— Какой ещё водопад, Шисуи? Есть темы поважнее.

— Учиха Шисуи и Хошигаки Кисаме… — прошептала Хината, переводя взгляд с одного на другого шиноби, остановившихся по разные стороны от Итачи. Тот поджал губы.

— Прости, Хината. Ты не должна была это видеть.

— «Это», чтобы ты понимала, части… подсознания?.. личности?.. в общем, Итачи, — благодушно оповестил её Шисуи-сан и подмигнул оробевшей Хинате. — Не бойся, мы не кусаемся! Ты ж не кусаешься? — запоздало уточнил он у Кисаме-сана.

— Пока не попросят, — довольно двусмысленно оскалился напарник Итачи в Акацуки.

Хината уже потихоньку начала отходить от первого шока — и испугалась не на шутку. Неужели части личности Итачи отделились… оформились в самостоятельные единицы, ещё и наделённые характерами давно умерших людей?! Это настолько неправильно, насколько вообще возможно! Как она могла столько времени не замечать, что у брата серьёзные проблемы?!..

Наверное, мысли отразились на её лице — или же он продолжал, даже отвлёкшись, чувствовать Хинату через мир гендзюцу, потому что Итачи перехватил её взгляд и твёрдо сказал:

— Я в порядке, Хината. Не обращай на них внимания. Нам нужно принять решение.

— Нам? — поразилась Хината ещё больше.

— Мальсиберы предлагают мне союз, — сказал Итачи, старательно игнорируя, с какой демонстративной заинтересованностью его… проекции… призраки… на него уставились. Кисаме-сан опёрся на огромный, замотанный бинтами меч, который, Куренай-сенсей рассказывала своей команде, весь состоит из стальных чешуй. — Клятва, которой они хотят его скрепить, выглядит достаточно надёжной. Более того, принести её с их стороны должен Рейнальд, а он…

— Очень яростно выступал за твоё благо, Хината-чан, — закончил за него Шисуи-сан.

— Как будто мы не знаем, к чему эти выступления, — многозначительно оскалился Кисаме-сан. Шисуи-сан тут же уставился в ночное небо.

— Это правда, Рейнальд принимает твои интересы весьма близко к сердцу, — признал Итачи, осадив проекцию напарника взглядом. И сделал он это так обыденно, словно подобное случалось регулярно. Это лишь усилило страх Хинаты. — Я склонен ответить согласием, однако сперва хочу услышать твоё мнение.

— Ого! — хором воскликнули Шисуи-сан и Кисаме-сан. Для Итачи это стало последней каплей, и он развеял иллюзию. Очнувшись вновь в библиотеке, Хината первым делом взяла за руку бледного, раздражённого Итачи.

— Брат…

— Пожалуйста, сосредоточься на важном, — перебил он непреклонно. — Твоё мнение.

«Тебе срочно нужна помощь», — подумала Хината. Все её мысли занимало лишь только то, что она видела, чувствовала в иллюзии брата — и размышления, как помочь ему.

Чтобы сделать это, ей нужно быть рядом с ним. Чтобы остаться рядом на лето, им нужны Мальсиберы.

— Я поддерживаю твоё решение, — мягко сказала Хината, чуть крепче сжимая его холодные пальцы. — От такого предложения не стоит отказываться.

В ответ Итачи слабо улыбнулся и кивнул.

— Значит, решено.

Комментарий к Глава 37. Мальсибер-холл. Часть 2

[1] Генеалогическое древо, основанное на канонном древе Блэков, разработанное для AU «Трилистник»: https://vk.com/lutea_fic?w=wall-144073308_4092

========== Глава 38. Друзей не выбирают… или то родственников? Часть 1 ==========

Комментарий к Глава 38. Друзей не выбирают… или то родственников? Часть 1

Я думала, май был тяжёлым. А затем пришёл июнь…

Будильник, возвышавшийся среди хлама на прикроватном столике, зашёлся трелью, и Дейдара мгновенно открыл глаза. На часах было четыре тридцать — солнце только-только начало подниматься из-за горизонта, скрытого садом и холмами, так что в комнате было серовато-темно. Привычным жестом убив истерику будильника, Дейдара сел на кровати и потянулся, прогнал по телу чакру, окончательно сбрасывая сон.

Через пятнадцать минут он уже был на улице — воздух полнился прохладой, густой туман стелился по видневшейся за воротами улице вниз — и после разминки выбежал за территорию усадьбы Поттеров.

В этот час Годрикова Впадина ещё спала, но очень скоро, Дейдара знал, начнут загораться светом окна, закопошатся люди, а старый трактирщик мистер Пенроуз, хозяин паба «Львиное сердце» на главной площади, отопрёт заднюю дверь заведения и вступит в своё королевство, чтобы подготовить его к приёму самых ранних посетителей. Немногим позже него собственное заведение отворит пекарь мистер Харрис, а уж затем по улицам заскользят на велосипедах подростки-почтальоны, приедет на громыхающем фургоне молочник, люди начнут выдвигаться по делам… Дейдара предпочитал улизнуть до того, как деревня проснётся. Население у Впадины небольшое, все друг друга в лицо знают — и любят косточки перемыть, а то как же! О Поттерах-из-имения-на-холме и так любили посудачить (ничуть не меньше, чем о снобах Фоули), и давать местной публике повод поупражнять фантазию на причинах собственных ранних пробежек Дейдара не желал.

Его путь вёл в поля. Фермерами были проложены тропки, и по ним через моря рапса и пшеницы Дейдара добежал до самого высокого в ближайшей округе холма, на который бодрым темпом взобрался и только на лысой вершине позволил себе перевести дух.

Достав из компактного рюкзака бутылку с водой, Дейдара напился и брызнул себе на лицо, фыркнул и отряхнулся, взметнув хвостом, после чего огляделся вокруг. Годрикова Впадина была как на ладони: аккуратные ухоженные домишки, главная площадь с простым фонтаном, церковь и прилегающее к ней старое кладбище. На другой стороне деревни красиво возвышался дом Дейдары. Его уже коснулись солнечные лучи, и окна сверкали, отражая их. В нескольких милях от восточного края деревни среди ухоженного сада в кольце вековых дубов тянулся шпилями к небу изящный особняк Фоули. За соседними холмами располагалось ограждённое всеми положенными чарами квиддичное поле — место паломничества юных волшебников Впадины.

Дейдара потянулся, подставляя лицо свежему ветру. Тот прошёлся по всему телу, и под мокрой от пота майкой по спине пробежали мурашки. Дейдаре нравилось это ощущение: эта свежесть утра, приятное напряжение в мышцах, ровное, быстро восстанавливающееся после физических нагрузок дыхание. Так начинался каждый его день с приезда домой на каникулы, а продолжался тем, что Дейдара спускался на другую сторону холма, где в тенях притаился хилый перелесок. Там была какая-то аномалия: маглы этот клочок земли буквально игнорировали, даже облазившие всю округу Барретты с друзьями не знали о нём. Волшебники тоже не приспособили его под свои нужды, и Дейдара решил, что раз место ничейное — будет его. Ведь ему нужно было место для более специфических тренировок, чем те, которым он посвящал себя дома.

Среди чахлых ясеней и буков, которым явно не хватало солнца, между замшелыми валунами журчал родник. Его плотно обступили стена боярышника и ужасно колючая ежевика, на которой уже можно было отыскать спелые ягоды. Дейдара не отказал себе в удовольствии сорвать несколько и отправить в рот — заодно и в ловкости потренировался, просовывая руки через переплетение ощетинившихся колючками ветвей. Довольно хмыкнув и вытерев рот тыльной стороной ладони — на ней остались следы индигового сока, — Дейдара забрался на тот валун, что побольше, сел поудобнее и погрузился в медитацию.

Это был первый этап тренировки и самый нудный. Медитации Дейдара никогда не любил: не с его активностью подолгу на месте сидеть, а до возраста, когда научился в полной мере контролировать собственные порывы, он в родном мире не дожил. Какой же пыткой тогда для Дейдары были долбаные ритуалы запечатывания биджу… Теперь он мог заставить себя сидеть на месте, полностью сосредотачиваясь на потоках чакры. Закралась даже мысль: раньше он в такие моменты с удовольствием хватался за возможности отвлечься на поговорить, а теперь бы единым жестом послал подальше того, кто попробовал бы отвлечь. Это старение? Или взросление? Или правильная мотивация?..

Прав был Сасори-но-Данна, когда говорил, что у Дейдары не было цели в жизни. О, но как же они ругались после подобных замечаний кукольника: только щепки летели, а грохот стоял до заложенных ушей! Дейдара считал, что его цель — в искусстве, и яростно злился на напарника. Решил, что и у Сасори такая же в точности, вот только тот не желает признавать напарника, а потому и его цель… Теперь понимал, однако: под слоем того, что Сасори называл своим искусством, крылось нечто куда большее: сильное, тёмное, может быть, даже стыдное. Признавал, что и сам так же, как напарник, прятал собственное тёмное-стыдное — только не в переделанных людских телах, а в ярких вспышках взрывов.