Карл нисколько не изменился за прошедшее время. Правда, черты его лица странно заострились, словно темные мысли, которым он предавался изо дня в день, источили остатки его красоты. Глаза его как будто уменьшились, стали тусклыми и в то же время жутко пронзительными; от его взгляда сердце охватывал ужас. Мишель заметно пополнел, отчего стал выглядеть еще трухлявее и обтерханнее; даже в парчовом наряде, усеянном золотыми пуговицами, он казался поразительно жалким и отталкивающим. Как и в прежние дни, его лицо излучало показное смирение и нелепую веселость. Он всячески старался выглядеть ничего не понимающим, наивным и совершенно простодушным стариком, каким, конечно, отнюдь не являлся.

Изящно вытягивая руки, Карл направился к Кристиану:

- О, Кристиан, сынок! – его тусклые глаза жадно сверкали. – Как мы скучали!

Дарроу хладнокровно смотрел ему в глаза. Карл остановился в шаге от него и мягким тоном проговорил:

- Мы, конечно, хотели предупредить о визите, но Мишель настоял на том, что это будет сюрприз.

- Да, да, я настоял, - закивал Мишель Дарроу и то, как он произнес эти слова, подсказало Кристиану, что это совершенная ложь.

- В тот день ты разгневался на нас, - с укором заметил Карл. – Мы очень расстроились и долго не могли решить, что теперь делать. Но прошло столько времени, Кристиан. Я думаю, ты уже давно раскаялся в том, что совершил. За это время мы все успели о многом подумать. Я уверен, ты давно хотел перед нами извиниться, но, видимо, опасался смотреть нам в глаза после того, что наговорил. Но ничего. Как могут родители долго сердиться на свое дитя?

- Верно, никак, - подтвердил Мишель, невольно поглядывая на Марио, замершего в дальнем углу стола.

Кристиан насмешливо глядел на них. Раньше он воспринимал их порочную натуру, как должное, совершенно бесчувственно и равнодушно, а иногда даже с восхищением; теперь же они приводили его в бешенство.

- Да, вы правы, - сухо сказал он. – За это время я о многом успел подумать. И знаете, к какому выводу я пришел?

- К какому же? – ласково спросил Карл, видимо, ожидая бурных сцен раскаяния.

- Я понял, что вы должны извиниться перед Марио, - угрюмо сказал Кристиан.

Повисла отупляющая тишина. Марио сжался, с трудом сдерживая панику. Несколько минут Карл в полном изумлении смотрел на сына. Затем тихо прошелестел:

- Что ты сказал?

- Вы должны извиниться перед Марио, - холодно повторил Кристиан. – Вы поступили с ним жестоко и несправедливо, хотя, конечно, в этом есть и моя вина. Однако я уже давно покаялся, а вам это и в голову не приходит. Почему вы не смотрите в его сторону? Почему не приветствуете моего мужа?

- Что ты такое говоришь? – Карл старался выглядеть испуганным и изумленным, но на самом деле его душила одна только ярость.

- А что я такое говорю? – хмуро спросил Кристиан. – Мне кажется, вполне разумные вещи. После того, что случилось, вы должны умолять Марио о прощении, а не игнорировать его. Меня это, черт возьми, не устраивает! Да, не устраивает! Ваша гордость разрушила мою жизнь! Нелепая ненависть к давно исчезнувшему роду! Что самое страшное, вы и меня сделали таким же! Я считал, вам полагается быть мудрыми, дальновидными людьми, а что на самом деле? Гнусные козни и постыдное высокомерие! Я знаю, что не должен говорить такие вещи, но это не моя вина. Меня к этому принудили! Марио дорог мне, и я считаю, что вы должны относиться к нему иначе! Это не его проклятье, что наши семьи враждовали много лет. И, конечно, не его вина, что он родился в семье Андреасов!

- Как ты смеешь произносить это имя? – разъяренно прошипел Карл. – Как ты смеешь!?

- Как я смею? Очень просто! Марио ни в чем не виноват, и я не позволю унижать его только потому, что вы мои родители! Я сам поступал с ним, как последняя скотина, но с этого момента довольно! Вы не правы! А потому должны извиниться. Для меня нет никого дороже Марио и, говорю вам, я не позволю вредить ему! Вы и так уже достаточно сделали, хотя могли примирить нас и все исправить! Подавите гордыню и извинитесь. Это то, что вы должны сделать, если у вас есть хоть капля человечности и мудрости.

