Время неодолимо ускользало. По мере того, как живот Марио увеличивался, разрастались и его страхи и, кроме того, появился новый источник паники. Сами роды. Прошло уже семь месяцев, и юношу охватило болезненное смятение. Он нуждался в поддержке, как никогда, но никто, никто не протянул ему руку помощи. Трепеща перед великим днем, он стал плакать по ночам, навзрыд, отчаянно и горько.

Он нуждался в своем альфе, в его теплых словах, смехе и утешении, хотя совершенно отказывался в это верить. Если бы Кристиан в эти минуты проявил к нему хоть какую-то ласку, он бы тут же успокоился и крепко заснул в его объятиях, но рядом не было никого, и он плакал от страха, прижимая руки к твердому округлившемуся животу.

Вспоминая о Кристиане, он тут же начинал яростно проклинать его, проклинать Юлиана, безумно желая им смерти, но вскоре, теряя силы даже на злость, затихал и, тяжело дыша, молча смотрел в стену напротив. В страхе и постоянном волнении пронеслись оставшиеся два месяца, и настал тот день.

Марио запомнил лишь боль, нестерпимую разрывающую боль, которая, кажется, пронзила насквозь все его тело. Опустошительные муки и невыносимое чувство страха, а после… отупляющее облегчение и болезненная радость при виде хрупкого маленького существа, издающего тихие всхлипывания, и прозрачных синих глаз, открытых лишь наполовину, слезящихся и перепуганных.

Омежка. Беззащитное, ни в чем не повинное дитя, которое заставило Карла недовольно поморщиться из-за одного только своего появления. Но Марио это ничуть не волновало. Он с безграничной нежностью обнимал своего малыша, твердо зная, что ради его защиты вынесет все бедствия, и никакая сила не разлучит их. Огромное всепоглощающее тепло разгорелось в его сердце, испепелив былые страхи и преисполнив решимостью во что бы то ни стало защитить своего сына.

***

Марио назвал малыша Кловис, в честь своего отца, и никто не высказал ни единого возражения. Подозрения юноши всецело оправдались. Омегу никто не ждал, и, по-видимому, ни Карла, ни Мишеля нисколько не интересовал их внук, родная кровь, облекшаяся в сущность омеги. Такое откровенное равнодушие не столько огорчало Марио, сколько изумляло. Он совершенно не нуждался в их помощи, теперь – нет, но, вполне естественно, не мог не презирать такое низкое, жалкое, бессмысленное высокомерие.

Кловис, конечно, служил ему бесконечным утешением. Находясь у него на руках, малыш никогда не плакал, тихо сопел в родных объятиях, но стоило Марио на секунду отпустить его, как он начинал испуганно плакать, дергать ручками, неудержимо выпутываясь из пеленок. Юноша отдавал сыну всю нежность и тепло, что скрывал, не ведая, на протяжении многих лет. Большие сосредоточенные глазки младенца нередко вызывали у него смех, такая суровая мрачная внимательность читалась в их выражении. Родительское тепло защищало малыша от всяческих страхов, укрепляло здоровье, а нежность и ласка Марио – делали его чувствительным и очень умным мальчиком.

Жизнь словно замерла вокруг них, скованная тихим неуловимым счастьем, освещавшим их безмятежные лица: одно – маленькое, розовое и несмышленое, а второе – искреннее, радостное и решительное.

Когда Кловису исполнилось три месяца, в замок вернулся из долгого путешествия Джек Дарроу, младший брат Кристиана. Это был высокий альфа с суровым ожесточенным лицом, пепельными волосами и чрезвычайно холодным угрюмым взглядом. Он был, несомненно, красив, но своему брату значительно уступал. Сходство между ними различалось моментально, но, кажется, Кристиану передалось все царственное величие его рода, а Джеку пришлось довольствоваться лишь скудными остатками.

Его отстраненное отношение не произвело на Марио никакого впечатления. Юноша с полным безразличием принял нового Дарроу в замке, не питая к нему ни злости, ни раздражения, и лишь смутно опасаясь его мрачного взгляда.

Его несколько угнетало молчание Кристиана; герцог не приезжал за ним, хотя, конечно, знал, что у него родился сын. Марио не мог поверить, что ему безразлично родное дитя только из-за сущности омеги. Но, по-видимому, так оно и было, поскольку глава Дарроу не появлялся, а его родители не желали осведомлять юношу о своих планах, которые, конечно же, имели для него самое непосредственное значение.

