– Да вот здесь, где галочка, – раздражённо показала пальцем в бланк медсестра. – Давайте я вам ручку ткну туда, где надо расписаться.

Пока женщина выводила свою подпись, напомнившую Максиму энцефалограмму, сестра взяла со стола флакон с антисептиком и пшикнула на ту руку, которой прикасалась к бабушке. Увидев, что на неё смотрит хирург, она безо всяких «здравствуйте» пояснила:

– Подписывает согласие на госпитализацию в коридор. В терапии все палаты заняты.

Добровольский кивнул.

– А в коридоре кто? Есть документы? – спросил он. – И я, к сожалению, не знаю вашего имени, ещё не доводилось с вами дежурить.

– Люда меня зовут, – улыбнулась медсестра. – Второе дежурство всего, неудивительно.

– А я дежурный хирург, Добровольский Максим Петрович, – в ответ представился Максим. – У вас, наверное, и отчество имеется?

– Ивановна, – смущённо добавила Люда. – Да я как-то… Можно и…

– Людмила Ивановна, так что по даме в коридоре?

– Сейчас, – забарабанила пальцами Люда. – Куда же я положила… Вот!

Она протянула сопроводительный лист со «скорой», паспорт и полис Монсеррат Кабалье. Добровольский взял, прочитал диагноз «Острый панкреатит», рефлекторно поморщился, чётко понимая его происхождение. Потом открыл паспорт.

– Зинаида Дмитриевна Руднева, одна тысяча девятьсот… Какого года рождения? – удивился он несоответствию того, что прочитал, увиденному в коридоре. Зинаиде было сорок лет. Выглядела она на все пятьдесят, а фиолетовые губы накидывали ещё пяток сверху.

– По прописке всё правильно? – уточнил он маршрутизацию.

– Да, это чудо точно наше, – кивнула Люда. – Так, бабушка, – отвлеклась она на предыдущую пациентку. – Сейчас вас в отделение сопроводим, – говоря это, она поглядывала искоса на хирурга. – Вещи есть кому отнести?

Из коридора вошёл пожилой мужчина, помог бабушке встать.

– Я маму отведу, – сказал он медсестре. – Но если можно, ей бы на кресле…

– Тут близко всё, лифт прямо в фойе, – сказала было Люда, но внезапно встретилась глазами с Добровольским, который удивлённо смотрел на неё. – Хотя ладно, в кресле же проще. Маргарита Сергеевна! – крикнула она санитарке куда-то вглубь недр приёмного отделения. – Прикатите ещё кресло сюда, нам до терапии доехать!

А потом сказала сыну:

– Сейчас сделаем, – и посмотрела на Добровольского в ожидании одобрения, но тот уже был поглощён мыслями о Рудневой. Он выглянул в коридор, чтобы ещё раз оценить её габариты, потом посмотрел на кушетку, где собирался выполнить осмотр, и засомневался в том, что она сама переберётся туда, а он сможет ей в этом помочь.

– Глаза боятся… – шепнул Максим себе под нос. Санитарка тем временем прикатила кресло, усадила бабушку, на пальцах объяснила сыну, какие кнопки на лифте нажимать и куда потом двигаться. Добровольский дождался окончания инструктирования и сказал санитарке:

– Давайте даму из коридора поближе к кушетке перемещать. Пришло время совершить подвиг.

Зинаида Дмитриевна была не очень согласна с тем, что её куда-то увозят. Она что-то промычала, очень неразборчиво, но явно агрессивно, и попыталась махнуть рукой себе за голову, чтобы достать санитарку.

– Сиди уже! – рыкнула та в ответ совсем не женским прокуренным голосом. Кресло вступило в неравный бой с излишним весом Зинаиды, ехало плохо и совсем не по прямой, но всё-таки продвигалось к цели.

Возле кушетки Добровольский обогнал их и встал перед Рудневой, но на некоторой дистанции, памятуя о неадекватности пьяной пациентки.

– Надо попытаться встать и перебраться сюда, – он указал на расстеленную одноразовую простыню. – Я живот посмотрю, а потом ЭКГ сделаем и анализы возьмём.

Зинаида посмотрела на него затуманенным взглядом, вздохнула. На высоте вдоха поморщившись от боли, оперлась руками о подлокотники – и встала, довольно сильно пошатываясь. Добровольский рефлекторно подошёл ближе и ухватил её за локоть. У него сложилось впечатление, что до падения остались считаные доли секунды. Зинаида тут же вцепилась в него другой рукой – цепко, больно, с каким-то щипком.

