И стоило мне подумать об этом, как камин загудел, закряхтел, да выплюнул прямо к моим ногам пыльную чёрную тетрадь.

Я таки пугаюсь, вжимаюсь в стену, и стою так несколько минут к ряду. Потом усмехаюсь собственной трусости и подхожу ближе. Нагибаюсь, поднимаю тетрадь и вытираю её о подол изрядно запылившейся юбки.

На поверку, кожа, что обтянула толстобокую книжонку, оказалась вовсе не чёрной, а тёмно-синей, с прожилками золотых нитей по краям. И несмотря на своё неуместное пребывание в жерле камина, красоты тетрадь не утратила, напротив, сажа на кончиках белых листов её будто солиднее сделала.

– Хочешь, чтобы я это прочитала? – бормочу, неизвестно к кому обращаясь. И дом вздыхает, одобрительно так. Потом камин, осчастлививший меня нежданной находкой, кряхтит, чихает и… загорается ярким пламенем, залив комнату тёплым светом.

Отчего-то, вместо страха положенного, улыбаюсь, и усаживаюсь прямо на пол, возле уютно потрескивающих брёвен.

Дом, силой наделённый, мне доводилось видеть всего раз, и то, это было в далёком детстве. То поместье выглядело более обветшалым и зловещим, как мне тогда показалось. Мама, приехав туда вместе с бабушкой Аделаидой, крепко сжимала мою руку и приговаривала:

– Наступай осторожно, дому очень больно.

Бабушка же на её слова недовольно кривилась, но переставляла ноги медленно, стараясь не тревожить старые прогнившие доски. В силу возраста я была весьма любопытной, а потому долго не желала замолкать и всё спрашивала матушку, почему же дому больно.

Тогда-то она и рассказала мне, что давным-давно дома наделяли силой и разумом. Дескать так было проще управляться с хозяйством, да и гости непрошенные порог такого жилища никогда переступить не могли. Но было это давно и сейчас таких домов почти не осталось.

А почему не осталось, мама отвечать так и не захотела, мол маленькая я ещё, вот вырасту, тогда пойму.

Вырасти-то я выросла, помниться даже как-то пыталась «оживить» дом дяди Росма, за что получила взбучку, но так и не поняла, что же в этом плохого. Зато сейчас, сидя на пыльном полу и выслушивая жалобные стоны особняка, догадалась, что дело в характере, который домам вместе с разумом доставался. Вот так обидишь ненароком своё жилище, оно возьми, и превратись из добротных апартаментов в какую-нибудь развалюху.

Камин зашипел, будто мысли мои подслушал, и недовольно фыркнул. Пришлось вернуться к делам насущным.

Тетрадь я открываю с опаской. Сдуваю надоедливую сажу, протираю для верности рукавом и вчитываюсь в поблёкшие от времени строки.

«Сей талмуд содержит душевные излияния Дайаны Ларнесс, единственной чёрной ведьмы в потомственном роде фей».

Сердце кульбитом забилось где-то в горле, и волосы на голове зашевелились… А ещё ноги одеревенели и язык присох к нёбу.

Ведьма? Чёрная?!

Талмуд летит в камин, который тут же обиженно тухнет, а я подскакиваю на ноги, и бегу к двери. Со всей силы дёргаю ручку, что, как назло, заело, поворачиваю туда-сюда и понимаю, что дело вовсе не в ручке, что меня попросту запер сам дом.

И как-то разом все странности, до того мучавшие меня, прояснились. И вселенское облегчение Шмота, от бумаг на дом избавившегося, и непонятно откуда взявшаяся любезность управляющего банка, и страх рабочих, оказавшихся ступить под крышу жилища, что некогда принадлежало… ведьме!

Но это ведь невозможно. Никак. Нет, чёрные ведьмы в природе существовали, когда-то давно, да и сейчас они, наверное, есть, только… Не бывает ведьм полукровок. И в семье фей такая никак родиться не могла. Это противоречит всем канонам и правилам, что ни одно столетие открывались да доказывались.

А если и попрать все эти учёные выверты, то родись в семье фей ведьма, чёрная к тому же, её бы тут же отправили за границу Проклятых гор. Вместе с матушкой и батюшкой, такое чудо породившими. Да что там говорить – со всем семейством вкупе, чтоб и следа от рода этого в королевских архивах не осталось.

И… И… И вообще! Ведьмы – зло! Им жить среди люда честного, и тех, кто к честности никакого отношения не имеет, не положено! Не положено и всё тут!

