— Ты пытаешься углубиться — не стоит, — Рафаэль незаметно нырнул к нему под купол, обошёл, уселся за свой рабочий стол. По привычке Брайан накрыл чарами оба. — Нам сказали поговорить с ним, а не пытаться исправить.

— Тебя также попросили оценить мальчика, — напомнил Брайан.

Рафаэль ожидаемо скривился и бросил:

— Готовь речь.

— Да что готовить, если она готова уже много лет, да ещё и в целой палитре вариантов? — пожал плечами Брайан и продекламировал: — Поверь, я понимаю твою злость. Я сам порой испытываю её, это зудящее под кожей желание причинить боль в ответ на боль, что причиняют мне. Однако это не выход, Рафаэль. Мы не можем позволить себе проклинать окружающих по желанию…

— Замолчи, — сдвинув на кончик носа очки, приказал Гринграсс — язык Брайана онемел, инородным телом заполнил ротовую полость. Это мелочь, пройдёт за полчаса — поэтому Брайан даже не попытался уговорить друга себя расколдовать и вернулся к делам. Зубы пришлось держать плотно сомкнутыми, чтобы язык по-дурацки не вывалился на подбородок.

К тому времени, как стрелки часов доползли до без пятнадцати часа, гадостное проклятие развеялось — ничто не мешало отправиться выполнять наконец рабочее действие. Его характер не приводил Брайана в восторг, но он пытался мыслить позитивно и рассматривал задание как способ умилостивить Крауча. Справится без нареканий — снова подаст прошение о зачислении на курсы мракоборцев, а там и до перехода в элитный отряд недалеко. И позади останутся патрули, исчезающие совы и вереницы бессмысленно растраченных дней.

Этаж Правопорядка представлял собой магический лабиринт. Не такой сложный и масштабный, как помещения Тайн, однако и здесь постороннему не уйти далеко. И дело не в том, что к чужаку в этом месте очень быстро подойдут умеренно вежливые аборигены — то есть аборигены-то подойдут, но ещё до них за дело возьмётся магия. Рунические контуры, вырезанные на стенах прямо под нейтральными кремовыми обоями, идентифицируют чужака и не пустят дальше холла у лифтов. Распознание свой-чужой шло по министерским значкам, а также, и это уже знало куда меньше людей, по магическому следу палочки.

Каждый волшебник трансформирует магию чуть-чуть по-своему. Этому способствуют личные предрасположенности мага, манифестирующие в области специализации, выборе палочки, мощи, окрасе, деталях плетения чар. Все эти данные рунные контуры Правопорядка способны воспринимать, обрабатывать и хранить в памяти. Поэтому даже если бы кто-то украл внешность, значок и палочку Брайана, защита Правопорядка не восприняла бы вторженца как Брайана Поттера и дала бы сигнал дежурным. Незадачливому диверсанту доставало сотворить всего лишь одни — любые — чары, чтобы быть раскрытым. На Брайана, немного понимавшего в конструкции подобных сетей, проделанная составителями защиты отдела работа производила огромное впечатление.

Впрочем, распознание входящих было не единственной функцией рун в отделе, и лабиринтом он звался не просто так. Помещений и секторов здесь располагалось куда больше, чем казалось на первый взгляд и, конечно, чем объявлял при остановке на втором уровне лифт. О существовании многих знал мало кто в Министерстве за пределами Правопорядка, а некоторые являлись полумифическими даже для сотрудников самого отдела. У каждого здесь был свой уровень допуска, ограничивающий количество мест, в которое сотрудник может пройти. Посторонних и вовсе не пропускало дальше холла перед лифтами — им требовался сопровождающий из числа сотрудников Правопорядка (ими обычно занималась секретарь Крауча). Достигалось это сочетанием иллюзий с созданием как кажущихся физическими, так и чисто энергетических стен. Штаб Отдела правопорядка обязан быть крепостью, и именно ею он и являлся; лишь защитники мельчали с годами, но не мощь самой цитадели.

Пока они с Гринграссом шли в другой конец этажа, Брайан не без скорби подумал, что, если так пойдёт и дальше, система защиты Правопорядка окончательно перейдёт в разряд легендарной, а главное неповторимой магии. Так уже произошло с Тайнами — даже сами невыразимцы не понимали законов, по которым живут пространственные чары их отдела; исключение составлял, возможно, только жуткий батюшка Рафаэля.

Знания старой магии умирали. Её чары были слишком громоздки и запутаны, завязаны на совсем иные понятия, нежели современные облегчённые аналоги. В эпоху, когда все куда-то спешат, почти не осталось места вдумчивому плетению заклинаний, долгому черчению рун, согласованию наведения масштабных чар с положением звёзд и планет, лунными циклами. Старая магия не была мощнее — она была… сложнее, глубже. Она являлась наследием времён, когда волшебники уважали мир, в котором жили.

От этого уважения мало что осталось, и это, пожалуй, тревожило Брайана больше всего. С каждой трибуны чистокровные кричали: мы — основа, мы — память волшебного мира. Но спросишь Рудольфуса Лестрейнджа, что в школе кричал громче всех, о великаньих ловушках вблизи Хогвартса — он фыркнет и отвернётся, сделает вид, что вопрос о какой-то ерунде. И таких, как он, большинство.

Брайан не пытался притворяться отличным от толпы. Однако ему, по крайней мере, было интересно познавать магию глубже. Для этого у него был Рафаэль, чей род — один из последних среди чистокровных, чтущих не только социальные, но и магические традиции. Гринграссы, Бёрки, Нотты — вот, пожалуй, и всё. Последние осколки былого подхода к магии, древнего понимания. И именно оно наряду с тщательно культивируемыми наследственными чертами делало подобных чародеев самыми опасными. Сложно противостоять тому, что не понимаешь.

Является ли чем-то подобным Эван Розье — наследником не знания, но специфических умений? Если бы это не подозревалось, от Гринграсса бы не потребовали на него посмотреть.

В другом конце этажа-лабиринта располагалась допросная, дизайн которой кто-то неглупый подсмотрел у маглов. Между двумя комнатами в стене сделали окно, закрытое плотным слоем чар, пропускающих как свет, так и звук лишь в одном направлении. Чтобы сгладить мрачность, проецируемую дверьми этих комнат, перед ними устроили небольшой островок уюта с глубокими кожаными креслами, журнальным столиком и пальмами в массивных горшках. Так как допросы в Правопорядке случались в последние годы нечасто, большую часть времени этот уголок использовали для перерывов на чай сотрудники самого отдела.

В тот день, однако, кресла занимали посторонние люди. Завидев их, Брайан ускорил шаг, борясь со стыдом за проклятое гнездо на голове. Знал бы, что так день повернётся — непременно бы причесался с утра!

— Здравствуйте, профессор Слизнорт.

— Брайан! — прогудел Слизнорт, поднимаясь из кресла. — Рад вас видеть, молодой человек, — он проворно схватил руку Брайана и как следует тряхнул. Следом за напарником пришёл Рафаэль, и их старый преподаватель сконфузился: — И Гринграсс, да, конечно… Как вы поживаете, Поттер? Как ваша матушка, дорогая Дорея?

— Всё замечательно, спасибо, сэр. Матушка будет очень рада узнать, что вы о ней справлялись, — чуть вымученно проговорил Брайан и, повернувшись, неглубоко поклонился: — Добрый день, миссис Лестрейндж.

— Поттер, — надменно кивнула Беллатриса-уже-не-Блэк, колюче рассматривая его. Отдельный презрительный взгляд достался лохмам.

— Вы сопровождаете мальчика? — удивлённо уточнил Брайан — он ожидал самого Монтгомери Розье, дело всё же серьёзное. Но, похоже, у старшего Розье не нашлось времени на сына.

— Его отец попросил меня, — отрезала миссис Лестрейндж с видом донельзя оскорблённым. — Я забочусь о благе моего кузена!

— Хорошо, — немного невпопад кивнул Брайан, больше озабоченный не словами девушки, а тем фактом, что её наманикюренные ноготочки ласково проходятся по волшебной палочке. Чёрный же тяжёлый взгляд миссис Лестрейндж скользнул на Гринграсса. Того, неожиданно, это не волновало. Притаившись в полутени за одной из декоративных пальм, вниманием своим Рафаэль охватил лишь мальчика, сидевшего по правую руку от миссис Лестрейндж.