Из-за того, что я рано выучила буквы и научилась читать, как-то было упущено, что я не выговариваю букву "Щ", пока в возрасте моих шести лет мама случайно это не обнаружила. Буква не так уж часто используемая, и слово "щи", единственное регулярно используемое с этой буквой, мама думала, я специально шутливо коверкаю. Хорошо, что это было замечено вовремя, и к школе было устранено.
Еще одной моей страстью были железные дороги. Я обожала моменты, когда в городе, разделенном на две части железнодорожным полотном, приходилось стоять на переезде в ожидании проезда электрички, тепловоза или грузового состава. Мне нравилось ездить из нашего подмосковного города в Москву на электричке. Мы часто ездили то на Красную площадь, то на ВДНХ. Но это было ничто по сравнению с другим – моя крестная была проводницей, и я мечтала пойти по ее стопам. Это казалось таким интересным – ездить в поезде по всей стране (о неприятных сторонах профессии я, естественно, не задумывалась). Крестная жила (и живет) в Кемеровской области, и мы ежегодно летали в гости к ней, к другим теткам и дядьям и бабушке с дедушкой на самолете. Это было удобно и быстро (всего 4 часа лета против трех суток на поезде). Но, когда мне было четыре года, я упросила маму поехать на поезде и обратный маршрут мы проделали в вагоне скорого поезда № 31 "Новокузнецк-Москва". К концу пути большинство пассажиров было измотано длинной дорогой, а я в ответ на мамино: "скоро Москва, мы уже почти приехали", заорала на весь вагон:
– А я еще не накаталась!
С тех пор почти всегда мы ездили в гости на поезде.
Другая моя бабушка жила в Воронежской области, но я почти не помню, как мы туда ездили поездом до моего первого класса. Возможно, потому, что дорога была значительно короче и большей частью приходилась на ночь. А может потому, что регулярные визиты этой бабушки пришлись все же на школьные годы и более ранние воспоминания оказались просто вытеснены.
Кроме чтения вслух книг в детском саду, развитию коммуникации активно способствовала и мама, которая пыталась вовлечь меня в общение с ребятами из садика, живущими в нашем и соседнем дворе, отправляла гулять с детьми, приглашала их к нам в гости, когда я отказывалась выходить на улицу, чтобы мы играли дома. Иногда со мной знакомились ребята и девочки во дворе, но все они были на пару-тройку лет младше. Вот с ними у меня как-то легко получалось играть. Помню двух сестренок трех и пяти лет, гулявших с бабушкой, с которыми познакомилась лет в 7, и еще одну девочку, которая также была на два года младше меня и которая однажды активно влезла в мое рисование мелками на асфальте. Причем я сначала приняла ее за мальчика и когда она назвала свое имя, я подумала, что ослышалась, а переспросить постеснялась. Только потом поняла, что это все-таки девочка. Она была очень активной и всегда лезла с общением, когда видела меня одну во дворе. Был еще мальчик, также младше меня на два года, который катал меня на каруселях во дворе. В общем, мое общение в дошкольном возрасте можно назвать довольно интенсивным для аутичного ребенка, если не считать того, что оно было, как правило:
1. пассивным;
2. нередко с детьми младше меня;
3. с неожиданными прекращением коммуникации и уходом, когда что-то было не по мне.
Думаю, что по классификации английского исследователя доктора Л. Винг (L. Wing) я вполне вписывалась в пассивную группу.
Многие авторы считают, что символическая игра не доступна аутичным детям. Другие полагают, что "игровая символизация во многих случаях доступна аутичным детям, но возникающий с ее помощью игровой образ обычно не может свободно развиваться в сюжетной игре и лишь постоянно воспроизводится в свернутой стереотипной форме" (Никольская О.С., Баенская Е.Р., Либлинг М.М. "Аутичный ребенок: пути помощи").
У меня почти всегда была символичная игра – я играла в куклы, да и машинки любила. В целом, мою игру можно было отнести к тому, что в тестах называют "обычно нормально играют, но есть незначительные трудности с воображением и творческим подходом к процессу игры". Мои игры чередовались: то я раскладывала из конфет ряды, кучки (совершенно не стремясь эти конфеты есть), выковыривала магниты из шахмат и выстраивала в ряды или составляла буквы, часами сидела над мозаикой, а то просто играла в куклы, возможно, играя менее спонтанно, чем нейротипичные дети, но, тем не менее, игры включали в себя элементы "одел куклу", "приготовил еду", "покормил", "покатал на коляске", "раздел", "уложил спать" и далее поэтому же циклу, причем из раза в раз. Иногда повторяла события из мультфильмов или садиковской жизни. Вот с фигурками животных играть (сажать за стол, укладывать спать) никогда не могла, если они не были представлены в антропоморфной форме, вертикально и в одежде. В противном случае, если это игрушка в виде собаки, то она и должна выполнять роль собаки (сидеть на поводке, лаять), но не более. Антропоморфизм зверей я допускала только в сказках и мультиках, но обычно не имитировала его в игре. Исключением был только Чебурашка, и один раз я пыталась поиграть в Винни Пуха (была игрушка поросенок, а Чебурашка должен был заменить Винни Пуха), но игра не получилась из-за несоответствия персонажей. Помню, как расстроилась из-за этого. Совместные игры с другими девочками тоже были, насколько помню, чаще всего с куклами. Их и лечили, и воспитывали, и в магазин отправляли.
Возможно, мой вариант как раз тот, что описан у Хаустовой В. в "Основных этапах и особенностях развития игровой деятельности в норме и при аутистических нарушениях":
Более способные дети с аутизмом все же приобретают некоторые навыки функциональных игр. Однако, при внимательном рассмотрении, можно заметить, что игры сводятся, главным образом, к буквальной имитации сцен из повседневной жизни, при этом они всегда точно копируют одни и те же действия, без изменений, и игра носит стереотипный характер.
<…>
По мнению Wing L, Gould. J. только очень небольшое количество детей с аутизмом демонстрируют символическую игру, Их исследования показали, что даже те дети, которые вступали в символическую игру, играли в очень стереотипной манере. Эти дети были безразличны к предложениям других детей в процессе игры. В то же время контрольная группа детей с нарушениями интеллектуального развития показывала спонтанную и разнообразную символическую игру, соответствующую их уровню развития.
Веуеr J., Gammeltoft L. отмечают, что некоторые дети с аутизмом могут манипулировать с предметом так, как если бы он был чем-то еще (палочка используется как сигара) и обращаться с куклой так, как если бы она была живая (гулять с ней, кормить, укладывать спать и т.д.), но они неспособны приписывать кукле настоящую психическую жизнь с ее собственными желаниями и воображением.
По-настоящему же символическая игра захватила меня примерно лет в 9-10. Именно тогда, когда многие девочки переставали играть в куклы или переходили к их более взрослым аналогам (типа Барби), я полностью отдалась символической игре. Часто по мотивам книг ли фильмов, но часто и по собственным сценариям, и готова была играть часами. И продолжала активно играть в куклы до 25 лет. Сейчас это кажется менее удивительным, есть целые сообщества взрослых людей, типа BJD, «играющих в куклы». Но в то время я не знала о таком, а в моем окружении в куклы никто не играл с подросткового возраста.
Глава
2. Школа
Рано научившись читать и писать, я очень любила играть в школу (одна из тех социальных игр, которая мне действительно нравилась, особенно в качестве ученицы), и я мечтала о том, чтобы пойти в школу как можно скорее. После старшей группы двое детей вместо подготовительной группы отправились в первый класс, и я хотела пойти вместе с ними. Они были старше, но я считала себя более подготовленной, чем эти двое. Однако мама была непреклонна. Помимо того, что я родилась в конце августа, и на момент первого сентября мне было шесть лет, она наверняка видела другие причины, по которым я была не готова к школе. В общем, я осталась в садике еще на год и очень страдала от этого. Мне было большей частью скучно, я редко принимала участие в коллективных играх, и еще ненавидела дневной сон.
