- Ты, наверное, полагаешь, что я теперь должен рассыпаться у твоих ног? – вдруг ожесточенно спросил Марио.

Кристиан удивленно взглянул на него:

- Конечно, нет. Я поступил так, потому что это правильно и справедливо. Потому что я сам того хотел. Ты мне ничего не должен, Марио.

Омега смотрел на него с каким-то странным, невменяемым выражением. Со злостью, ненавистью и невыразимым страданием. Поступок Кристиана ошеломил его, уничтожил все устои, которым он намеревался следовать всю жизнь. Он не знал, что теперь делать. Поверить, или до конца мучить недоверием? Принять, или навсегда отвергнуть? До этого момента он твердо знал, что должен делать, теперь же его решения канули в бездну, словно мертвые камешки. Он чувствовал, что все изменилось, что теперь его мрачная настороженность не имеет ровно никакого смысла, но злое недоверие, укоренившееся слишком прочно, приводило его в состояние полного отчаяния.

- Я ненавижу твою семью, - прошептал он, глотая слезы, странная тоска не давала ему покоя. – Ненавижу род Дарроу! Ненавижу всех.

Его слова ранили Кристиана в самое сердце. Боль стиснула его душу, заставляя внутренне стонать. Он понял, что ему не на что надеяться. Едва ли Марио сможет простить его. Отпустить прошлое: унизительное и такое несправедливо жестокое к нему. Все зашло слишком далеко…

Марио встал и направился к выходу. Слезы застилали ему глаза, и он совершенно не хотел показывать их Кристиану. Наверное, он и сам до конца не понимал, что заставляет его плакать, ведь, в сущности, ему следовало радоваться надежде улучшить свою жизнь. Но нет, его терзала горечь, сокрушительная горечь, разрывающая сердце на части. Как будто случилось что-то поистине ужасное, а вовсе не хорошее и отрадное. Он чувствовал, что должен простить, но не мог. Он понимал, что Кристиан говорит правду, но не желал ему верить. Знал, что его вина непритворна, но упрямо не хотел соглашаться с этим.

Раны и унижения, нанесенные в прошлом, ожесточили его сердце настолько, что он утратил возможность верить. Хотя и понимал, что это приведет его только к несчастьям. Время. Одно лишь время могло помочь ему справиться с этими безжалостными противоречиями. Время и Кловис.

Прежде чем скрыться в дверях, Марио, не оглядываясь, глухо произнес:

- Не приходи в мою часть замка, пока я сам не позову.

Кристиан с трудом подавил желание остановить его, схватить за руки, вымолить прощение насильно. Стиснув голову руками, он в каком-то дьявольском исступлении прислушивался к шагам Марио, пока они совсем не затихли. Тогда он взял со стола хрустальную чашу с вином и в отчаянии швырнул ее на пол. Карминные струи тут же разлетелись по мозаичным плитам, смешиваясь с осколками дорогого хрусталя. Сердце Кристиана,- его гордое, эгоистичное, жестокое сердце надрывалось от горя, и, кажется, никакая сила не могла его утешить. Никогда, никогда еще он не был так одинок и несчастен!

***

Марио не звал его три дня. За это время Кристиан успел подумать о многом. И, конечно, ему лишь чудом удалось сдержаться и не явиться к Марио против его воли. Он так мучился и изнывал от тревоги, так страдал в своем одиночестве, что едва не помешался. Его активность на королевских совещаниях полностью сникла, поскольку он думал исключительно о том, когда сможет навестить свою семью. Впервые ему так сильно хотелось нарушить данное Марио слово! Это было почти невыносимое искушение!

Боль, гнев и тоска поочередно изматывали его – суровые стражи, неизменно сменяющие друг друга. Самую серьезную опасность представлял, конечно, гнев. Когда Кристиан начинал сгорать в его неистовом пламени, подавлять мятежные желания становилось почти невозможно. Несколько раз он даже мчался в сторону заветного крыла, но в последнюю минуту его удерживала леденящая тоска, являвшаяся на смену гневу. Эта тоска вновь и вновь приводила его к мысли, что он совершит непоправимую глупость, если не сдержит данное слово. Боль приходила позднее: медленная, тихая и самая жестокая. Она высасывала все его внутренние силы, наполняя мыслями о безнадежности и смерти. Заставляла замирать и прижимать ладонь к груди, стремясь хоть как-то погасить изнуряющее страдание.