– Пусти! – пищу придушенно, словно мышь в мышеловку пойманная.

Собственно, от серых вездесущих тварюшек я сейчас мало чем отличаюсь – чем эта громадина не клетка?

Дом на мою просьбу вздыхает, осуждающе так, но дверь открывать не спешит.

– Пусти… – повторяю, но уже мягко, заискивающе, и добавляю: – пожалуйста.

Стены гудят недовольно, готовые вот-вот рассыпаться прахом на мою голову, и тихо щёлкает замок.

Выбегаю из двери, кубарем скатываюсь по скрипучим ступеням и замираю посреди палисадника с корягами. А стоило прохладному ночному воздуху коснуться разгорячённой кожи, как паника и наваждение схлынули, будто их и не было.

И подумаешь… Ведьма. Что уж тут особенного? Раз тётка в самой столице прижилась, и никто её за границу Проклятых гор не выдворил, так чего мне бояться? Что репутация у неё была сомнительная, судя по всеобщей «искренней любви», не беда. Я-то не ведьма, и совсем не мстительная. Хотя последнее утверждение правдиво лишь отчасти – кому не доводилось совершать мелкие пакости в ответ на пакости большого и малого размера? Но это же не делает меня ведьмой, тем более чёрной!

В дом я возвращаюсь быстро, по большей части от того, что начинаю подрагивать от прохлады. Погода хоть и стоит тёплая, а всё одно – с наступлением сумерек от дневной жары не остаётся и следа. Видать стихийники что-то напортачили со своими экспериментами. Во всяком случае, любую непогоду принято на них спихивать, да и кого ж ещё винить в таких случаях?

Подхожу к двери, осторожно касаюсь ручки и тут же отдёргиваю пальцы – витая железяка настолько холодная, что кожу едва ли ни обжигает колючими снежинками.

– Ну… – бормочу, пряча взгляд от стыда не менее жгучего, чем температура ручки, – Прости уж меня. Я ж… не часто узнаю такие новости о собственных неведомых родственниках.

Если уж быть откровенной, вряд ли я когда-то думала, что семья моя, по всем правилам и приличиям совершенно обычная, может хранить такие секреты.

Дом кряхтит, даже крыша будто съезжает чуть набок, но дверь открывается.

В комнате вновь горит камин, а возле него на полу лежит тетрадь с исповедью чёрной ведьмы, случайным, не иначе, образом, затесавшейся в моё семейство.

Вздыхаю, опускаюсь на грязные доски и вновь беру так испугавший меня талмуд. И аккурат под первой строчкой читаю:

«Ведьма я хоть и злопамятная, но зазря никого обижать не стану. Только по делу».

Фух… Успокоила, теперь-то можно не бояться, что меня случайным образом заочно проклянут, ведь я как бы не заслужила.

Камин насмешливо, как мне показалось, плюётся искрами, и я с сомнением смотрю на него.

Что? Я уже успела что-то натворить на целое проклятье? Когда это?

Дом кряхтит, скрипит и доски под ногами ходят ходуном.

Весело им, понимаешь ли… А я вот боюсь, хоть и не так сильно, чтоб бежать без оглядки, но всё же.

А дел, за которые Дайана весьма щедро «одаривала» всех встречных и поперечных, набралось много. Пожалуй, даже слишком для одной, пусть хоть и чёрной, ведьмы.

Сначала объектами мести были гувернантки, чьи имена выстроились длинной вереницей на две страницы. Потом этот список дополнили несколько кухарок, пару садовников, и конюх, молодой и больно ушлый, как приписала ведьма кривым почерком. Сдаётся мне, мой прадедушка, отец этой злопамятной особы, в своё время замучался менять прислугу.

Сестру свою, Аделаиду, Дайана тоже не забывала. То прыщ наколдует, то икоту, то кошмарами припорошит безмятежные девичьи сны. Только несмотря на всё это, Аделаиду она любила. Весьма странной любовью, как по мне, но… Не возьмусь судить об этом.

Собственно, Дайана в своём дневнике была довольно откровенна. То ли думала, что никто и никогда не прочтёт сие творение (хотя предупреждение на первой же странице этого не предполагает), то ли просто считала, что ничего-то особенного она не делала. Да и правда, что ж тут страшного, когда проснувшейся силой пользуешься и получаешь от этого удовольствие? Жаль только, что наслаждаешься только ты, а все остальные разгребают последствия твоего наслаждения, но то уже мелочи жизни, совсем не интересующие чёрную ведьму.