Балашов ждал их у кровати в большом зале.

– Ей группу крови определяли? – спросил он у Максима. – Лить много придётся.

– Да, я видел анализ. Захватить историю времени не было, Юля принесёт.

Медсестра дотолкала каталку до кровати, вытерла пот со лба и побежала в отделение.

– Что думаешь? Варикоз? – спросил Балашов.

– Он самый.

– Зонд?

– Без вариантов.

Добровольский зачем-то оглянулся на кровать у себя за спиной. Молодой алкоголик с лапаростомой и разваливающейся поджелудочной железой. Иванов, кажется. Парень широко открытыми глазами смотрел на происходящее, пытаясь вытянуть шею и заглянуть куда-то за Максима, но силы покидали его слишком быстро. Добровольский знал, что лежит он до следующего кровотечения – и остановить его вряд ли уже получится. На каждом дежурстве все хирурги думали только о том, чтобы это случилось не в их смену.

Тем временем Зинаида, превратившись на несколько секунд в огромную окровавленную гусеницу, почти без посторонней помощи сумела перебраться на кровать.

– Где зонды у нас? – крикнул Балашов сестре, что готовила ему набор для катетеризации подключичной вены.

– В левом шкафу внизу. – Она не повернула головы, точно зная, где что лежит.

– Я возьму. – Добровольский быстро подошёл к шкафам. Тем временем санитарка приблизилась с ножницами к кровати и спросила:

– Режем?

– Что режем? – хрипло уточнила Руднева. – Зачем режем?

– Платье, – объяснила санитарка. – Оно уже вряд ли пригодится.

– Почему? – приподнялась на локтях Зинаида, но тут же упала обратно на подушку. – Я умру?

– Никто его уже не отстирает, – пару раз лязгнув ножницами, ответила санитарка и начала разрезать платье точно посредине снизу вверх. Зинаида завыла, как раненая волчица – то ли из жалости к платью, то ли от страха.

Добровольский нашёл пакет с зондом Блэкмора, отошёл с ним к столику, взяв с собой двадцатикубовый шприц. Он решил освежить в памяти, какой именно канал к какому баллону подходит. Ошибиться было довольно сложно – они были дифференцированы цветом. Жёлтый шёл к запирающему баллону, красный к основному. Максим разорвал упаковку, подсоединил шприц к жёлтому, потянул на себя, убедился, что спадается нижняя часть зонда – та, что потом, при раздувании в желудке, не даст ему выйди наверх через кардиальный отдел.

– Вазелиновое масло! – попросил он, обернувшись.

– Несу. – Маша, собрав всё, быстро открыла в шкафу среднюю дверцу, взяла флакончик, на ходу отдала его в руку хирургу. Тем временем платье уже было разрезано практически полностью; санитарка зацепила, не церемонясь, и бюстгальтер, успев заметить и сохранить какую-то золотую или похожую на неё цепочку на шее.

– Золото всё снимаем, будет храниться у старшей сестры, – монотонно, в такт движениям ножниц, скомандовала она. Зинаида потянулась было снять цепочку, но прицепленный на руку пульсоксиметр тут же съехал с пальца, монитор запищал, Маша довольно громко выругалась и остановила руку.

– Хрен с ним, потом!

Балашов надел перчатки и встал слева от Зинаиды. Добровольский с зондом – справа.

– Водички на глоток приготовьте, – попросил он у санитарки. – Как скажу пить – проглотишь, – уточнил он для Рудневой, пока та в ужасе переводила глаза с него на Балашова и обратно. – Ты бы фартук надел, что ли, – сказал он Виталию. – Хотя я и сам забыл.

Он максимально вытянул воздух из баллонов зонда, перекрывая пальцами клапаны на просветах, когда снимал и снова надевал шприц. Казалось, что оболочка зонда слиплась навсегда и уже ничто не поможет ей принять прежнюю форму. Добровольский обильно полил зонд вазелиновым маслом, стараясь, чтобы на перчатки попало по минимуму – ему казалось, что если будет сильно скользить, то засунуть зонд он не сможет.

Зинаида посмотрела на Добровольского и открыла рот.