Эти мучительные дни еще надолго сохранятся в его памяти, напоминая о своем неустрашимом присутствии, о своем нещадном наказании. Он уже почти сошел с ума, когда вечером четвертого дня к нему явился слуга Марио с заявлением, что он может навестить сына, если хочет.

Как раз в этот момент Дарроу сражался с очередным приступом тоски, смертельным чувством бессилия, которое он уже успел возненавидеть. Естественно, он сразу вскочил и, не мешкая, направился к Марио. Часть пути он прошел ровным шагом, затем не выдержал и, оттолкнув всякие нормы приличия, понесся вперед со всех ног. Нетерпение скрежетало внутри него, словно раскаленное лезвие, он жизненно нуждался в Марио, в Кловисе – в семье, хотя и понимал, что едва ли его ждет теплая встреча.

Просторная комната Марио таинственно мерцала в сиянии заходящего солнца, навевая странное удивительно острое успокоение. Кловис сидел в кроватке, играя с маленькими резиновыми мячиками, рассыпанными по всему одеялу. Заметив вошедшего Кристиана, он тут же встал и, ухватившись за перила, весело посмотрел на него. Дарроу сразу стало легче. Боль и тоска немедленно исчезли, затаившись где-то вдали, на краю сознания. Он ласково подмигнул сыну и огляделся в поисках Марио. Юноша сидел в дальнем углу комнаты, завернувшись в теплую накидку. Лицо его сильно покраснело, глаза слезились, он усердно прижимал руки к вискам.

- Что случилось? – встревоженно спросил Кристиан. – Марио, ты в порядке?

- Ничего страшного, - сиплым голосом сказал юноша. – Я простудился. Из-за этого Кловис уже как два дня не выходил на улицу. Может, ты с ним погуляешь?

Кристиан изумленно уставился на него:

- Почему ты не приказал слугам? Почему… просишь меня?

- Я им не доверяю. Они совершенно легкомысленные и тупые.

- А мне, значит, доверяешь?

- Нет, - Марио измученно вздохнул. – Просто я знаю, что ты не упустишь Кловиса из виду и не причинишь ему зла. Тут я не могу не верить.

- Конечно, я погуляю с ним. С радостью. Что еще я могу сделать?

- Ничего. Возьми его и иди. Сегодня я почти не играл с ним, он, наверное, совсем заскучал. Вернитесь через полчаса.

- Хорошо, как скажешь, - Кристиан испытал сильное желание погладить его по щеке, хоть как-то утешить, но сдержался из страха разозлить его. Он подошел к Кловису и осторожно взял его на руки. Малыш с видимым удовольствием стал дергать его за ухо.

- Вернитесь через полчаса, - напряженно повторил Марио.

- Хорошо, - мягко сказал Кристиан, выходя за дверь.

Он испытывал невероятное удовольствие, держа на руках сына: крохотного и удивительно легкого. В то же время его съедала грусть, потому что в этот момент он понял: Марио никогда не простит его до конца. Стена прошлого всегда будет вздыматься между ними, словно горные гряды, разделяющие страны – вечные и неизменные. Возможно, он станет доверять ему – но не совсем, поверит в его человечность – но не до конца. Привяжется к нему – но не безраздельно. Они всегда будут разделены, и только многие годы источат массивы отчуждения, или, может, не источат никогда.

И все-таки Кристиан не терял надежды. Ведь Марио доверил ему Кловиса, свое самое дорогое существо на свете – свою жизнь. Видимо, тот разговор с родителями, или, вернее сказать, та бурная ссора произвела на него сильное впечатление, и, в конце концов, он пришел к выводу, что Кристиан достоин доверия. Если не полного, то частичного – несомненно. Эти мысли согревали душу Дарроу, наполняли уверенностью, что однажды все наладится, и Марио перестанет смотреть на него, как на врага. В то же время он понимал: не исключено, что они никогда не станут друзьями. Союзниками – возможно, но друзьями – едва ли. Стена, разделявшая их, не скоро сотрется. А может, будет стоять вечно.

Впрочем, никто не мог запретить Кристиану верить в лучшее. Что он и делал, изо всех сил стараясь смягчить Марио, растопить его холодное, израненное сердце.