Эти размышления сильно огорчали Марио. Ласково обнимая Кловиса, он мучительно раздумывал над происходящим, невольно приходя к заключению, что ему надо спешить и, не медля, покидать этот дом. Что-то назревало, что-то страшное и зловещее, тревога с каждым днем усиливалась, наполняя его мысли удручающим страхом, но он не мог дать точное определение своим подозрениям.

Однажды он так основательно погрузился в раздумья, что не сразу заметил появление в комнате Джека Дарроу, двигающегося бесшумно, как тень. Заметил он его лишь тогда, когда парень очутился напротив. В глазах Марио отразилось изумление и настороженность. Он сильнее сжал Кловиса, словно в страхе потерять его.

Джек усмехнулся. Мягко и успокаивающе, всем своим видом давая понять, что явился с дружескими намерениями:

- Я не враг, - сухо сказал он. – Бояться нужно других, которые не потерпят, если узнают, что я встал на твою сторону.

Марио ошеломленно глядел на него. Джек вдруг наклонился и, не спрашивая разрешения, взял Кловиса на руки. От изумления юноша не успел даже отреагировать, молча смотрел, как парень, усмехаясь, позволяет малышу дергать свои волосы.

- Глаза твои, - сказал Джек, - но волосы и цвет кожи его. Не смотри на меня так шокировано. Родителям лучше думать, что я презираю тебя. Иначе они придут в бешенство с их дурацкими предрассудками насчет рода Андреасов. Повторяю, я не враг и племянника своего не отвергну. Кристиан плохо к тебе относится, это понятно, но в чем дело?

Марио с трудом оправился от удивления. Давно ему не приходилось вот так откровенно и по-дружески говорить с кем-то. Видеть серьезные честные глаза, а не брезгливые надменные лица. Как ни странно, ему не хотелось немедленно вырвать малыша из рук Джека, хотя, конечно, он испытывал некоторую тревогу, видя свое чадо в крепких руках почти незнакомого альфы. Видимо, откровенность и искренность младшего Дарроу как-то сразу расположили его к нему.

- На самом деле… тут не о чем говорить, - неуверенно ответил он.

- Из-за Юлиана Шерри? – спросил Джек, пристально взглянув на него.

- Не думаю, что во всем виноват он. Вы с ним знакомы, да?

Джек усмехнулся, осторожно покачивая замершего Кловиса – его впервые держал на руках кто-то, кроме Марио, ну, если не считать врача, принимавшего роды.

- Знакомы? Еще как! Мы с ним помолвлены.

Марио пораженно уставился на него:

- Как так? Но почему…

- Почему до сих пор не женаты? – предупредил его вопрос альфа. – Потому что Юлиан с раннего детства мечтал о Кристиане, и я ему не нужен.

- Но вы хотите жениться на нем?

- Хотел. – Ровным голосом ответил тот. – Очень давно. Теперь я его презираю и жду случая разорвать помолвку. Знаешь, мне искренне жаль, что Кристиан так поступает.

- Для меня это очень странные слова, - сказал Марио. – В этом доме, как и в доме Кристиана, меня никто не принял. Я не жалуюсь, но, наверное, злость никогда не отпустит меня.

- Ты имеешь все основания жаловаться, - хмуро сказал Джек. – Мои родители… выжившие из ума фанатичные аристократы, у которых вместо сердца тлеющая зола. Хочешь знать, что меня заставило покинуть дом и отправиться путешествовать? Их постоянное стремление извлечь из меня хоть какую-то выгоду. Они лишены родственных чувств, и, знаешь, тут нечего расстраиваться. Их можно только пожалеть. Конечно, я так не думал, когда уезжал отсюда; меня переполняла ярость и, наверное, даже ненависть, но теперь… я отношусь к ним, как к недоразвитым детям.

Марио невольно рассмеялся, Джек говорил так энергично и уверенно, что его слова неуловимо заражали, проникая в самую душу. Услышав его смех, Кловис громко засопел, начал дергаться и морщиться, и дядя поспешно вернул его. Младенец сразу затих, почувствовав спасительное родительское тепло. Марио заметно погрустнел, но через время в его глазах появилась злость: