Она взглянула на меня спокойно и бесстрастно.

– Какое же ты еще дитя, Екатерина! Если ты наивно рассчитываешь на брак по любви, забудь об этом. – Должно быть, она заметила отразившиеся на моем лице душевные муки, и ее взгляд несколько смягчился, но даже тогда голос сестры поразил меня своей суровостью. – Наши браки, Екатерина, не имеют к любви никакого отношения. Мы выходим замуж из чувства долга.

Долг. Какое холодное, суровое слово! Почти такое же, как «равнодушие». Может, это и глупо, что я искала в своем замужестве именно любви, однако я не собиралась показывать свою слабость даже перед Мишель.

– Я все понимаю, – торжественным тоном произнесла я, повторяя слова матери настоятельницы, – Генрих женится на мне, чтобы заключить политический союз.

По правде говоря, со временем меня все больше мучили сомнения, ведь не было никаких подарков, никаких знаков, подтверждающих вновь проснувшееся в короле Генрихе желание на мне жениться, на День святого Валентина, когда английский король мог бы и вспомнить о женщине, которую собирался взять в жены. Ходили слухи, что он продолжает искать невесту в королевских домах Бургундии и Арагона, где были девушки на выданье. Но разве это возможно? Поддавшись мрачному настроению, я почувствовала себя несчастной. Мои бургундские кузины, дочери герцога Джона, были, безусловно, недостаточно знатного происхождения, да и девушки из Арагона никак не могли представлять для короля Англии такую же завидную партию, как я, если он действительно собирался покорить Европу.

Со своей стороны я прочла полный розарий[6] молитв «Аве Мария» и «Отче наш», прося о том, чтобы мой портрет показался Генриху не таким ужасным, каким он запомнился мне, и чтобы английский король остановил выбор на мне до того, как я стану слишком старой для невесты – хоть чьей-нибудь. И прежде чем я стану слишком старой для того, чтобы страстно мечтать о нарядах с отделкой из наилучшего соболиного меха.

«Молод ли король Англии? Хорош ли он собой?» – спросила я как-то у королевы.

Теперь я знала ответы на эти вопросы.

При виде короля Генриха у меня перехватило дыхание. Я заметила его раньше, чем он меня. Король Англии Генрих Пятый во всем своем великолепии. Он стоял посреди богато украшенного шатра чуть в стороне от двух английских лордов (о чем-то тихо беседовавших между собой), словно не замечая ни их, ни нас – французскую сторону. Руки Генриха, сжатые в кулаки, упирались в бедра, голова была слегка откинута назад, а глаза устремлены в даль, где витали в тот миг его мысли, – впрочем, возможно, он просто рассматривал паука, свившего сеть в углу между опорным шестом и холщовым тентом. Генрих оставался неподвижным, хотя, как мне кажется, уже знал о нашем приезде.

По каким-то одному ему ведомым причинам он не предпринял никаких усилий, чтобы обратить на нас внимание и произвести впечатление своей обходительностью. Даже дорогой наряд и многочисленные ювелирные украшения, символизирующие королевский статус, он носил с равнодушной небрежностью. Да и зачем ему производить на нас впечатление? В конце концов, Генрих был победителем, в то время как мы выступали в роли просителей.

Но какая величественная осанка, какой горделивый вид! Даже роскошный шатер из расшитой золотом ткани, увешанный яркими флагами, мерк на фоне неотразимого магнетизма этого человека. Складывалось впечатление, что Генрих здесь главный, а остальным – как французам, так и англичанам – тут не место. Меня охватил благоговейный трепет. А также вновь появилась надежда. Я ждала этой встречи три года. Мне было уже восемнадцать, в тот день, когда в этом великолепном королевском шатре на берегу Сены у города Мелён я наконец-то встретилась с мужчиной, за которого, если все пойдет по плану, должна буду выйти замуж.

