С другой стороны, нездоровая страсть тут тоже явно имела место быть, что превращалось в очевидность всякий раз, когда Мирослав больше секунды смотрел ему в глаза. Аксенов действительно стал для него чем-то вроде проклятья. Но проклятья совершенно неоднозначного, на которое можно было смотреть с разных сторон и то и дело узнавать что-то новое и неожиданное.
Как-то раз Мирослав стал свидетелем очень забавной сцены. Из-за документации, связанной с предновогодними КДР, он на целых двадцать минут опоздал на урок и, войдя в кабинет, с огромным удивлением увидел, что Аксенов яростно спорит о чем-то с Викой Дробышевой и Настей Андреевой, самыми популярными девочками в классе.
При появлении Мирослава спор тут же затих, но он не смог сдержать любопытства и, направляясь к доске, с усмешкой спросил:
- Что за шум, а драки нет? Давай, Вика, рассказывай, чем вы умудрились не угодить его высочеству?
Аксенов в это время не сводил с Мирослава пристальных и, как всегда, чересчур сосредоточенных глаз, но брюнет не обращал на него никакого внимания.
Вика, самая шумная и заводная девочка в классе, с притворным смущением пролепетала:
- Ну, если вы правда хотите это узнать, мне придется задать вам один личный вопрос…
- Так это еще и со мной связано? Прямо интрига на интриге. Ну, давай свой личный вопрос.
- У вас есть девушка?
Мирослав насмешливо вскинул брови:
- И вы об этом спорили?
- Ну да. Илья заявил, что у вас никого нет, а мы с Настей уверены, что такой привлекательный мужчина, как вы, просто не может быть один.
- Не хочу вас огорчать, девушки, но, боюсь, правда на стороне Аксенова. В настоящий момент у меня действительно никого нет.
У Вики жадно заблестели глаза:
- Значит, вы в активном поиске?
- Ну-ну, Вика, даже не думай. Я, конечно, польщен твоим вниманием, но в тюрьму мне как-то не очень хочется.
- Да ладно, мне через полгода восемнадцать!
Мирослав усмехнулся и начал объяснять новую тему. Что и говорить, эта сцена изрядно его повеселила. То, что Аксенов затеял такой бурный спор из-за столь пустякового вопроса, было таким глупым и чисто детским поступком, что злиться тут совершенно не хотелось. Хотелось только смеяться и сокрушенно качать головой.
Также было и в те моменты, когда Илья пытался напроситься к нему в гости. Эти настырные, требовательные смски были так смешны и нелепы, что не вызывали ровным счетом ничего, кроме презрительной жалости.
Да, ненависть исчезла. Но не это было самым худшим. Хуже всего было то, что Мирослав начал верить в безобидность Аксенова. Верить в то, что тот никогда не причинит ему серьезного вреда, никогда не подставит и уж тем более никогда не сделает с ним того, чего желал, против его воли.
При всей своей неуправляемой натуре Аксенов все же не был лишен адекватности. Мирослав был уверен, что его уход из «Возрождения» не станет такой уж громадной потерей. Конечно, Аксенов, наверно, побушует неделю-другую, но, в конце концов, смирится и точно не станет напрягаться по поводу его поисков. Пусть он и выглядел значительно старше своих лет и вел себя порой даже слишком уверенно, все же он оставался обычным подростком, таким же, как и все его ровесники, может быть, только более одаренным и более избалованным.
Во всяком случае, так думал Мирослав, совершая извечную ошибку всех достойных людей: ошибку судить по себе.
На Новый Год он собирался поехать в Питер, к Пашке, который уже два года не мог заманить его к себе в гости, но, как назло, за несколько дней до 31-ого его сразила жестокая простуда, и он был вынужден остаться. К счастью, все школьные дела были уже завершены, так что, закупив всевозможной провизии, Мирослав спокойно заперся в своей квартире с намерением не выходить из нее, по меньшей мере, дней пять.
Первые два дня болезни были просто невыносимы. Температура не спадала, состояние, мягко говоря, оставляло желать лучшего, лекарства не приносили никакого облегчения. Только к 30-ому его слегка отпустило, но не настолько, чтобы без всяких затруднений выдержать перелет в другой город. Пашка был в полном отчаянии, но Мирослав успокоил его, пообещав приехать в первых числах января – все равно у него сейчас был отпуск.
Таким образом, Новый Год ему предстоял не самый веселый. Впрочем, он нисколько не унывал по этому поводу. Как ни печально говорить об этом, в его жизни бывали и куда более скверные новогодние празднества. Это было еще далеко не самым худшим.
Аксенов все это время не переставал держать его на связи, и забота, которую он пытался ему навязать, порой доводила Мирослава до зеленой тоски. Лишь каким-то чудом ему удалось удержать парня на расстоянии и не позволить захламить свой дом фруктовыми пирамидами и ящиками всевозможных лекарств. Спасло только то, что по смс нельзя было услышать его голос, а врать, что «ему не так уж и плохо» он всегда умел мастерски.
31-ого он уже чувствовал себя более-менее сносно: температура спала, голос вернулся, нос, наконец, вспомнил о своих обязанностях, но все-таки выходить из дома он пока не собирался. Болезнь выжала из него немало сил, во всем теле чувствовалась какая-то противная ломота, ходить и что-то делать совершенно не хотелось, все, на что он был сейчас способен – это лежать и наслаждаться полным бездействием.
День выдался хмурый, пасмурный и дождливый. Пахло скорее осенью, чем зимой, хотя температура была самая что ни на есть зимняя: - 8. Большую часть дня Мирослав проспал, а вечером, перебравшись на кухню, стал нарезать продукты на оливье. Он никого не приглашал, но это было его старым заветным убеждением, что Новый Год без оливье – это не Новый Год.
В приюте им крайне редко перепадали какие-нибудь неожиданные блюда, в сущности, Новый Год там был самым обычным днем, с самой обычной каждодневной едой, поэтому, став свободным и самостоятельным, Мирослав решил, что уж в этой мелочи не станет себе отказывать.
Несмотря на болезнь, разрушенные планы и полное одиночество, он был вполне доволен в этот унылый, праздничный день. Фейерверком тоже не обделили. Ровно в полночь неподалеку от дома разразился обычный, новогодний бедлам, и прямо перед его окном замелькали разноцветные сверкающие вихри. Что и говорить, кто-то явно не поскупился на эту, по сути, бесполезную, но такую красивую ерунду.
Фейерверк продолжался минут двадцать, потом Мирослав позвонил Пашке, и они еще столько же поздравляли друг друга, смеялись, вспоминали прошлое и обсуждали планы относительно скорого приезда Мирослава. Эта беседа стала приятным завершением этого скромного и тихого Нового Года. Конечно, если бы это было завершением.
После разговора с Пашкой Мирослав почувствовал непреодолимую усталость, тянуть со сном больше не было никакой нужды, но только он подошел к разложенному заранее дивану, как его телефон снова зазвонил.
На экране отображался номер Аксенова (Мирослав так и не занес его в контакты). Это было странно, так как они уже поздравили друг друга несколько часов назад (по инициативе Ильи, конечно), и разговор на сегодня вроде бы уже закончился. Вдобавок, несмотря на то, что Аксенов крайне редко оставлял его в покое, так поздно он не писал никогда. Не говоря уж о звонках. Но, видимо, Новогоднюю ночь он счел исключением.
- Что тебе, юноша? – не здороваясь, устало спросил Мирослав.
- Не спишь, да? – сказал Илья каким-то странным голосом: мрачным и в то же время неестественно растянутым, словно ему было трудно проговаривать слова в своей обычной манере. – Как праздничек?
- Никак. Я спать собираюсь. Что тебе надо?
- А я тут у Сходни стою, - с непонятной усмешкой сказал Аксенов. – Слышишь, как ветер дует?
Мирослав действительно слышал, и почему-то это ему совсем не нравилось.
- Ты о реке говоришь?
- Ну да. О чем еще? Парк Долина, слышал такое? Тут еще мост такой симпатичный. Только холодно, зараза, адски…
- И что ты там делаешь в такое время?
- Думаю, - снова бредовый смех. – Я так, блядь, больше не могу, сука. Я тебя уже целую неделю не видел. Ты избегаешь меня, не хочешь быть моим. А я заебался страдать от этого. Сброшусь – и конец всему. А тут хрен выплывешь – течение сильное…
