испачканным шоколадкой ртом: – Нет.
Протасов удивился и не нашелся, что ответить. Ася повернулась на бок, вписалась повторяя рельеф тела Протасова, и затихла.
Он посмотрел на потолок, потом в темноту за балконной дверью и решил не горячиться, не буянить по случаю отказа ему в близости.
У каждого своя скорость. – Думал Протасов: – скорость всего. Скорость ходьбы, бега, мысли… скорость жизни в конце концов. Кто-то свою дистанцию проходит за восемьдесят лет, а кто и за тридцать восемь. Точно так же у каждого наверное своя и скорость чувств. Мы не мухи, что б на лету… должно быть у Аси такая прелюдия перед сексом, а впрочем «секс» это просто отношение полов, любые отношения, а значит спать рядом тоже «секс». Значит секс у нас с Асей сейчас в самом разгаре. Эту мысль Протасов додумал уже сквозь сон.
Дни им выпадали солнечные с солёными брызгами и короткими беспечными поездками на кукольной машинке в горы. С гор море выглядело океаном. Вечерами немногочисленные постояльцы гостиницы собирались на веранде, обменивались новостями и национальностями. К ночи все становились лучшими друзьями и собирались на следующей неделе друг другу в гости. Протасова и Асю с нетерпением ждали уже в семи странах. Бар пустел к двум, но перепивших не бывало.
Пять раз Протасов и Ася укладывались спать в одну постель. Они засыпали, чувствуя тела друг друга. И спалось им долго и хорошо. Они не толкались, не брыкались, не храпели, не бормотали во сне, просто спали. Пробуждались от шума прибоя и гудков уходящих в плаванье длинных как безоблачный закат либерийских контейнеровозов. Проснувшись они ещё полчасика валялись, нежились и болтали всякие пустяки. Начиная с третьего утра голова Аси лежала на плече Протасова и её волосы настойчиво щекотали ему щёку.
– Нет, – сказала Ася на пятое утро, – мы не полетим в Осло. Пусть не ждут.
– Это почему же? – Притворно удивлялся Протасов.
– От этой фрау… – Ася вопросительно косилась на Протасова, – можно говорить про норвежку «фрау»?
– Говори. – Разрешал Протасов.
– От этой фрау Эмилии пахнет щами.
– Ну и что? – Пожимал одним, не занятым Асей плечом Протасов.
– Лететь через всю Европу нюхать щи!? Зачем? Понюхаем дома.
– Ты права. – Соглашался Протасов.
За все пять дней Протасов и Ася ни разу не поссорились или поспорили. А на шестой день Ася себя разрешила. В этот вечер Ася не сказала «нет». Протасов развернул Асю к себе и она посмотрела на него не только всеми, как говориться, глазами, а прямо всем лицом, даже пожалуй и всем телом.
Как и ожидалось, она оказалась податлива к тому же безмолвна. Она билось об него как лодка о причал в безветренную ночь. Тело её ждало то ли попутного ветра, то ли приказа к отплытию или просто чтобы позвали. Они долго потом молчали, когда же он заговорил, Ася отозвалась трезвым, будничным и нейтральным голосом словно только что они не любви предавались, не сливались в единое, а отсидели сеанс затянутого фильма.