– Да что ж ты делаешь! – не сдержался Максим. – На кушетку давай!

Он властным движением, не отпуская локтя, направил пациентку туда, куда ему было надо. Она сделала несколько шагов, упёрлась в кушетку, отпустила Добровольского и схватилась за неё обеими руками.

Максим чувствовал, как наливается синяк на плече.

– Разворачивайся! – скомандовал он. – Разворачивайся и садись, потом лечь поможем.

– Вы поможете, ага, – неожиданно прокомментировала Зинаида. – Муж мой где?

– Тебе видней, – ответила санитарка. – Где оставила, там и лежит.

– Точно лежит? – Руднева повернула голову на голос. – Я уехала, он сидел.

– А потом прилёг.

Зина громко икнула, закашлялась и сплюнула прямо перед собой – туда, куда её собирались усадить. Санитарка посмотрела на Максима, а потом отвела взгляд в окно. Менять простыню она не собиралась.

Добровольский её отчасти понимал. Он тоже хотел поскорее принять по Рудневой хоть какое-то решение независимо от того, где она будет лежать – в слюнях, крови или дерьме.

– Ложитесь уже, – далеко не самым командным голосом попросил он Зинаиду.

– Щас, – она кивнула в ответ, да так сильно, что едва не упала на кушетку. – Не гони лошадей, я день рожденья отмечала, вот и накидалась.

Она с трудом распрямилась, развернулась на месте, как избушка на курьих ножках, – к кушетке задом, к хирургу передом, – и грузно опустилась в собственный плевок, особо не примериваясь и рассчитывая только на притяжение Земли.

Кушетка даже не скрипнула – скорее, хрустнула.

– А у меня, между прочим, юбилей, – обратилась она, как показалось Добровольскому, к кушетке. Погладила рукой простыню, подняла глаза на Максима. – Сорок лет, прикинь? Четыре дня назад. Вот тут болит, – внезапно сменила она тему, скривилась и показала куда-то в область чуть пониже необъятной груди. – И в спину…

– Вы четыре дня юбилей отмечаете? – уточнил Максим.

– Почему четыре? – удивилась Зинаида. – Кто тебе такое сказал?

Её мутный взгляд никак не мог сфокусироваться на его лице. Она закинула голову и оперлась руками за спиной, чтобы смотреть просто куда-то вверх.

– Вы же сами сказали – четыре дня назад юбилей был.

– И что? – хмыкнула Руднева. – Ты же новый год не прямо в двенадцать часов отмечать начинаешь? Надо ведь старый проводить, салатик оценить, водочку попробовать.

– В двенадцать, – сказал Добровольский, про себя подумав: «Кого я обманываю?»

– Да ладно! – Зинаида сумела перевести взгляд с потолка на хирурга. – А мы не такие, уж извини.

– Так сколько вы пьёте уже?

– Чо ты пристал? – нахмурилась пациентка. – Неделю я пью. Или две. Какая разница? Мой юбилей. Раз в жизни бывает.

– Живот когда заболел?

– Вчера, – задумалась Зина. – Или позавчера. Сегодня что, четверг?

– Суббота.

– Да ладно! – опять выпучила глаза Зинаида. Немного пошевелив губами, она что-то посчитала и ответила точней. – Тогда дня три уже.

– Хуже становится, лучше или одинаково?

– Раз я здесь – как сам думаешь?

Добровольский скрипнул зубами. Он уже был готов прекратить с ней общаться и написать в истории болезни «Сбор анамнеза затруднён в связи с алкогольным опьянением».

– Давайте ложитесь, мне надо живот посмотреть.

– Да уж смотри, а то болит жуть как. – Зинаида вспомнила, что цель её приезда сюда не в том, чтобы рассказать про юбилей. – Щас… Щас…

Она посмотрела, куда ей надо укладываться, всем видом дала понять, что от неё требуют практически невозможного, после чего начала медленно заваливаться.

Добровольский провожал её взглядом, понимая, что если она решит упасть на пол, он вместе с санитаркой её не удержит. Поэтому оставалось положиться только на инстинкт самосохранения Монсеррат.

Несмотря на все его опасения – у Зинаиды получилось. С кряхтением и бормотанием она около минуты возилась, потом вдруг спросила: