– Проклятие может быть снято, – сказал ей Самуэль, убежденный, что способ чудесного избавления не столь уж сложно отыскать.

Мария покачала головой. Нанести ему вред – такой риск она не могла себе позволить.

– Продай дом или оставь его себе. Я найду другое жилье.

Диас говорил часа два. Он хорошо умел это делать, к тому же ему было у кого учиться. Самуэль рассказывал о львах и нарвалах, розовых облаках из птиц в небе. Поведал о том, каково ему было стоять на опушке леса и наблюдать за ее казнью на Холме висельников. Он сказал, что его сердце давно готово разорваться, оно подобно птице, рвущейся из клетки, чтобы оказаться рядом с ней. В ответ она покачала головой: сделанного не изменишь. Ведьма, наложившая заклятие на саму себя, не может разорвать его путы силой собственной магии. Ни один ритуал, к которому она прибегнет, не устранит нанесенного вреда. Такое когда-то случилось с ее матерью, а теперь повторяется с ней. Только одна женщина могла бы разрушить силу этого проклятия и снять его, но Ханны Оуэнс уже нет в этом мире.

– Если твой ответ «нет», оставайся здесь, – сказал Диас. – А я уйду.

Самуэль жалел, что не сказал ей о своей любви еще до дня ее казни. Ах если бы он признался сразу, на Кюрасао, когда решил, что жизнь его подходит к концу, и воспринял эту женщину как посетившее его чудо! Они сидели за столом друг против друга, и он не спускал глаз с Марии, пытаясь в подробностях запомнить ее облик: темные волосы, серые глаза, черное траурное платье с перламутровыми пуговицами, которое она носила с тех пор, как исчезла дочь, ее шею, ногти на руках в форме луны, биение сердца, красивый рот. Он многого еще не успел ей рассказать – сотни, может быть, тысячи историй, и с болью думал, что, возможно, ему никогда не удастся этого сделать. Ему следовало рассказать, как он наткнулся на магнолию, упал на колени и плакал, ошеломленный ее красотой. Следовало признаться и в том, что, когда они были с ней на «Королеве Эстер», он мечтал, чтобы плавание продолжалось и Бостон так и не появился бы на горизонте. Она должна была узнать, как он беспокоился о ее судьбе в округе Эссекс и как волнуется о ней до сих пор.

Самуэль встал так поспешно, что стул пошатнулся и упал.

– Если ты велишь мне уходить, если ты действительно этого хочешь, на этот раз я не вернусь.

Мария Оуэнс отвела глаза – так он получил ответ.

Марии показалось, словно что-то пронзает ее насквозь, – это Самуэль выходил из дома и шел через сад. Мальва, сирень, подсолнечник, лаванда, тимьян – все эти растения, одно экзотичнее другого, он привез ей. Если бы Абрахам по-прежнему оставался с ними, у них еще оставался шанс: старик был не только умен, но и убедителен. Когда Самуэль вошел в сад, ему показалось, что он мельком увидел отца, сидевшего, откинувшись в своем любимом кресле, рядом с грядками бобов и латука, но то была лишь тень. Что ушло, то ушло. Земля была жирной, аккуратные ряды зеленевших растений наполняли воздух ароматом. Стояло подходящее время года, чтобы высадить дерево, привезенное с Сент-Томаса и забытое после возвращения. Его корни были завязаны в мешковину, листья все еще покрыты морской солью. Это не была магнолия, которая заставила бы самую своенравную женщину влюбиться, не важно, проклят он был или нет. Корни китайского ясеня приживутся не скоро, после того как опадут и распылятся красные цветки. Самуэль надеялся, что дерево выдержит прохладный климат Нью-Йорка, и всячески старался ему помочь, выбрав укромное место за сараем, где оно спасется от зимнего ненастья.

Траур завершился. Самуэль разорвал рубашку и в знак своего горя, имевшего теперь уже две причины, остриг волосы, а потом рыдал семь дней. А когда семь дней прошли, уехал, оставив большую часть своих вещей в сарае, – ему мало что было нужно в этом мире. Он не стал тратить время на прощание и не собирался возвращаться. Без любимой его ничто не держало. Но он будет все время думать о Марии и задавать себе вопрос, почему, если он ей не нужен, на седьмой день, когда он уезжал, она стояла в дверях. Будь она другой женщиной, Самуэль мог бы поклясться, что глаза у нее были на мокром месте.

Слезы ведьмы обжигают, выворачивая ее наизнанку. Их вообще не должно быть, но, когда слезы набегают, остановить их очень трудно. Если ведьма не проявит осторожности, она может утонуть в собственных слезах, которые опаляют землю под ее ногами. Глядя, как уезжает Самуэль, Мария думала о похороненном за милю отсюда Абрахаме, эксперте в вопросах любви, который перед смертью сказал, что видит в ней любовь. Она выглядит как голубица, но это лишь обманчивая внешняя оболочка. Некоторые думают, что любовь спокойна и безмятежна, но это не так. Любовь как волк. Если ты откроешь дверь и позовешь ее войти, тебе придется опуститься на колени и назвать ее по имени. Ты должен это сделать, не важно, проклят ты или нет.

Вот какую тайну поведал ей Абрахам. Ему удалось ее разгадать: любовь – это ответ, всегда и везде.

Однажды утром Фэйт проснулась от запаха яблочного пирога. Аромат был такой сильный, что она могла поклясться: Мария печет на кухне ее любимое лакомство. Но, выглянув в окно, Фэйт обнаружила, что приемная мать выдергивает с корнем все посаженные девочкой растения и бросает их в костер. Фэйт усердно выращивала ингредиенты для Бодрящего чая, смородину и тимьян, а теперь от них, как и от прочих растений, остались одни веточки. Марта не надела перчаток, и ее руки, исколотые колючками, кровоточили, однако она будто не замечала этого, выполняя свой благочестивый долг, стоя близко к огню и следя, чтобы тот не потух.

Фэйт вышла во двор и с горечью увидела, что сад уничтожен. Ее рыдание согнало воробьев с деревьев, подул ветер с моря, принесший терпкий соленый запах. Марта схватила Фэйт за руку и, к ее удивлению, кольнула маленьким ножом для чистки овощей, которым обрезала черенки растений. Две капли черной крови упали на землю, обжигая траву.

– Зло все еще в тебе! – закричала Марта, увидев это.

После всего, что она сделала для спасения девочки, та по-прежнему несла в себе заразу. Марта отдала ей все: дом, уют, свое прошлое. Прирожденную ведьму невозможно излечить, изменить, приручить и заставить повиноваться, даже если она притворяется паинькой. Марта поднялась наверх, обыскала комнату девочки и вскоре обнаружила черное зеркало и записную книжку, которую разорвала на мелкие кусочки. Когда Марта разбила зеркало, стекло раскололось на тысячу черных осколков, один из которых вонзился ей под самый глаз, оставив небольшую, но глубокую отметину, словно от птичьего клюва. С того времени окно в спальне Фэйт было наглухо заколочено, а дверь запиралась на ночь снаружи.

– Я спасаю тебя от зла, – невозмутимо заявила Марта, когда девочка, взбежав по ступенькам, обнаружила, что ее комната стала еще больше похожа на тюремную камеру. – Ты будешь делать то, что я велю?

– Разумеется, мама.

Слова обожгли рот Фэйт: по природе она вовсе не была лгуньей, но, конечно, не собиралась следовать нелепым правилам приемной матери.

Была пятница. Фэйт знала, что вечером на кладбище ее будут ждать женщины, может быть, до самого рассвета, настолько они отчаялись и нуждаются в ее помощи. Она сидела, словно пленница, на полу в своей комнате, где рамы были заколочены гвоздями. Ей по-прежнему казалось, что она ощущает запах яблочного пирога с корицей и тростниковым сахаром – такое лакомство мать всегда готовила на ее день рождения. Настоящая, утраченная мать, которая говорила, что надо всегда оставаться собой, даже если приходится скрывать от других подлинную сущность.

Аромат яблок пробудил в памяти Фэйт картины ее жизни. Она представила себе лес, высокие папоротники, бездонное озеро со змеем, который ест хлеб из ее рук. Девочка вспоминала голос матери, певшей ей перед сном, куклу, которую смастерил для нее человек по имени Козлик, волка, спавшего рядом с ее кроватью, природный рыжий цвет своих волос до того, как их перекрасили отваром коры и чернилами. В памяти Фэйт возникали женщины, приходившие к ним ночью, лечебные снадобья и заговоры, которыми помогала им мать, зачастую не требуя ничего взамен. В них часто использовались яблочные семечки, которые носили в амулетах, или просто красное яблоко, которое прокалывали иглой и при этом многократно повторяли имя любимого. После этого женщина должна была перед сном положить яблоко себе в постель, а потом испечь с ним пирог и накормить возлюбленного. Фэйт помнила, в какой книге написано все, что ей было нужно знать.