С одной стороны от меня стояла разодетая в меха и бархат королева Изабелла в сопровождении мощного и ухоженного дикого зверя, не слишком заслуживающего доверия, – большого гепарда, которого крепко держал на поводке заметно нервничающий паж. Королю Генриху, возможно, и не было нужды производить на кого-то впечатление, а вот моя мать явно к этому стремилась.

Слева от меня расположился мой кузен Джон, герцог Бургундский, как бы поддерживая меня своим королевским присутствием. При этом он сильно вспотел в своем официальном наряде, выдержанном в цветах герба Бургундии.

Мой отец, который должен был проводить процедуру обмена брачными предложениями, отсутствовал: поговаривали, что как раз сегодня у него случился приступ безумия, во время которого он ожесточенно отбивался от слуг, пытавшихся нарядить его к торжественной церемонии. В конце концов слуги сдались и ситуацией овладела моя мать, в результате чего отца заперли в резиденции герцога Джона в Понтуазе.

Позади нас, загораживая вход в шатер, толпилось достаточное количество солдат и слуг, одетых в геральдические цвета Валуа, – эти люди создавали некий антураж нашего королевского величия; от мелькания ярко-синих плащей с серебряными лилиями у меня закружилась голова. После поражения необходимо было использовать любые средства, продемонстрировать наше могущество и внушительность, чтобы втянуть английского короля в соглашение, пока его войска окончательно нас не разгромили.

А что же я? Я была нежной приманкой, которая должна была заманить его в ловушку.

Возможно, наше появление вышло довольно шумным – скорее всего, дело было в том, что наш гепард вдруг издал тихое гортанное шипение, – а может быть, король Генрих почувствовал мой пристальный любопытный взгляд; как бы то ни было, он оставил в покое паука с его паутиной, повернул голову и посмотрел на нас. Взгляд короля был холоден; он никак не реагировал на то, что все глаза сейчас устремлены на него; величественная осанка с прямой, как древко копья, спиной оставалась неизменной. И еще этот шрам… Я и не знала про этот рубец у него на лице, тянущийся от переносицы через всю щеку. Но поразило меня не это, а то, как Генрих смотрел на меня. Он ни единым жестом не отреагировал на наше появление, но я почувствовала во всем теле горячую пульсацию. Меня он окинул до обидного быстрым взглядом, после чего перевел глаза на герцога Джона и Изабеллу.

Ну и хорошо: если Генрих не хочет смотреть на меня, тогда я буду его рассматривать. Я знала, что ему тридцать два года – об этом сообщила мне мать. Он гораздо старше меня, но хорошо сохранился для своего возраста. Генрих был высок – выше меня, и это обстоятельство я отметила с удовольствием: достаточно высок, чтобы легко управиться с печально известным длинным валлийским луком и не бояться оказаться в тени стоящей рядом с ним рослой жены. У него была светлая кожа и острый прямой нос.

Меня удивило, что английский король был скорее стройным, чем мускулистым, – я ожидала, что такой знаменитый воин выглядит более крепким, – но потом подумала, что, должно быть, эти тонкие пальцы, сжимающие пояс, на котором висел меч, обладают скрытой силой. Ведь Генрих славился боевым искусством, не раз продемонстрированным на рыцарских турнирах, и беспримерной отвагой. А также исключительными манерами – впрочем, видимо, на этот раз они ему изменили, потому что взгляд его ясных карих глаз, напоминавших цветом турмалин, вскоре вновь обратился на меня и довольно бесцеремонно остановился на моем лице. Не самый радушный прием во время встречи на высоком дипломатическом уровне, где должна была решиться моя судьба. Генрих рассматривал меня, как будто оценивал достоинства, скажем, породистой кобылы, выставленной на продажу.

В этот миг мне показалось, будто он ведет себя по отношению ко мне так же пренебрежительно-равнодушно, как и моя бабушка Мария, настоятельница монастыря.

Но потом я вспомнила, кто передо мной, и у меня по спине пробежал холодок. Этот человек мог бы стереть нас в порошок, если бы захотел. Я должна исправно играть свою роль и вести себя, как и подобает принцессе Валуа, даже несмотря на панический страх, поразивший меня, словно летняя молния.