На лице Карла появилась свирепая ухмылка. Он весь затрясся, покраснел, взмок, глаза его заслезились и помутнели, словно он долгое время, не моргая, смотрел в одну точку:

- Ты пожалеешь, Кристиан! Ты пожалеешь о том, что вступился за щенка! Пожалеешь, что отверг нас. Мишель, что ты молчишь!?

- Да, ты пожалеешь, Кристиан, - серьезно сказал старик, думая, по-видимому, о чем-то совсем другом. – Ты совершаешь немыслимую глупость, да. Большую глупость.

- Если я о чем-то и пожалею, - со злостью выплюнул Кристиан, - то только о том, что все это время подчинялся вам! Повторяю, Марио ни в чем не виноват, он не заслужил такого отношения!

- Да я скорее умру, чем извинюсь перед ним! – воскликнул Карл, задыхаясь. – Никогда этого не случится! Никогда!

Герцог Дарроу пожал плечами:

- Чего и следовало ожидать.

- Предатель! – Карл сорвался на крик. – Если ты немедленно не попросишь прощения, клянусь, мы покинем этот дом навсегда!

- Мне не за что извиняться, - горько усмехнулся Кристиан. – Между прочим, впервые в жизни. Если вы считаете, что это правильно – уходите. Пока вы не признаете свою вину перед Марио, нам не о чем разговаривать.

Карл отшатнулся от него, словно от жуткого привидения. Бледнея, стиснул пальцы в кулаки:

- Ты потеряешь нас навсегда.

- Я не хочу этого. Но, похоже, другого выхода нет. Мне не за что извиняться. Уступить должны вы.

- Никогда, - едва слышно произнес Карл, - никогда я не извинюсь перед ним. Я думал, только Джек всегда будет идти против нас, но нет – ты тоже оказался предателем. Не для этого я дал вам жизнь. Не для этого… Будьте вы прокляты и пусть ваши дети умрут в позоре, и счастье… проклятое счастье пусть всегда ускользает от вас, как оно ускользнуло от меня!

С этими словами он развернулся и, не оглядываясь, выскочил из зала. Мишель немедленно последовал за ним. Трудно сказать, о чем он думал, выслушивая смелое выступление Кристиана, но, очевидно, оно пришлось ему по душе, поскольку он довольно ухмылялся, проворно семеня за разъяренным супругом. Титул Дарроу в надежных руках, теперь Мишель был полностью в этом уверен, а что касается их родственных уз, то старик в них нисколько не нуждался. Равнодушие за долгие годы непрестанного коварства стало частью его существа, и он, в отличие от Карла, совершенно не расстроился окончательному разрыву с сыном. Единственное, что его интересовало – это благодушное настроение супруга, чье неизменное присутствие помогало ему оставаться в здравом уме.

Через несколько минут они покинули замок Кристиана с твердым намерением никогда сюда не возвращаться. По-видимому, так оно и будет, ведь Карл никогда не отвергнет свою разрушительную гордость, а Кристиан отныне всецело принадлежал Марио и первых шагов к примирению делать не желал. Было в этом, несомненно, что-то печальное, грустное и совершенно безнадежное, хотя Карл Дарроу, с его упрямым высокомерным нравом, не заслуживал иного исхода, кроме как прожить старость в унылом одиночестве.

Тяжело вздохнув, Кристиан взглянул на Марио:

- Прости. Это не самое приятное начало дня.

Все это время юноша неотрывно смотрел на него, каждую секунду ожидая какого-то подвоха. Откровенно говоря, он и теперь с трудом верил, что Дарроу вступился за него и, по сути, отомстил за все страдания, которые ему пришлось вынести от Карла. Страх постепенно улегся, но ему на смену тут же явилась смутная тревога. Чувства Марио разметались, словно осенние листья, разгоняемые ветром, его сковала неотвязная мысль, что теперь, встав на его сторону, Кристиан непременно выставит счет. Юноша замер в сильном напряжении.

Вернувшись на свое место, Кристиан выпил рюмку горячительного напитка и, не глядя на Марио, возвел глаза к потолку. Несмотря на грусть, закравшуюся в сердце после разговора с родителями, он чувствовал, что поступил совершенно правильно. Его охватило странное болезненное удовлетворение и отчаянная надежда, что теперь Марио поверит ему и станет доверять хоть немного больше. Впрочем, даже если ничего не изменится, он все равно не пожалеет о своем поступке. Напротив, всегда будет гордиться им, как самым отважным решением, принятым в жизни.