– Ах, простите меня, Генрих. Я не хотела унизить своими словами ни вас, ни себя…

– Екатерина. – Он повернулся ко мне спиной; его голос звучал устало. – Тут уже ничего не поделаешь. Поэтому оставим это. Мой брат – да упокоит Господь его душу – мертв. Сражение обернулось катастрофой. Что еще тут скажешь? Ничего. Вы не в состоянии придумать или сказать что-то такое, что могло бы утешить меня или помочь смириться со смертью Томаса. Поэтому давайте оставим все как есть.

Утихомирившись наконец, я закусила губу.

– Простите меня еще раз. Я очень сочувствую вашему горю.

Более доходчиво объяснить мне, что он во мне не нуждается и даже не хочет, чтобы я сейчас была рядом с ним, Генрих просто не мог. Я ждала, надеясь, что он скажет что-нибудь еще, но мой муж упорно молчал.

– Вы отправитесь во Францию? – наконец спросила я.

– Нет. Я сказал вашему отцу, что вернусь в середине лета, чтобы возобновить кампанию, – так я и поступлю. А сейчас у меня есть дела. – Он фактически отмахнулся от меня, и дверь его комнаты захлопнулась передо мной.

Неужели Генрих ни во что не ставил слова утешения, которые я могла бы отыскать для него, и мое нежное прикосновение к его руке? Стоя перед закрытой дверью, я ощущала лишь тоскливое одиночество, захлестнувшее меня с головой. «Чего ты ждешь? – спрашивала я себя. – Что тут вообще можно ждать?»

Ничего.

В ту ночь Генрих пришел ко мне. Думаю, мыслями он был где-то далеко, хотя его тело действовало великолепно. Все произошло очень и очень быстро.

Пока он надевал домашний халат, я в отчаянии попросила его, как уже сделала однажды в Лондоне:

– Останьтесь со мной.

Ну почему бы ему и в самом деле не остаться? Больше всего мне хотелось бы сейчас лежать в его объятьях и слушать, как он рассуждает о своих амбициях, рассказывает о потере брата. Мне хотелось бы этого больше всего на свете; если бы мне удалось доказать Генриху, что я не вероломная француженка, а в первую очередь его верная жена, сочувствующая его горю и переживающая из-за крушения его планов, это было бы все, чего я могла бы просить у судьбы в тот момент.

Лежа на кровати, я следила за тем, как Генрих пододвинул низкий табурет и сел на него, чтобы надеть мягкие домашние туфли.

– Останьтесь, – повторила я, протягивая к нему руку. – Простите, что рассердилась… Наверное, я просто неправильно все поняла.

Он покачал головой, и я безвольно уронила протянутую руку на одеяло – и точно так же оборвалось сердце у меня в груди. Я вспомнила, что Генрих не любит, когда его пытаются растрогать, пока он сам к этому не пригласит. И все же я должна была попробовать.

– Так мы поедем в Линкольн в конце недели? – спросила я.

– Я поеду в Линкольн, да.

– А где мы там остановимся? Снова в каком-нибудь епископском дворце, где нет отопления и неисправный водопровод?

– Я действительно поеду в Линкольн, – повторил Генрих. – А вы вернетесь в Лондон.

Я почувствовала, как холод из моего сердца растекается по всему телу.

– Я думала, что буду путешествовать с вами до конца вашей поездки по стране…

– Нет. Обо всем уже договорено. Сначала вы отправитесь в Стэмфорд, а оттуда дальше, через Хантингдон, Кембридж и Колчестер. – Генрих прислушался к чужим пожеланиям: все уже распланировано, расставлено по местам, и для моих просьб просто не осталось места. – Все эти города очень важны для нас; там вы будете участвовать в официальных приемах и завоевывать симпатии народа от моего имени. Важно, чтобы люди вас увидели.

– Но разве не лучше, если они увидят меня рядом с вами? – сказала я. – Французскую королеву, которую вы цените по-прежнему, несмотря на горечь поражения?

– Ваша лояльность не подлежит сомнению, – отрывисто ответил мой муж.

Я села на кровати и вытянула руки ладонями вперед – с давних пор этот жест выражал мольбу.

– Позвольте мне поехать с вами, Генрих. Думаю, сейчас нам лучше не разлучаться.

Муж встал и, подойдя ближе, сел на кровать подле меня. Поначалу он не прикасался ко мне, а потом поднял руку и погладил меня по волосам, свободно спадавшим на плечи.

– Почему вы этого хотите? Вам будет гораздо удобнее в Вестминстере или в Тауэре.

– Я хочу поехать вместе с вами. Со дня нашей свадьбы я так мало видела вас, а вы вскоре вновь уедете во Францию…

– Вы видели меня достаточно, – отрезал Генрих, как будто для него не имело особого значения, сколько именно часов мы провели с ним в обществе друг друга.

– Нет. – Вцепившись пальцами в грубовато вышитых львов на манжете его рукава, я наконец вымолвила то, что всегда хотела ему сказать. – Я люблю вас, Генрих. – Я не осмеливалась произнести эти слова прежде или хотя бы намекнуть на свои чувства, боясь прочесть на этом суровом лице убийственный для меня приговор. Теперь же я сказала это, чтобы остаться с супругом, чтобы дать ему понять, что я могу быть для него чем-то бóльшим, чем была до сих пор. В ожидании его ответа я замерла в напряжении, широко открыв глаза.

– Разумеется. Это очень хорошо, когда жена любит своего мужа.

Не это я надеялась от него услышать. Это было лишь банальное, ничего не значащее замечание вроде того, которое отпустила Гилье в мою первую брачную ночь. Внутри у меня все сжалось от досады и разочарования.

А вы любите меня, Генрих?

Но я не посмела задать этот вопрос. Если бы любил, разве не сказал бы мне об этом раньше? Или же подразумевалось, что я и так все знаю? Внутренний голос нашептывал мне слова, справедливые, но жестокие: «Он не любит тебя, так что и говорить тут не о чем». Я с трудом сдерживала неистовые эмоции, бурлившие в моей груди.

– Тогда останьтесь со мной этой ночью, – выпалила я, пока отвага меня не покинула. – Если в дальнейшем нам предстоит разлука, останьтесь со мной хотя бы сейчас.

– Я должен написать несколько писем во Францию.

Я проглотила комок разочарования, подступивший к горлу. Все, больше я не буду его просить. В этот миг я поняла, что больше никогда не попрошу его об этом.

– На рассвете вы должны быть готовы к отъезду, – сказал Генрих.

– Я сделаю все, как вы пожелаете, – покорно ответила я слабым голосом.

В глубине души я уже знала, что он не передумает.

– Так будет лучше для вас. – Генрих встал.

«Нет, так будет лучше для вас», – подумала я.

– Я буду готова. Но Генрих…

Он задержался в дверях и оглянулся через плечо.

– Вы ведь на самом деле не думаете, что я стала бы радоваться победе своего брата, не так ли?

Мой муж долго смотрел на меня, словно обдумывал ответ, и мое сердце дрогнуло.

– Нет, – наконец сказал он. – Я так не думаю. Мне известно, что вы не испытываете особой любви к дофину. А еще мне кажется, что вы мало интересуетесь политикой и тем, что происходит на войне.

Я заставила себя не реагировать на эти слова и не выказывать негодования.

– Значит, вы не осуждаете меня за мое происхождение и мои прежние приверженности?

– Нет. Да и как я могу? Мне известны трудности, которые имели место, когда я брал вас в жены. Не волнуйтесь об этом, Екатерина. Ваши позиции в роли моей жены вполне надежны. – Генрих открыл дверь. – И они укрепятся еще сильнее, когда вы подарите жизнь наследнику английского престола.

С этими словами он закрыл за собой дверь, словно подчеркивая причину, по которой пришел ко мне в тот миг, когда его сердце было переполнено скорбью из-за трагической гибели брата. Не для утешения, не для того, чтобы провести со мной последние часы перед расставанием, а чтобы еще раз попытаться зачать ребенка, прежде чем отослать меня в Лондон, где я могла бы слоняться по просторным залам Вестминстерского дворца, вынашивая наследника для Англии.

Меня охватили холодая ярость и ощущение опустошенности, оттого что я когда-то думала, будто этот человек меня полюбит. А он не любил. Никогда не любил, и никогда не полюбит. Даже простая привязанность, казалось, находилась за пределами того, что он был способен мне дать. Генрих мог изображать галантного рыцаря, мог очаровывать меня красивыми словами, мог потрясающе овладевать моим телом, так что у меня захватывало дух, но его чувства во всем этом никак не участвовали. Он контролировал свое сердце так же холодно и жестко, как и внешние проявления эмоций.