– В нос, – коротко уточнил он, поднося кончик зонда к левой ноздре. Почему именно к левой, он и сам не понимал – это было рефлекторное желание отодвинуть его хоть на сантиметр, но подальше от себя. – Значит, так. Мы должны сделать это с первого раза. Или ты умрёшь, – глядя в немигающие глаза Зинаиды, сказал Максим. – Тебе точно не понравится то, что я буду делать. Главное – руками не махать, не пытаться мне мешать и тем более – не выдёргивать. Дыши ровно, глубоко. Готова?

Зинаида не шелохнулась. Готовой к такому она точно не была. В этот момент вбежала Юля с историей болезни и громко сказала – всем сразу:

– Вторая отрицательная!

– Плазмы полно, – отреагировал Балашов. – Кровь закажем. Давай.

И Добровольский засунул зонд в нос Зинаиды.

Она дёрнулась и захрипела. В голове Максима всплыли все студенческие страхи и рассказы на темы «Я ставил зонд в желудок, а попал в трахею!» Поняв по отметкам на зонде, что он где-то у входа в пищевод, скомандовал:

– Глоток воды! Пей!

Санитарка налила немного физраствора из разрезанного пластикового флакона в задыхающийся рот с запёкшейся кровью на губах. Рудневой ничего не оставалось, как глотнуть – и Добровольский толкнул зонд дальше.

– Дыши! Ровно и глубоко, чтобы я слышал!

Из глаз Рудневой выкатились крупные слезы. Она шумно вдохнула – и Максим понял, что всё в порядке. Погрузив зонд в желудок, он быстро взял с подоконника шприц и несколько раз качнул в жёлтый просвет. Почувствовав сопротивление, ещё немного добавил, быстро закрыл шланг и легонько потянул зонд наверх.

– Главное – не сильно тянуть, – сказал он сам себе и поднял глаза на Балашова. Тот смотрел на происходящее, склонив голову и положив руку над левой ключицей – туда, куда собирался ставить катетер. Добровольский понял, что Виталий держал там пальцы не потому, что боялся потерять место пункции – нет, он был готов придержать Рудневу, если бы та перешла в наступление. – Через кардию при желании можно и яблоко целое пропихнуть, так что…

Он потянул ещё – и ощутил препятствие. Запирающий баллон упёрся в кардию. Теперь можно было надувать основной баллон, что он и сделал. Маша быстро присоединила к третьему просвету, что шёл напрямую из желудка, мешок для содержимого. Добровольский надувал баллон, а сам смотрел туда, в сброс, ожидая крови. Но было чисто.

– Сделали, – сказал он Зинаиде, пытаясь успокоить то ли её, то ли себя. – Фиксируйте.

Мария быстро обвязала зонд марлевой турундой, затянула на бантик у щеки.

– Теперь мы будем подключичный катетер ставить, – сказал Балашов. – Тебе тоже не понравится, – кивнул он Рудневой, – но все аргументы Максим Петрович уже привёл. Так что без вариантов.

И он ввёл иглу.

Примерно минут через пятнадцать они сидели в ординаторской реанимации и писали. Добровольский упаковывал свои мысли в дневник от момента вызова в отделение до установки зонда, Балашов заполнял бланк заказа на кровь для станции переливания.

– По зонду пока сухо, – закончив писать, отодвинул от себя историю Максим. – Заставила она меня понервничать.

– Она всех заставила понервничать, – не поднимая головы, прокомментировал Балашов. – И пока непонятно, чем кончится. Сейчас кровь капнем, а утром эндоскописты глянут, лигируют вены.

Добровольский покачал головой, встал, прошёлся до кулера, набрал прохладной воды, посмотрел в темноту за окном. Фонарь тускло светил, выхватывая лишь качающиеся ветки, что росли вплотную к столбу. В голове звучал голос Аллегровой, от которого он никак не мог избавиться.

– «Гуляй, шальная императрица», – еле слышно протянул он. – Господи, какой бред! – Он повернулся к Балашову. – Это же надо так бухать! Чтобы до панкреатита, до цирроза, чтобы кровью в потолок…

– Алкоголизм – дело такое, – задумчиво ответил Балашов, не отрывая взгляд от экрана компьютера. – Чтобы бухать, надо иметь хорошее здоровье.

– Это про другое поговорка. Это про нашу медицину. «Чтобы болеть, надо иметь хорошее здоровье».

– Какая разница? – Виталий положил пальцы на клавиатуру, задумался. – Болеть, бухать… Алкоголизм – болезнь. Что и требовалось доказать.